Судьба - злодейка

Васильич ехал в гости.
Он ехал в гости, на дачу к старому армейскому товарищу. Тот, женился после сорока пяти лет впервые, и уже пять лет дорожил счастьем обретенной семьи. Счастьем и покоем выхваченными из суматохи бегущих дней нечаянно, ниоткуда, вдруг, и захватившими целиком все его мысли и чувства.
Мысли и чувства Васильича были напротив, густы и сумбурны, имели темный оттенок и весьма неприятный вкус. Его супруга Елизавета Васильевна, пожилая, но весьма привлекательная корзинка, укатила на юга. И, сколько бы не строила она из себя святую невинность, пока собирала и раскладывала в чемодане вещи, так и не сумела заверить Васильича в том, что едет в одиночестве, на горячие пески и в грязевые ванны. Червь сомнения точил мужика изнутри, во все время ее сборов и после, вот уже неделю.
- Меня не ищи,- бросила она ему на перроне, - я сама тебе буду звонить, - и проводник попросил отъезжающих занять свои места, «согласно купленным билетам».
Теперь, когда автобусная тряска, по одной из бед своей родины, не убаюкивала его, а напротив, острием под горло впивала то, что раньше было червячком, тупою бритвой, по оголенным нервам кромсала Васильича, он собирал размякшую волю в кулак, а та, зеленой соплей, непослушно стекала в подержанные вены.
Автобус остановился на проселочной дороге и Васильич увидел старого своего приятеля, кореша послеармейского, Петра Фомича. Его супруга, Наталья Владимировна, широкой кости и твердой натуры женщина, стояла поддерживаемая Фомичем под локоток и скрупулезно всматривалась в лица пассажиров, пытаясь угадать в одном из них лицо товарища своего мужа. Встретившись с ней взглядом, Васильич внутренне сжался и затоптался на одном месте, растерявшись, подбирал приветственные слова, но те, все никак не шли в голову, автоматически выполнял шаги по направлению к выходу из автобуса.
Встретились. Пожали руки. Расцеловались. Представились.
По дороге к гостеприимному дому разговор, то как от ветра пламя костра, вздымался вверх, на высоту сложенных полешек, то, как от ведра воды гас, оставляя пар и шипение углей. Дорога была не дальней.
Дом их, широкий, крепко сложенный из мореных брусьев карельской сосны, двухэтажный с крохотным окошком, как игрушечного, чердака, стоял на краю деревни, на красивом откосе над рекой. Он напомнил Васильичу все его детские грезы об избушке на куриных ножках. Все думали, что она стоит в лесной чаще. Васильич, ребенком, всегда считал, что она стоит на таком вот, или на похожем откосе над водой. И живут там, бывалая прохиндейка, баба Яга и кот Баюн. И в гости залетают лишь ворон одноглазый с железным крылом, да змей Горыныч о трех головах, с подрубленным Добрыней Никитичем, в неравном, со стороны последнего бою, хвостом.
Наталья Владимировна совсем не была похожа на прохиндейку, напротив, создавала впечатление полной гармонии и добропорядочности, как и дом, устроенный ею и содержавшийся ею в полном порядке и благоуханной, несмотря на деревенский воздух вокруг, чистоте.
Хлебосольный стол был накрыт на брусчатой веранде, одной стороной выходившей на реку, и с двух других, окруженной сливовым и яблоневым садом. Открытая всем ветрам веранда была прочна как мироздание в первые недели от сотворения и просторна как пейзаж вокруг.
Глаза Васильича никак не могли нарадоваться, ощупывая округлости кулебяк, ныряя в горшок домашнего жаркого, облизывая слабосоленые края селедочки в растительном маслице, щедро посыпанной тоненькими соломками репчатого лука. В центре широкого блюда с говяжьим языком и бужениной, скромно стояла розеточка с хреном, и они развевали пряные обещания по ветру. Общую картину освежало блюдо с чисто вымытыми, искусно уложенными, крутобокими овощами и душистой зеленью. Васильич, чей желудок не часто баловался подобной роскошью, поглощал в себе слюну крупными глотками и все примерялся к стулу напротив горшка с жарким. Наталья Владимировна принесла запотевший графин с морсом. Пиршество вот-вот должно было начаться. На веранду, с бутылкой чего-то (чего именно, Васильич не успел разглядеть) в руках, вошел Петр Фомич. При входе он, после оценивающего (бутылку) взгляда Натальи Николаевны, спрятал (почему-то) свои глаза в пол, но, быстро нашедшись, поднял их на своего товарища, улыбнулся ими и губами, и, краем глаза приняв сигнал хозяйки, жестом пригласил всех к столу. Тут только Васильич вспомнил о привезенных подарках и, извинившись, вошел в дом, прошел в комнату для него приготовленную и достал из наспех собранной сумки привезенные гостинцы: две бутылки «Кристалла», бутылку перцовой настойки «Немирофф» и бутылку настойки «Лечебная», на хрену и смородиновых побегах - собственного изобретения и особой гордости – самопал высшего качества.
