Афинские каникулы

Они неслись по ночным Афинам. Она вытянула ноги, положив их на переднюю панель, уперлась ими в лобовое стекло девятки.
Конопля и алкоголь сделали свое дело, и она ворвалась в иную реальность. В состояние, когда тело слушается очень слабо или совсем не слушается. Когда движения замедленны и со стороны, наверное, нелепы. Когда чувствуешь идиотское выражение на собственном лице, а сделать с этим ничего не можешь. В таком состоянии, кажется, или это происходит на самом деле, что мозг работает очень быстро, сотни мыслей и фраз проносятся в голове, но сформулировать про себя какую-нибудь мысль, высказать ее практически невозможно. Ты ее повторяешь десятки раз про себя, хочешь сказать, но не можешь, и когда все-таки произносишь вслух эту мысль, получается, что сказал ее не к месту и не ко времени.
И так, они неслись по ночным Афинам. Город слился с дорогой в единое серо-синее пространство, в котором огни фонарей, реклам и окон растянулись в разноцветные светящиеся и бегающие полосы. А она все повторяла про себя: «Виртуальная реальность». Ей отчетливо вспомнился фильм «Газонокасильщик» с его компьютерной графикой и думалось о том испытали ли люди создавшие этот фильм чувство нахождения в виртуальной реальности наяву.
Конопля бывает разная, и действовала она на нее по-разному, но, как правило, сначала она чувствовала легкое расслабление во всем теле, потом на нее нападал безудержный смех без причины, потом начинали суетиться мысли, и она теряла возможность говорить. Возможность говорить она именно теряла. Желание высказаться в такие моменты ее преследовало, она сознавала эту потребность и одновременно сознавала, что физически не может произнести ни слова. Потом она начинала видеть себя как бы со стороны, иногда было ощущение, что она парит сама над собой где-то сверху сбоку и смотрит на себя же из этого положения. Иногда, она как бы смотрела на себя глазами другого человека и одновременно сознавала, что этот другой человек – она сама, ее сознание, отделившиеся от тела, плавно плывущее рядом и наблюдающее за ней.
В этот раз она видела и ощущала себя со стороны очень красивой, и безумно нравилась себе. Она видела себя с длинными вьющимися каштановыми волосами, а ее фигура была похожа на фигуру девушки с плаката или с рекламного шита. Фигура походила на фигуры нереальных барышень, которых рисуют с очень большим бюстом, очень длинными ногами, крутыми бедрами и неправдоподобно тонкой талией.
Собрав остатки физических сил, сосредоточившись, она сказала ему, что она очень красива. К сожалению, большего она сказать просто не могла, как впрочем, не могла сейчас передать своих ощущений и сравнений. На это ее заявление он ответит вопросом, как ей показалось с издевкой: «Ты на самом деле красива, или ты хочешь, что бы тебя видели и воспринимали красивой?». Она сожалела, что не может сейчас передать ему свои ощущения, а он, поэтому не может ее понять, и оставила его вопрос без ответа, а вопрос перерос в утверждение в своей второй части.
«Маленький, как тебя придавило» - сказал он с доброй усмешкой через некоторое время. Придавило. Это слово так просто и емко отражает состояние сильно накуренного человека. Да, ее придавило. Она чувствовала, что какая то неведомая сила давила на нее физически, и она была не в состоянии сопротивляться. Она не могла двигаться, не могла пошевелить даже пальцем, даже моргнуть не могла. Она могла лишь мыслись, смотреть и ощущать.
Он сбросил скорость, они, наконец, выехали за город. Она удержалась от закуривания очередной сигареты, что бы ни поддерживать кайф, и, тем более, его не усиливать, она захотела опять обрести себе тело, захотела немного вернуться в реальность.
И она в нее вернулась. Вернувшись, она увидела справа от себя темную гору и рассыпанные по ней огни большого города, огни тянулись от подножья до вершины горы, которая сливалась с ночным небом, и в этом месте огни города сменяли звезды. Увидев все это, она захлебнулась от восторга. В этот момент она подумала, что эту гору, эти огни и звезды она никогда не забудет, и будет вспоминать их всегда и в дни печали и в дни радости. Действительно, бывают моменты, когда замираешь на миг, увидев красоту природы, какого-нибудь пейзажа, и в этой красоте момента понимаешь и фиксируешь всю красоту мира и жизни. Такие моменты человек переживает очень редко, но, пережив, оставляет их в памяти навсегда.
