Дом

 
Текст не закончен.




 День был роскошный. Все удавалось, и Эд неожиданно рано освободился. Давно забытое желание прошвырнуться по улицам, как в юности, бесцельно бредя неизвестно куда и глазея по сторонам на витрины и девушек, проснулось в нем.
 
 Эд любил свой город с его бесконечными и многообразными рекламными щитами, шумом автомобилей, обилием народа, вечерней иллюминацией и неожиданными фейерверками. Оставив машину, он брел вдоль проспекта с бутылкой пива в руке и мурлыкал какой-то легкомысленный мотивчик, который прицепился к нему с утра и сопровождал весь день, словно неизбежный элемент его сегодняшней удачи. Он брел и с удовольствием разглядывал таких же, как он, гуляк и зевак.
 
 Впереди по тротуару шли, обнявшись, парень и девушка. Шли лениво, словно пританцовывая. Они двигались, то ускоряя, то замедляя шаг. Эд не сразу понял, чем вызван этот странный танец. Оказалось, тополиным пухом, бегущим перед ними изогнутой кромкой сцепившихся пушинок, беспрестанно меняющей свою форму. Пух быстро катился вперед, словно стараясь оторваться от надоевших преследователей, а потом вдруг резко тормозил, заставляя тормозить и их, и пока они, смеясь, топтались на месте, проворно удирал от обманутых и доверчивых ребят. Спохватившись, они продолжали гонку.

 
 Как легкий дымок, прозрачные пушинки неслись над самым асфальтом, скользя над поверхностью, но не опускаясь, а лишь задевая ее. Словно маленький народец, пушинки вприпрыжку мчались наперегонки, то разлетаясь в разные стороны и рассеиваясь по поверхности асфальта, то сбиваясь в стайки, и проносились над серым пространством, послушные ветру, мгновенно поворачивая влево или вправо.
 
 Цепляясь друг за друга, они сливались в ручейки, которые текли вперед, увеличиваясь, как снежный ком, пока очередной порыв ветра не поднимал их в воздух, словно для того, чтобы опять разбить, разбросать в разные стороны и унести с собою лишь избранных счастливцев. Те медленно парили все выше и выше над землей, словно в раздумье, не спеша наслаждаясь полетом. А потом внезапно делали резкий скачок в сторону и, подхваченные ветром, исчезали, больше не возвращаясь, а их оставшиеся собратья опускались на землю, медленно кружа, танцуя по поверхности асфальта и образуя маленькие смерчи. Эти смерчи налетали друг на друга, сталкиваясь и рассыпаясь, вовлекались в новые смерчи, поднимаясь все выше и плотно заполняя пухом все свободное пространство.

Пух забивался в нос, лез в глаза, уши, щекотал кожу на лице и цеплялся за одежду. Эд, смеясь, отмахивался от него рукой, пока налетевший ветер не менял направление, унося пушинки с собой. Только некоторым удалось ускользнуть, зацепившись за рекламный щит «У нас длинные руки».

Неожиданно налетев на него, Эд споткнулся и замер. Его словно окатили холодной водой из ушата. Взгляд метнулся в сторону. «Лина»,- тревожно запульсировало где-то в районе висков. «Мы же Вас предупреждали», - догнала и добила фраза транспаранта над дорогой. Эд развернулся и быстрым шагом направился к своей машине, оставленной в начале проспекта...



-«Отличный вкус, отличное начало».
-Что?
-Я говорю: «Отличный…
-Не подлизывайся. Что это было?
-Реклама.
- Я не про то.
-Твой текст. А что?
- Откуда ты его взял?
-Ну, из середины.
-Зачем?
-То есть как?
-Зачем это здесь?
-Я же говорю - реклама. Во всех смыслах.
-Как – так?
-Выдрал кусок получше, насадил на крючок и подвесил.
-Что-что?
-Тьфу. Выбрал привлекательный отрывок в тексте и поместил в начале как эпиграф. Классический прием. Рекомендую.
-Эпиграф? Ну-ну.
-Ну, не эпиграф. Экспозиция.
-Ты хоть знаешь, что это такое?
-Ну, так, примерно.
-Понятно. А без цирка как-нибудь нельзя обойтись, классик?
-Это как?
-Просто рассказать историю сначала.
-Ну… Это скучно.
-Что значит скучно? Кто тебя просил помогать?
-Я хотел как лучше. Я ж говорю: все так делают.
-То есть ты хочешь сказать, что решил изображать из себя меня, но при этом так, как это делают все. Класс! Хорош автор. Действительно, классик.
-Ладно, не сердись. Я все понял. Больше не буду. Сделаем, как хочешь: сначала так сначала. Хотя я не понял, почему нельзя, как все…
-Что?!
-Ничего, ничего. Можно начинать. Занавес, туш… Что там еще?... Поехали! Давай заголовок…