- Ну что вы, это зря, да так обильно, - встретила его Наталья Владимировна, еще из далека узрев ношу, - к тому же, мы с Петром Фомичем не слишком это приветствуем. – добавила она строго посмотрев на Петра Фомича.
Фомич, хотел было что-то сказать, но, лишь улыбнулся товарищу.
- Так ведь не для употребления, а встречи ради, - Васильичу показалось, что он оправдывается, но чуть после, этот привкус с душком, рассеялся.
- Ну, садимся, - пытался подытожить этот этап Петр Фомич.
Сели.
- Да, ребята, активней, - повела свою партию Наталья Владимировна, - Семен Васильевич, прошу, жаркое из свинины с говядиной; все свежайшее! У нас тут такое мясо продают! А это помидоры и огурцы, - продолжала хозяйка представление продуктов гостям, - это у нас на огороде, да, - она зарделась (это было видно) от гордости, и было от чего! Овощи были отборными - наисочнейших цветов и форм.
Закусили сначала, а потом уже только Петр Фомич предложил разлить по рюмкам, произнес слова за встречу, - И за знакомство, - добавил Семен Васильич с улыбкой в сторону дамы. И выпили. Натаья Владимировна лишь пригубила.
- Расстегаем, расстегаем закусывай! – рекомендовал Петр Фомич, - Наталья мастерица на эти дела! – он хотел было подмигнуть супруге, но та, будто смутилась и глазки спрятала.
Мало помалу завязывался разговор.
Жизнь прожили, как поле перешли, а ведь, бабка говорила, что это сложнее. И та трава, что поначалу казалась по пояс, на самом деле еле до щиколоток доставала. И не так страшен черт, как его малюют, - он еще страшнее. И…, да много ли друзья еще открыли.
Хотелось выпивать и выпивать за встречу, под разговор, для освобождения… Наталья Владимировна процесс строго контролировала и после второй, взялась разливать сама… Годы холостяцкие бурно пробежали. Семейные будни размежевали друзей.
Дети, то радуют, то не очень. Хотя, что касается Васильича, он на этот счет давно перестал тревожиться – неспособна его Елизавета Васильевна к продолжению рода…, может и сам он (Васильич) неспособен, не уточняли. Списали на Господа Бога, который не дал.
Петр Фомич, о детях думал много, и в деталях даже. Но, Наталья Владимировна, к тому моменту имевшая сына и дочь, от первого, не слишком удачного, брака, в финале которого она овдовела, ему отказала, сославшись на годы и общий износ организма. За неимением собственных принял, Петр Фомич, Натальиных детей как своих родных; подращенных щенков, воспитанных и даже образованных. Оставшуюся прореху, мол, грудных на руках не нянчил, в пеленках каканых не ковырялся, да и вообще..., - старался не ковырять, и, прикрыв неровности чувств, делал все то, что должен делать отец двух подростков.
Выпили по третьей, по четвертой…, вечер клонился в ночь.
Уже клюя носами (не выпитое измотало, а долгий разговор) в остатки пирогов на столе, друзья поразились звуку, который прорезал этот поздний вечер. Шум мотора доставил весть о прибывших Иване, Светлане и Никитке – сыне хозяев дома, его жене и пятилетнем ребенке.
Последний, без церемоний, - ни здрасьте, ни как дела, - ловко прошмыгнул из машины в дом, а там и на веранду. Он схватил единственную оставшуюся кулебяку и, отламывая крупные куски, оставляя вокруг себя крошки, уплетал ее, активно шевеля бугристыми щеками, чем приводил в неописуемый восторг свою бабушку. Прожевав полкулебяки, он убежал с веранды снова в дом. Бабушка бежала за ним, догоняя чтоб пощекотать внука, снова выпуская его из рук чтоб снова заигрывать с ним.