Он как бы прочел ее мысли и сказал: «Ты сюда обязательно вернешься. Афина – город наркотик, который затягивает, попробовав ее раз, хочется пробовать еще и еще». А она сказала про себя, что не вернется сюда никогда, потому что уже любит этот город и уже ненавидит. Любит, потому что любит, а ненавидит, потому что в этом городе он и он заставляет ее ежечасно ежеминутно страдать, страдать так сильно, как ни страдала она никогда.
Страдание объяснялось просто. Она приехала к нему, к тому, кого любила вот уже без малого пять лет. Любила без надежды быть с ним вместе, любила почти без шанса увидеть его хоть когда-нибудь, и все же любила. Любила и любит по-женски – глупо, постоянно перебирая в памяти каждую мелочь их короткого и бурного романа пятилетней давности.
И вот он, которого она не надеялась даже увидеть и с которым она так неистово все последние годы желала побыть еще раз хотя бы одну ночь (одну ночь, а потом можно и умереть), вдруг внезапно вновь появился в ее жизни и позвал ее в гости в отпуск к себе в Афины. С невероятными трудностями молниеносно был получен отпуск, виза, билеты. Самолет …. И он встретил ее в Афинском аэропорту. Сон.
Он шел ей на встречу и улыбался своей обаятельной улыбкой. Она видела его в метре от себя и боялась, что сон растает, и она снова окажется в Москве в своей постели, там, где столько раз он ей снился. Он сделал еще шаг и в следующий миг уже сжимал ее в своих объятьях. Явь.
Она пыталась держать себя в руках, пыталась хоть немного скрыть эмоции, но попытки были тщетны. Фонтан эмоций бил наружу, глаза сияли и в них светилось сумасшедшее счастье. Счастье.
Он целый день таскал ее по городу, знакомя со своими любовницами, и ее глаза постепенно меркли, глупые мечты и надежды таяли, и она испытывала невероятную муку, которую тщетно пыталась скрыть за натянутой улыбкой. А он был спокоен и весел, и кажется для него все это (знакомство с любовницами) было в порядке вещей. Она отчетливо понимала, что мечты разбиты, праздник не состоялся и продолжения романа не будет. А она так ждала. Ей было невыносимо плохо, а чувство боли (физической) и отчаяния смешивалось с огромным желанием добиться близости этого мужчины. С желанием добиться близости любой ценой, ценой унижения, ценой боли и страха, ценой жизни.
Мотания по Афинам были закончены. В ночь он привез ее в маленький пустой дом в морской деревне. Кормил, поил, расспрашивал про Москву, накурил. Она не надеялась. Ночь состоялась. И в эту ночь он так близко подвел ее к той грани, за которой кончается все и человек, наверное, либо умирает, либо сходит с ума, что в какой-то момент близости ей стало жутко. Готова ли она была пойти дальше, неизвестно, помниться, что очень хотела, но он оборвал этот путь и не повел ее дальше. Утром он заботливо показал ей дом и уехал на работу. Все.
Он предоставил ее самой себе. Уезжал на работу, приезжал поздно, привозя продукты и спиртное, но гостеприимный хозяин остался в быстро стирающемся прошлом первой ночи. Он вежливо говорил ей: «Привет!», когда приезжал, и – «Пока!», когда уезжал, в лучшем случае ей доставались фразы типа: «Как море» или: «Возьми в холодильнике». Он каждый вечер возвращался в свой дом, а она ждала его в этом доме, но он возвращался к себе, а не к ней. Она всем существом тянулась к нему, а он, проснувшись утром после их первой ночи вдвоем, вдруг превратился из родного и близкого в чужого и незнакомого человека. В чужого, в постороннего, в проходящего мимо. Он отгородился невидимой стеной, через которую невозможно было к нему пробиться. Она растерялась и испугалась. Она ждала его длинными днями и вечерами, постепенно сходя с ума от нахлынувшей страсти и мучавших ее неудовлетворенных им желаний. Она невольно сама все больше разжигала пожар собственных страстей, бросая в него все новые и новые фантазии. Он приезжал, укладывал ее с собой в постель, поворачивался к ней спиной и засыпал. Стена. Она лежала рядом, всем существом сознавая, что нельзя к нему придвинуться, нельзя прижаться, нельзя его обнять, даже прикоснуться нельзя. Если же она позволяла себе малейшую робкую попытку, он грубо отталкивал ее без слов, опять поворачивался спиной и опять засыпал. Стена. Так прошла бесконечная неделя, и она возненавидела город Афины. Утвердившись в мысли, что близости не вымолить, не добиться и не получить никаким доступным ей путем, смирилась. В какой-то момент чаша смирения переполнилась и капля, стекшая через край, превратилась в сгусток ненависти. Этой ненависти хватило на короткий отчаянный бунт, увы, бунт был стремительно и жестоко подавлен. «Ты просто голодная, нетраханная женщина» - он сказал ей это спокойно и уверенно. «Хочешь, я привезу тебе какого-нибудь хорошего мальчика или двоих?» - этим предложением он уничтожил ее окончательно. И она начала и его ненавидеть, ненавидеть, любить и желать, желать, желать. Знать, что этого уже точно не произойдет, в сотый раз заставлять себя не делать глупые попытки и не совершать очередные ошибки, и все же не переставать унижаться, унижаясь уставать от унижения и желать, желать, желать.
Как отчетливо и быстро это все пробежало у нее в голове, нет, она сюда никогда не вернется. Она просто не сможет еще раз пережить такое. А он опять как бы угадывая ее мысли, сказал: «Ты сюда обязательно вернешься, но не обязательно ко мне. Может к кому-то другому, может к девчонкам, с которыми я тебя познакомил, а может просто ни к кому».
И в этот момент она поймала себя на мысли, что ее действительно тянет сюда вернуться, но вернуться свободной от него. И снова чувства и мысли смешались, она закурила сигарету, а они все ехали и ехали по петляющей загородной дороге. Мысли, мысли. Она вновь собирала волю в кулак, впереди снова ночь, нужно взять себя в руки, перетерпеть, не приставать, что бы ни нарваться на грубость в прямом, а не в переносном смысле слова.
Дорога. Конопля вернулась. Неожиданно он сказал: «Маленький, эта наша последняя ночь вдвоем». Мгновенно ее охватило смятение, неужели сегодня он будет с ней. Нет, зачем себя попусту расстраивать, он ведь сто раз ей ясно дал понять, что заниматься с ней любовью не собирается. И все-таки почему-то он сказал, что это их последняя ночь. Зачем? Надежда липкой змеей вползла ей в душу и овила холодными кольцами и без того почти безжизненное тело. Будет он со мной или нет? Будет или нет? Да или нет? О чем-то еще она уже не могла думать. А он оторвал ее от этих мыслей и стал рассуждать про театр. Рассуждая, он спросил ее о том, какую бы роль она предпочла сыграть Короля Лира или шута?». Она серьезно пустилась в рассуждения на эту тему, строила, как могла какие-то умозаключения, произносила какие-то фразы, и опять и опять про себя гадала, будет сегодня что-нибудь или нет, да или нет. Хватит, параллельно рассуждениям про театр, урезонивала она себя, нетрудно понять, ничего не будет, Господи, это же так ясно, но как же этого хочется.
Чувства и мысли опять слились воедино, и сквозь них она услышала его фразу: «Тебе нужно правильно угадать какую роль ты должна сыграть и ели ты угадаешь и сыграешь эту роль, то я тоже сыграю свою». Опять. Смятение. Она с ужасом понимает, что не знает, чего он хочет, и не сумеет правильно отгадать, а это равным счетом означает, что ролей не будет, ничего не будет. Глупо. Получалось, что она опять во всем виновата сама. Виновата. «Я хочу дать тебе совет», - продолжал он: «Ты должна научиться быть для каждого мужика целкой, а иначе все время будешь терпеть фиаско, ведь легко доступная женщина, женщина, которая уже все может и знает, которая уже была с десятком мужиков и не хочет этого скрыть, никому не интересна». Добрый совет. Он, черт возьми, прав, но от этого не легче. Утешает лишь то, что он не так уж плохо к ней относиться, раз таким садистским способом пытается ей помочь. «А может он совсем не пытается мне помочь, а просто популярно объясняет мне, почему он меня не хочет?» Она в очередной раз запутывается в своих мыслях, и опять у нее в голове возникает вопрос-надежда: «Будет сегодня что-нибудь или нет?», и она вновь себе отвечает: «Нет».