Жена Ивана, все то же что и Наталья Владимировна, но моложе, сначала металась от машины в дом, а спустя минут пять уже крутилась вокруг стола. Смело поднимая большие карие глаза на гостя, открыто щеголяя широкой улыбкой пышных губ, ровными и крупными зубами.
Захмелевшие армейские друзья теперь не нуждались в церемониях. Петр Фомич громогласно представлял и рекомендовал прибывших, Васильич, распластав объятья, во все щеки целовал детей.
- Давай, Сема, вот сын приехал. Давай выпьем!
Вошедшая Наталья Владимировна, быстро оценила обстановку, пристально посмотрев на мужа, приблизилась к нему и прямо в ухо, очень интимно сказала:
- Петя, давай ты не будешь так усердствовать по части выпивки. Будет уже. За встречу с Ваней и хватит. Ты же знаешь, он непьющий, его раздражают пьяные.- Фомич ерзал задом по стулу, да делать нечего.
Васильич, не глядя на них, обратился к сыну хозяйки:
- Иван, вы нас поддержите?
- Я не любитель.
- Так не употребленья ради. За ради встречи, знакомства.
Кротко повисла пауза, и потом:
- За встречу! – сказал Иван, все выпили, - И хватит, – отрезал он и поставил рюмку на стол.
Как-то тягостно стало вдруг.
Не то, что бы Васильич был алкашом, вовсе нет, но повисший в воздухе запрет, внес некоторый дискомфорт в самочувствие друзей. Васильичу, в начале пути, виделась их встреча дружеской посиделкой, разговором по душам, а где душевный разговор там и неспешная выпивка. При создавшихся условиях, он почувствовал себя несвободно, да и неловко.
Петр Фомич увлекся вновь забежавшим на веранду внуком, гостю казалось, что он делает это, чтоб не встречаться с ним, с Васильичем, взглядом.
Наталья Владимировна объявила чай с вареньем.
Уже за полночь, когда домочадцы разбрелись по своим комнатам, приятели остались вдвоем на веранде. Еще пыталась зарасти беседой новая ночь, но сон потихоньку брал свое.
- Наталья твоя, строгая, – сказал Васильич.
- На счет этого дела, - щелкнул пальцами под подбородок Петр Фомич с досадой, - да, не любит. Есть причины. У нее первый муж был алкашом горьким. Молодость ее загубил. Да сам с похмелья и помер: сердце. Так-то. Но женщина она чудная, чистюля, аккуратистка; добрая и заботливая. А вот до этого дела строгая, чуть больше двух-трех рюмок выпью, считает запоем, ругается. Но, я-то, знаешь, ведь не особо, так, посидели и хватит.
- Да, жизнь, - задумчиво произнес Васильич, - пойдем спать, друг, поздно уже.
Ночь на новом месте прошла не слишком гладко. Пока Васильич дошел до подушки, сон как рукой сняло. Полезли мысли зудящие о Васильевне. Бурчала его голова, и спать мужику не давала.
Со следующего утра начались деревенские будни с плотными завтраками, обедами и ужинами, с беседами и прогулками. На третий день по приезду была рыбалка, на четвертый за грибами ходили.
В лесу добыли больше чем в реке. Вернувшись домой с двумя крупными, доверху нагруженными корзинками грибов, принялись грибы сортировать и обрабатывать. Вечером, Наталья Владимировна натушила рыжиков в сметане. Был пышный стол.
«Эх бы по сто грамм под такой мировой закусон!» - подумалось Васильичу, но по сто грамм никто не предложил.
На следующее утро проснулся он с непонятным, доселе не знакомым чувством. Полдня его разгадывал: трудно было на душе, тёмно. Раздражал бегавший по дому ребенок, настораживал неразговорчивый Иван, а от Светланиного щебетанья брала тоска. Петр Фомич с супругой уехали в город за покупками и вернулись только поздно вечером. За вечерним чаем, он только делал вид, что ест привезенный из города торт, на самом деле, улучив момент, выкинул кусок в траву за верандой.
Дальше было хуже.
На шестой день, то, что в начале недели было червячком, потом тупою бритвой, затихнув на пару дней, теперь открыло свое ненасытное жерло и требовало заполнения.
Васильич хотел выпить.