Тем временем он предлагает ей сыграть в игру. Он говорит: «Представь, что ты приехала не ко мне, не к кому-нибудь еще кого ты знаешь. Представь, что ты одна из тех девиц, которые сотнями приезжают суда заработать денег или отработать деньги, которые они уже должны кому-нибудь у себя дома. Пофантазируй, ты приехала в Афины, никого здесь не знаешь, я тебя встретил в аэропорту и сказал, что твои проблемы тебе нужно решать только со мной. Представь, что при этом, ты видишь меня в первый раз в жизни». Он прерывается, закуривает и смотрит на нее внимательно, его глаза становятся жесткими и чужими. «Девочка, ты хорошо представила?» - выплескивает он. «Да, хорошо» - коротко и послушно отвечает она. «И вот я положил в багажник твои вещи, забрал твой паспорт, посадил тебя в машину, напоминаю, ты видишь меня впервые, и мы едем с тобой по этой же дороге, причем, куда я тебя везу, ты не знаешь». Он еще долго описывает предполагаемую ситуацию и смотрит на убегающую дорогу. Вдруг он оборачивается и спрашивает: «А разве ты знаешь, куда тебя везу я?». Она отвечает ему молчанием. Пауза длится и длится. «Ты все же смогла себе это представить?» - примиряющее спрашивает он. «Да» - пауза, темная пустая дорога. Внезапно новый вопрос: «А в такой ситуации ты смогла бы меня захотеть, захотеть, как мужчину?», задумавшись ненадолго, она отвечает ему, не восприняв этот вопрос, как уже начавшуюся игру: «Да, наверное, смогла бы». А он, уже играя во всю, говорит: «Девочка, ты хочешь первого встречного мужчину. Хорошо, тогда может быть ты поработаешь на фонаре? Знаешь, что такое фонарь? Там девочка за одну ночь сотню клиентов пропускает». Она включается в игру и говорит: «Вопрос был в том, смогла бы я тебя захотеть как мужчину, и я ответила, что смогла бы, но я не сказала, что хочу тебя». Игра продолжается в том же русле, но ей очень трудно поддерживать эту игру, потому что он обращается к ней то, как к вымышленному персонажу, то, как к ней лично, а она не всегда может понять к какой из женщин (вымышленной или реальной) адресован следующий вопрос или реплика, и поэтому часто теряется и отвечает невпопад. Так они едут и едут, а он говорит и говорит. Он рассказывает ей о том, что случается с девочками, которые неправильно себя ведут. Что в Афинах девочка без документов может прожить неделю, а может несколько лет, если не нарвется на полицию, и ее не отправят обратно. «Раньше, - рассказывает он, - девушек без документов сажали в самолет, и консульство оплачивало обратный билет, а теперь, когда поток девиц, въезжающих в страну, стал такой огромный и неконтролируемый, они, по сути, никому здесь не нужны. Если ты попадешь в полицию, то сначала тебя посадят в греческую тюрьму на неделю, месяц, на три месяца как получится, а потом тебя отвезут и выбросят на болгарской границе, и дальше твои трудности как ты вернешься домой». «Но ты же правильная девочка?» - прерывается он, - «Ты же хочешь отработать деньги, которые мы за тебя заплатили, за твой приезд суда? И хочешь заработать еще?». Она молчит, но уже почти совсем принимает его игру.
Они подъезжают к его дому в морской деревне, уже глубокая ночь. Он, как бы очнувшись от этого злого сна, говорит ей, а не вымышленной девице: «Маленький, мы сейчас возьмем еще одну трубу и съездим к морю». Под трубой подразумевается папироса, набитая коноплей. Внешне опять все безобидно, игра вроде кончена, и снова в ее сознание возвращается вопрос-надежда «Да или нет?». Она думает о том, что сейчас он ненадолго свозит ее к морю, а потом опять положит ее в постель и уснет, не позволив опять даже прикоснуться к себе. Через пять минут они уже на пустом морском берегу, но берег, на который она ходит каждый день днем, ночью кажется совсем другим, другим и чужим. Она смотрит на море и понимает, что у нее нет сил выйти из машины, нет сил подойти к морю. Он предлагает ей выйти из машины, а она говорит, что не может. Он, не обращая на нее никакого внимания, выходит из машины и спускается к мягко набегающим волнам. Она, сделав усилие, выходит из машины и идет за ним следом. Минуту они стоят молча. Он раскуривает трубу, и они молча курят. Она чувствует, что если сделает еще пару затяжек, то совсем потеряет контроль над своим телом и «выпадет из реальности». В этот момент она обращает внимание на полную луну, которая упрямо смотрит на них с неба. «Сегодня полнолунье» - она бросает эту фразу в море и, отчасти, ему. У нее в голове крутиться мысль, что может быть эта ночь и эта луна подействуют на него. А он, поймав ее фразу, оборачивается