Именно это чувство и приводило в смятение, теперь он его разгадал. Он сделал тонкий намек своему другу, тот, намека буд-то не понял. После обеда гость выдвинул открытое предложение: мол, пивка, что ли попьем?
- Только по бутылочке, – отозвался прижатый к стенке Фомич, - а то ведь, знаешь, Наталья…, ну его к лешему.
Выпили.
По бутылочке оказалось мало, но о добавке можно было не упоминать не прямо ни криво – никак. Петр Фомич очень ясно определил свое состояние:
- Хорошо. Больше и не надо.
Гость приуныл. Ему было надо.
Разверзнувшаяся внутри пустота требовала заполнения, а наложенный запрет делал желаемое лишь соблазнительней. До вечера маялся Семен Васильевич от тоски и прямо перед ужином вынес себе страшный приговор: - я алкоголик! – и стерся с лица своего, окунувшись по уши в вязкий и липкий комок непрофессионального самоанализа. Разборка тет-а-тет с самим собой никакого исцеления не принесла, но подкосила мужика окончательно. В десять часов вечера того мучительного дня, он отправился спать. Сна не было. Было ворочание с боку на бок до полуночи, а потом поверхностная дрема отвлекала его мысли.
Пронзив дремоту, пришла обжигающая мысль: «Бутылки, которые я привез с собой, где они?». Мысль эта взбудоражила сознание и напрочь прогнала остатки ночи. «Где они могут быть?», подбирал Васильич возможные варианты. Он вспомнил как Наталья Владимировна открывала и закрывала на кухне дверцы буфета, бутылки со звоном проговорились. Вызывая в своей памяти расположение хозяйской кухни, он примерялся к наиболее удобному подходу. Все решив и взвесив отправился в кухню. Включил нижний свет, отыскал глазами нужный шкаф и в этот момент услышал шаги за спиной, потом голос:
- Рано вы, Семен Васильич, встали - Наталья Владимировна, в ночной сорочке и чепце, стояла в дверях.
- Вот…, покурить… Не спиться что-то… - растерянно лепетал Васильич, делая паузы между словами, оглядывался, ища свои сигареты.
- Да, ночь неприятная. Давление подскочило. Ох, годы наши…
- Лекарство надо…
- Да, все есть, вот только выпью и пойду, - она посмотрела на часы, - Господи, еще пять утра. Спать бы, да спать. Вот же ваши сигареты, на подоконнике.
- Спасибо, Наталья Владимировна, - Васильич прикурил, и сделал несколько нервных, глубоких затяжек.
Она открыла дверцу шкафчика стоящего между стиральной машиной и холодильником, вдоль западной стены кухни. Это и был тот самый, заветный шкафчик. В верхнем отсеке была аптечка – ящичек с наклеенным большим красным крестом. Нижний отсек был посвящен плотно уставленным бутылкам со спиртным. Они снова призывно звякнули, когда Наталья Владимировна открывала аптечку. Васильич проглотил колючий комок в горле, но сделал вид, что ничего не замечает. Он докуривал свою сигарету.
- Идите спать, - сказала хозяйка – спать надо, – зевнула она.
Васильич послушно отправился в свою комнату.
Новое утро встретило героя хмуро. Небо затянулось тучами, болтающаяся на окне занавеска, совершенно безразличная к погоде и к тому что творилось в измученной душе открывшего глаза Васильича, беззвучно помогала ветру шляться по комнате.
После завтрака он решил повторить заход с пивком. Но, не успев вырваться наружу, все его помыслы разбились о безмолвную непоколебимость стойкого выразительного взгляда хозяйки.
Весь день он крутился на кухне, пытаясь таки выхватить у судьбы подходящий момент. Он помогал резать овощи в салат, он чистил картошку. Рецепт супа-пюре с шпинатом как-то произвольно вылился в увлекательный рассказ с экскурсией в детство. Дамы были очарованы.
А случай, которого так ждал страдалец, вилял хвостом, как лиса заметающая следы, как последняя шлюха качал боками и в итоге крутил «динамо».
Вот он уже облелеян минутой спокойствия, но вбежавший в кухню мальчишка требует пить. Вот он снова упоен тишиной, но в нее вероломно вторгается Иван, с голодными глазами открывает холодильник, вылавливая оттуда какой ни будь fast food.
После обеда народ, как и всегда, разбрелся по своим покоям. В это время в доме объявлялась сиеста.
Васильич с газетой уселся на веранде.
«По случаю трехсотлетия русской валюты в Ярославле открыли музей копейки…», его покоробила фраза «русская валюта». Следующая статья сообщала - «Обмывая день рождения сына, девятиклассник(!) школы-интерната города Новохоперска, воронежской области, на большой перемене напоил всех одноклассников водкой… », - брови у мужика поползли вверх, очки спустились на кончик носа, глаза невообразимо округлились. Дальше шло следующее - «Руководитель одной из московских строительных фирм клюнул на предложение секса втроем – и в итоге стал жертвой мошенников и бандитов…».
 - Что за херню я читаю? – возмутился Васильич в сердцах, но безмолвно, и развернул передовицу: ежедневная общественно-политическая газета «Жизнь», гласили название и статус, - Ну и жизнь…, да…
Дом безмолвствовал. От чтива остался омерзительный осадок на душе. Васильич прислушался к тишине. Случай тормошил его плечо – Ва-силь-ич, ты не забыл?
Искатель тихо, не торопясь, вошел в кухню, бесшумно открыл дверцы буфета и, очарованный полнотой и разнообразием ассортимента, разрешался выбором - водка или настойка?
Идиллия была бесцеремонно разрушена быстрыми и не очень вежливыми, учитывая тихий час, шагами. Васильич только и успел закрыть все дверцы, сгруппировался, делая вид, что осматривает прочность работы мастера, давно, как видно, ладно скроившего и прочно сшившего этот компактный шкаф.
- Надо же, как делали, - сказал он, еще даже не зная кому, - теперь уж так не делают.
- А к чему? – тут же отозвалась вошедшая, убийца тишины, Светлана, - мода и дизайн меняются со скоростью света. Зачем в эпоху стремительных технологий вековые предметы?
Васильич почувствовал себя оплеванным: что за слово такое «дизайн»? какие еще «технологии»? при чем тут скорость света? И почему, то что всегда, в любой выходной день его жизни было нормально – сто грамм в обед – запрещено, потому как преступно? – он чувствовал себя как мальчишка, что, учитывая возраст и ситуацию, не могло не оскорблять.
На исходе восьмого дня пребывания в гостях истерика Васильича, утомленная безвыходностью, сдавала позиции.
Петр Фомич, делавший вид, что ничего не замечает, на самом деле сочувственно смотрел на приятеля и все понимал, но помочь ничем не мог. Слишком сильно ценил он спокойствие в доме, и разворачивать революцию, даже ради старого друга, не стал бы. Его пасынок, Иван, спортсмен и преуспевающий молодой бизнесмен, уже успел высказать свою позицию: - Мной ни что не может владеть! Я владею всем, что меня окружает! – Васильич расценил это как камень в свой огород и загрустил, но тихо, как грустит обреченный пешеход, глядя в след уходящему к ярким берегам кораблю, как сирота бесприютная смотрит на красивую машину несущуюся мимо. Наталья и Светлана, как две капли воды похожие, носились за беснующимся ребенком. Тот вытворял черти что, поминутно пронзая воплями, то смеха, то плача, пространство, пугая непривычного к детям гостя. Он забегал в кухню, сбивая приготовленные для солений банки, разворачивался и выскакивал на гладко выбритый газонокосилкой двор. Он таскал за хвост забежавшего на чужой участок, по собственной глупости, соседского кота – тот орал истошно, почти по-человечески. Пока няньки отвлеклись, он залез на сливу и тут же с нее свалился, расцарапал себе всю спину, при этом блажил так, что можно было подумать, будто его режут. Потом резко замолчал и, какое-то время, его даже не было слышно.
Еще четыре дня прошли как-то.
Васильич практически смирился с судьбой. Скоро уж возвращаться домой. Он отметил для себя расстояние, на которое отступила обида на старую ветреницу Васильевну. И в этом месте снова кинулся в самоанализ. Заскочил в прошлое, кое-что вспомнил, кое-где покраснел. «Эх, ведь было. Ведь сам виноват. Виноват перед ней я смертельно… Боялся заласкать… Забаловать боялся… Да что теперь, уж ничего не вернешь! По бабам я шляться мастером был, вот она и остыла ко мне. Теперь ревную свою кобылу к чужому наезднику, а что толку? Баба, она всегда может, хоть в двадцать, хоть в пятьдесят лет. Я вот только уже не наездник!». Последняя мысль прошибла потом бедного Васильича, дрожью прошлась по рукам.