и смотрит на нее непривычными для нее злыми глазами, он мгновенно становиться опять другим, не тем, кого она прежде знала. Этот злой взгляд и пугает и завораживает ее. Она смотрит в его злые глаза и видит совсем незнакомого человека, она читает в этих глазах такую жестокость и решимость, с которой, пожалуй, не сталкивалась никогда в жизни. «Это его игра и пусть он ее играет» - думает она. А он, повиснув не ней этим взглядом, говорит: «Полнолунье», и помолчав, добавляет: «В полнолунье черти выходят. Ты знаешь, я уже давно продал душу дьяволу и когда у меня что-нибудь не складывается, мне помогают черные силы». Он говорит это так просто и уверенно, а его глаза такие страшные, что ей становиться не по себе. Она отворачивается, смотрит в море и, сняв шлепки, входит в воду. Делает медленно шаг за шагом, ей страшно идти в темную воду, она это отчетливо понимает и идет. Шаг, шаг, еще шаг, он окликает ее и она возвращается. «Ты знаешь» - говорит она – «Это море тянет меня в себя, я хочу войти в него и умереть». Ее слова повисают в воздухе. Он, помолчав немного, вдруг становиться опять родным и говорит: «Ну, что ты, маленький, надо жить». Она поворачивается, что бы идти к машине, но он удерживает ее за плечи. «Наконец то» - думает она, но в следующий миг ощущает, что это совсем чужие и грубые руки. Дальше все происходит как во сне. Он держит ее одной рукой, а другой задирает ей юбку и начинает стаскивать с нее трусы. Она молча начинает сопротивляться, пытается удержать трусики на месте и оправить юбку. Короткая борьба проиграна, и она чувствует, как ее трусики болтаются на щиколотках. Он прижимается к ее обнаженному телу, она чувствует прикосновение его одежды и думает о том, почему она сопротивляется, ведь она этого так хотела. Ее мысли, прерывает его голос, который изменился до неузнаваемости, голос, который не приемлет возражений: «Наклонись вперед!». Она стоит, как замороженная, а он повторяет приказ. Она чувствует, как он расстегивает штаны и освобождает член. Он грубо наклоняет ее вперед, и также грубо входит в нее ссади. Она чувствует острую боль, которая не сменяется удовольствием. Она ловит себя на мысли, что все же хочет, но не чувствует его. В следующий момент она видит свои руки на мокрой серой гальке, а какой-то чужой незнакомый мужчина трахает ее. Трахает он ее грубо, вцепившись руками в ее задницу и грязно ругаясь, то на русском, то на греческом языках. И вот он кончает, но кончает как-то быстро и скомкано, а она чувствует, как теплые струи текут по ее ногам. Она разгибается, молча одергивает мокрую юбку и натягивает трусы выше колен. Он поднимается наверх к машине и опять становиться самим собой: «Маленький, ты там трусы не потерял?», кричит он ей. Берег становится вдруг таким высоким, она понимает, что не сможет без его помощи вскарабкаться наверх, ловит себя на мысли, что он не собирается ей помогать, делает над собой усилие, преодолевает берег, выходит на дорогу и подходит к передней двери его девятки, собираясь в нее сесть. Он стоит лицом к капоту своей девятки и вновь смотрит на нее жесткими глазами. «Иди сюда» - говорит он тихо. Она понимает, что хочет его, что хочет к нему подойти, но не может сделать ни шага не из-за наркотика, который владеет ее телом, а из-за чего-то еще. Наверное, из-за того, что внутренне продолжает ему сопротивляться. А он медленно повторяет и повторяет: «Иди сюда». Она делает робкий шаг в его сторону и останавливается, а он делает решительный шаг в ее сторону, как бы устав от этой молчаливой борьбы, показывая свое превосходство и силу, хватает ее за руку и ставит перед собой лицом к капоту машины. Все начинается с начала. Задирание юбки, стаскивание трусов, обреченное сопротивление. И вот она уже лежит на капоте, чувствуя, какой он теплый и грязный, и думая о том, что ее белый костюм безнадежно испорчен. Он опять трахает ее ссади, и, похоже, ее тело начинает ему помогать и отвечать.
Они возвращаются домой. На нее нападает смертельная усталость и опять желание, она думает о том, что он сыграл не в ту игру, но игра сыграна, а желание осталось. Она, не помня себя, заходит в дом, идет в комнату, соседнюю со спальней, стягивает и бросает на пол мокрый костюм, проходит в ванну и, раздевшись окончательно, обнаруживает на ногах кровь. «Все это было реально и со мной», - думает она – «а больно потому, что у меня начались месячные, как все просто». Вымывшись, она запихивает в себя тампакс и жалеет, что ее последняя ночь с ним была такой, какой была, а не такой, какой бы она хотела.