Было предотъездное утро. Он встал рано и спустился на кухню. Мысли его были смирны и пристыжены. Наталья Владимировна, будто и вовсе не ложилась, крутилась по хозяйству, как всегда одетая чисто, гладко причесанная, пахнущая мылом и зубной пастой.
После некоторых споров и разногласий, хозяйка уступила гостю приготовление прощального завтрака. Обсудили варианты: яичница с помидорами или омлет с грибами? Можно приготовить яблочные оладьи, можно драники. Остановились на омлете, на десерт утвердили оладьи. Васильич тут же приступил к работе, выполнял ее увлеченно, с полной отдачей. Готовя крайне редко, он делал это так, что бы результат был максимально приближен к совершенству. Хозяйка помогла ему, потом вышла из кухни. Гость остался один. Уже покрылись позолотой грибочки и лук на сковородке, подсоленные, поперченные, они тут же были залиты взбитым яйцом.
Словно невзначай, будто рука сама потянулась и открыла дверцу не холодильника, а неотвязно привлекающего буфетного шкафчика. Самой первой стояла початая бутылка с водкой. Стояла и соблазняла этикеткой «На березовых бруньках». С безмолвной головой, резким движением руки он дернул пластиковую пробку на себя, та издала – шпок! – но, Васильич словно и не слышал звука. Бездыханно, жадно опрокинул он часть содержимого в свое измученное жаждой нутро. Первый глоток уже проник в пищевод, а последний только-только скрылся в гортани, когда он почувствовал адское жжение внутри. Все потроха его обратились в пламя. В носу пекло и перекрывало доступ воздуха, а кислющий привкус изжерал горло.
...
Доктор «скорой помощи», приехавшей настолько скоро, насколько это было возможно, внимательно выслушал сбивчивый рассказ очевидцев, оценил обстановку, то есть понюхал валяющуюся на полу бутылку из-под водки, хотя еесодержимым пропах весь дом, предположил ожог верхних дыхательных путей и пищевода семидесяти пяти процентной уксусной эссенцией, но пообещал, что все еще можно исправить. Медбрат с водителем шустро уложили несчастного на носилки, профессионально установили их в оборудованную газель и машина, включив сирену, живо тронулась с места.
Наталья Владимировна бросала испепеляющие взгляды на супруга и вопрошалась, оборачиваясь на невестку – как уксусная эссенция, место которой в соседнем шкафчике, могла попасть в бар? Светлана смотрела растерянно. Иван усмехался нелепости случая. Петр Фомич был удручен до крайности, и покинул компанию, закрывшись в своей комнате. Кое-как удалось успокоить ребенка, тот истерил из-за сорвавшейся возможности прокатиться на задней подножке кареты скорой помощи. В кухне на плите вовсю дымился забытый в суматохе омлет.
...
Через неделю вернулась с курорта Елизавета Васильевна.
Страшное сообщение ждало ее в почтовом ящике. На казенном бланке, за подписью главного врача больницы номер такой-то, она прочла, что Безликин Семен Васильевич, такого-то года рождения, такого-то числа, поступил в такую-то больницу с диагнозом таким-то. Были предприняты следующие меры, и после трехдневной реанимации он переведен в реабилитационную палату.
Ноги Елизаветы Васильевны подкосились, тело онемело.
- Бедный мой! Несчастный! Что же ты наделал! Прости, прости меня друг мой. Я неверная! Я гадкая… - как чумная бросилась она в квартиру, схватила документы, деньги и тут же отправилась в больницу.
- Как же мы так, не уберегли себя? Как жестоко я с тобой обошлась, до чего довела человека. Ведь из-за моей измены… Это из-за моей измены ты руки на себя наложить решил! Я гадкая! Но я исправлюсь, друг мой, у нас все будет хорошо. Я смогу. Только пообещай мне, что больше никогда… Что ни за что… Слышишь? Никогда!... Мы же с тобой Васильичи, мы ж два сапога пара… мы ж оба на левую ногу… - бормотала она, стоя на коленях у больничной койки, и плакала, - все будет хорошо, ты только не переживай.
Он и не переживал, Васильч, по горло напичканный обезболивающими лекарствами, совсем не понимал Васильевну. Он и слышать ее толком не мог. Но был рад и признателен судьбе за то, что это она, его драгоценная супруга, и что она так нежна с ним и так переживает. Он только моргал, будто стеклянными, глазами и нелепо улыбался.