Она идет в спальню, и ложиться в постель. В этой постели она вот уже десять ночей подряд не может спать и борется с собой. Закрывает глаза и ждет, когда он придет и ляжет. Он приходит, ложится, она вновь не сдерживается, и делает попытку его обнять, а он в который раз молча отводит ее руки. Если же она не унимается, он грубо ее отталкивает, говоря, что она мешает ему спать. И так происходит все ночи подряд. Сегодня она точно знает, что все уже произошло и вдруг думает о том, что сегодня ее впервые трахнули на капоте машины. Она опять думает о том, что все не так и не то, что она хочет не трахаться с ним, а заниматься любовью, и что это, как говорится, две большие разницы.
Но вот он приходит, ложится рядом, и желание поглощает ее целиком. Она кожей чувствует, что он не спит, не собрался еще спать, продолжение будет. Усилием воли она заставляет себя молчать и не двигаться, что бы все ни испортить. Она понимает, что бы добиться от него близости нужно не предлагать себя, а наоборот отказывать, и в случае проявления его каких-либо желаний, сопротивляться и провоцировать его на силу. В этот момент он начинает ей что-то говорить, но смысл его слов до нее доходит не сразу. И вот его слова, наконец, включаются в ее сознание. Он спрашивает о том, когда ей нужно быть в Москве, уточняя, не ошибся ли он, что у нее в день прилета в Москву важная деловая встреча. Она отвечает, что ей обязательно нужно быть в Москве в понедельник, а пресловутая деловая встреча, которую она не может, просто не имеет право сорвать, должна состояться вечером в день прилета. Все начинается снова. Грубым чужим голосом он говорит, что она не попадет в Москву вовремя, если не выполнит одного поставленного им условия. Внутренне она на мгновение напрягается и спрашивает: «Какого условия?». Он говорит, что бы она нормально и вовремя улетела в Москву, ей придется накануне отъезда переспать с одним из его друзей, а с кем именно он решит позже. Если же она этого не сделает, то он устроит все так, что она опоздает на самолет. Потом он лично поменяет ей билет, и она, может быть, улетит домой во вторник. Она понимает, что это опять игра, и ей не страшно, но в следующее мгновение цепь разных недавно произошедших событий и высказанных фраз вдруг четко и ясно всплывает у нее в мозгу, и, отбросив надуманную ею же романтику, она впервые пытается трезво посмотреть на все произошедшие события. На то, как она напросилась к нему в гости, а он, похоже совсем ее не ждал. Как она несколько раз ему звонила, прося прислать приглашение по факсу. Как пришел факс с приглашением не от него, а от какой-то неизвестной греческой фирмы, к которой он, по сути, не имеет никакого отношения. По факту она сейчас в Афинах в командировке и должна вести переговоры с пригласившей ее фирмой, а не с ним. В Афинах и окрестностях она не регистрировалась и не проживала ни в одной из гостинец, и установить ее место нахождения не просто (невозможно). На то, как в день прилета он накурил ее коноплей и так, между прочем, бросил фразу: «Кому бы тебя здесь продать?». Она мгновенно вспоминает все его бесконечные разговоры про девиц, у которых отбирают паспорта, и в случае не послушания продают в рабство за пару тысяч долларов. Разговоры про то, что в Греции продают людей на органы, об этом, впрочем, она сама слышала в Москве, и сочла это байкой, поскольку в Москве это казалось жутким и неправдоподобным. На то, как на ее вопрос, заданный в шутку: «Ты, что работорговец?» Он, помолчав, ответил: «Не совсем, просто часть девочек, приехавших сюда, находится под моей защитой, и если они делают все как надо, с ними ничего не случается». Она вдруг отчетливо понимает, что со знакомыми девицами, которых она видела с ним, он не играл, и они поступали так, как он хотел, слушались его безукоризненно и ловили каждое его слово. В цепи событий и воспоминаний всплывает роман «Адвокат» о питерской мафии, который он подсунул ей здесь почитать и которым так восторгался. Всплывают лица его друзей, с которыми он здесь ее познакомил, и его фразы: «Семен Петрович – вор в законе, Саша два срока отсидел» и т.п. Наконец, к ней возвращается ее собственное ощущение, не отпускавшее ее все эти дни, но до настоящего момента, прятавшееся где-то в ее подсознании, и только сейчас отчетливо вырвавшееся наружу. Ощущение того, что он непременно хочет ее под кого-нибудь подложить. И вот, реальность происходящего уже физически давит ей на мозги. Ей становится холодно и страшно. Она попытается себя успокоить, это просто игра, ее нужно просто играть. Но в следующую минуту она думает о том, что если он с ней не играет, а подводит ее, таким образом, к запланированному им финалу, то у нее практически нет шанса сделать что ни будь по-своему. Она четко осознает, что расклад, как не крути, в этом случае не в ее пользу. У нее пока есть деньги, паспорт и билет, но если это не игра, а она не выдержит и дернется в бега, не зная никого и главное языка, он вычислит и вернет ее уже в следующие два часа, а о том, что будет после, думать просто не хочется. В воскресенье, если его слова станут реальностью, у нее точно не будет ни одного шанса, что-нибудь изменить. По его словам предполагалось, что в этот день он отвезет ее к своему другу, дом которого находится высоко в горах, и там они отпразднуют ее отъезд. Если она там окажется, какие у нее шансы что-то изменить, справиться одной с двумя скорее всего выпившими мужиками, а может и не с двумя, никаких. «Неприятно», подбадривает она себя мысленно. А он молча ждет ответ. Холодно. Жарко. Она думает о том, что он всем этим пробудил в ней желания, о существовании которых, она до сих пор не подозревала, вспоминает его фразу: «Я специально держу тебя на голодном пайке до времени», и чувствует, что в ней растет желание переспать не с одним чужим мужиком, а с целой толпой. Чувствует, что он пробудил в ней желание предаться оргиям и не только с мужчинами, но и с женщинами тоже. Она осознает жгучее желание сделать это, выплеснув, таким образом, все в ней накопившееся и плохое и хорошее, и вычеркнув все, все начать с белого листа. Она ловит себя на мысли, что все, что с ней сегодня происходит, все, что он с ней делает, она подсознательно ждала, и, что ничего не происходит помимо ее воли. Ей становится не по себе от сознания собственной оборотной стороны. Ее отталкивает и манит пропасть, на краю которой она оказалась, пропасть низменных желаний, в которую ей хочется сделать стремительный шаг. Ее вдруг обжигает желание свалиться в эту пропасть и падать, падать. Парить. Она все это в несколько мгновений переживает и испытывает, понимая, что готова ко всему и желает этого, но не хочет, что бы это произошло насильно, под условием. Она хочет это сделать сама. Она хочет сыграть в свою игру. Понимая это, она замирает от неожиданности, оказывается, она себя совсем не знает. А он ее знает?
Его вопрос – условие продолжает висеть в воздухе, и она возвращается в него быстро и ожесточенно, вспомнив, что собиралась его провоцировать, отвечает: «Нет!».
Она говорит, что он шутит, и что это, наконец, глупо, что он не сможет ее заставить сделать то, чего она не хочет. Он просто и коротко спрашивает: «Почему?». Игра или реальность вновь набирает обороты. «Почему?». Она, замявшись, отвечает: «Я думаю человека нельзя принудить ни к чему, если он действительно этого не хочет, с человеком можно в определенных обстоятельствах сделать что угодно, но заставить его делать это самого можно только с его согласия». Следующей его фразы она никак не ожидала и была к ней не готова: «А кто тебе сказал, что ты человек? Ты не человек, ты – дырка для траханья, и тебя будут трахать». «Нет! Нет! Нет» - заводится и провоцирует она: «Никто не сможет меня построить, если я этого не захочу». «Не сможет?» - взрывается он. «Нет!» - задохнувшись, выплескивает она.
«Иди сюда» - приказывает он зло и отчаянно. Она победоносно улыбается в темноту и отодвигается от него. Он резко придвигается к ней, больно хватает ее за волосы и тянет ее лицо к своему члену. Она упирается, сопротивляется и пытается вырваться, продолжая играть в игру, начав играть в которую, невозможно остановиться. Каждая ее попытка вырваться сопровождается сильным сжатием его пальцев, причиняющим ей боль и удовольствие. Борьба продолжается и она пока не собирается сдаваться, а он все тянет и тянет ее лицо вниз.
«Я вырву тебе волосы» - это последняя фраза, которую фиксирует ее мозг, за миг до того, как его член входит ей в рот, в горло. Она делает минет, а он подстегивает ее, говоря: «Давай, давай, я хочу кончить». В какой-то момент он решает посадить ее на свой вздувшийся член, но, нащупав рукой тампакс, который она впихнула в себя, боясь испачкать его постель, возвращает ее рот к члену. «Так глупо, опять я все испортила» - проскальзывает у нее в голове. А его член входит и входит в ее горло, он такой большой, что она невольно касается его зубами. «Не кусай, соси» - ее мозг еще работает и еще фиксирует его слова: «Еще раз коснешься его зубами, я тебя побью. Давай, давай, я хочу кончить». Его угрозу она воспринимает живо и реально, и старается, как может, не задевать член зубами. Он начинает часто дышать, тихо постанывая, и умывает ей спермой лицо. Все. Она обреченно поднимается с постели и идет в ванну мыть лицо и полоскать рот. Сознательно вытащив и выбросив тампакс, она с таской понимает, что опять хочет с ним трахаться, как угодно и сколько угодно.
Войдя в спальню и вытянувшись с ним рядом, она делает попытку спровоцировать его снова. Попытка не удается.
Он спит рядом, а она долго лежит без сна, без мыслей, без чувств. Лежит и пытается сконцентрироваться на чем-то, что-то поймать. Она ловит ощущения. Она лежит на боку лицом к окну спиной к нему, и вот уже реально ощущает его дыхание на своем затылке, его большое нежное тело, прижимающееся к ней, его огромный напрягшийся член, упирающийся в ее ягодицы. «Наверно, это называют эротическими фантазиями» - думает она, но она не хочет отвлекаться и терять эти ощущения. Теплая волна накрывает ее и проходит от колен по животу к груди. Ощущение большого теплого ватного шара катится по ней в том же направлении. Она почувствует, как ее колени очень медленно сами собой сгибаются, и тянуться к животу, потом так же медленно опускаются вниз. Она плывет и плывет в неведанную ей до поры страну острой безнадежности, сладострастья и чего-то еще. А ватный шар становится все больше тяжелее и окутывает ее всю, давя на низ живота и лобок, поднимая и опуская колени. Она испытывает противоречивое чувство, с одной стороны, ей хочется резко вытянуться и сбросить с себя все это, с другой, ей хочется удержать это состояние, зафиксировать, запомнить его и начать управлять им. А ватный шар отпускает ее на мгновенье и накатывает снова. Окно светлеет, за ним сереет утро. Она забывается коротким тяжелым сном.
Проснувшись, она боится встать и выйти к нему. Он суется на кухне, собираясь на работу. Но ей, все-таки, хочется выйти и заглянуть к нему в глаза, но страшно это сделать. Она встает и выходит в кухню, а он встречает ее добрыми улыбающимися глазами. Она идет в ванну и принимает душ, от вчерашних месячных не осталось и следа. «Это был сон, конопляный сон» - думает она и вздыхает не то с облегчением, не то с сожалением, но, войдя в комнату, соседнюю со спальней, за чистым бельем, видит свой вчерашний костюм мятым в грязи, в крови и в следах спермы. Сон вновь превращается в реальность. В ее подтверждение она слышит, как он садится в машину, и кричит ей в открытые двери: «Маленький, я ушел. Но ты ведь сделаешь это?». Слышит она этот вопрос – утверждение или ей это только кажется, для нее пока остается загадкой.

Она очнулась от грез. Самолет медленно заходил на посадку. Прямо перед ее глазами зажглись две таблички: «Не курить», «Пристегнуть ремни».

19-20.06.1997 года близь Афин

Ты меня совсем не любишь, знаю.
Ты, к несчастью, мне совсем не друг.
Я тебя совсем, совсем теряю,
Ты мольбы моих не принял рук.
В жизни так бывает – невезенье,
Чашка счастья мелкая пуста
И напрасны домыслы, томленье,
И грехи нас тянут до креста.
До креста ли, до костра не знаю,
Вспоминая твой печальный лик,
А душа горящая, больная,
Утоленья жаждет и томит.

*****
Женщина позволившая делить ее с другой,
Не может быть тобой любима.
А этот образ твой, он твой?
Нет. Ты дурачишься, мой милый.
В твоих садах растут цветы,
Хоть ты полить их забываешь,
Их ветви сломлены, смяты листы,
А ты все новые сажаешь.

*****
Как ты состариться успел,
Не пожалев души старенья,
Как поломался в груде тел
И оправдался невезеньем.

*****

Когда грустно тебе одиноко,
Вспоминай это море в дали,
И огни, что горят недалеко,
И безумные ночи любви.

Шум прибоя и небо и звезды,
Полнолунья горящий огонь,
Треск цикады, уснувшие розы,
И руки моей теплой ладонь.

Вспоминай этот древний наш город,
И Акрополь в сосновой дали,
И свои иступленные стоны
В эти душные ночи любви.

Вспомни берег огромный у моря,
И шипящие волны у скал,
И дорогу к дворцу Посейдона,
И как страстно тебя я ласкал.

Не забудь это все, суетливо,
Не раздай это тысячи рук,
Когда станет вдруг грустно, тоскливо,
Вспомни берег Эллады, мой друг.