Дом.


Часть первая

Дом

-А ничего, что название повторяется?
-Я без него начинал, и сошло. Пусть теперь будет двойное. А теперь исчезни! Мы уже начали.
-А, черт. Опять невпопад. Ладно, испаряюсь.



1

 Это было наследство, свалившееся неожиданно и практически ниоткуда. Дом стоял на берегу реки, окруженный зеленью. Кусты и деревья, причудливо соединяясь в произвольные группы, образовывали естественные терраски, коридоры, проходы. Лужайки между ними занимали ровно столько места, чтобы взгляд, задержавшись на них на мгновенье, мог тут же спрятаться от навязчивого солнца, бесстыдно разлившегося по зеленой траве, в очередной грот из густых веток, манящий прохладой и таинственной полутьмой.
 Дорожка из разноцветных мелких камешков, скрипящих под ногами, вилась через эти романтические дебри и ловушки, искушая каждой новой появляющейся тропкой больше, чем предыдущей. Как хороший экскурсовод, выгодно преподносящий свой лучший экспонат, она петляла до тех пор, пока внезапно не открывала глазу просторную зеленую поляну, в конце которой, как на подиуме, возникал сверкающий на солнце дом, как редкой красоты драгоценный камень, достойно обрамленный окружающим его пейзажем.

 Широкий, одноэтажный, с огромными окнами и плоской крышей, очень простой формы, с небольшими пристройками, которые естественно вписывались в окружающий ландшафт, не нарушая его, а образуя сложную гармоничную взаимосвязь, он, казалось, отражал все вокруг. То ли окна были такой конструкции, то ли само расположение дома создавало необычный эффект, то ли талантливый архитектор использовал какие-то собственные хитрости и приемы, но на доме, как на зеркале, возникали и плыли облака, ветер раскачивал деревья, и колыхалась зеленая трава. А солнце, застревая во всех гранях этих странных окон, бесконечно множилось, превращая дом в огромный бриллиант, блистающий на холме. Именно этот дом и был предметом наследства. К нынешнему хозяину он перешел от человека, которого тот даже никогда не видел.

2
 
 Эд работал в городе и работал много, редко выбираясь на природу. И даже не в природе было дело. То продюсер, то копирайтер, то креативный директор рекламного отдела, он всегда был в окружении людей и выполнял огромный объем работы, не чувствуя усталости и оставаясь при этом достаточно свободным. Этот ритм стал нормой его жизни, наполняя ее и позволяя реализовать себя настолько эффективно, что необходимость в чем-то другом отпадала. Уже не молодой, но еще и не старый, полный сил, энергии и уже накопившегося опыта, Эд считал свой возраст идеальным и был доволен своей жизнью. Такая жизнь заставляла его все время быть в форме, позволяла чувствовать свою значимость и хорошо оплачивалась.

 Но иногда, сильно устав, Эд вспоминал свою старую мечту исчезнуть куда-нибудь на время и засесть за книгу. Теперь уже ему было о чем рассказать. Однако времени не хватало, и он понимал, что эта шальная идея – отзвук его прежних представлений о жизни, мечты юного романтика, который еще жил в нем, помня возраст, когда силы неистощимы, время безгранично, и нет ощущения, что оно уходит безвозвратно, как сквозь пальцы утекает песок. К тому же сейчас, живя, словно белка в колесе, Эд не знал, в какой момент можно выскочить без ущерба для себя из того ритма, который он сделал образом жизни.

 Сюда Эд приехал из-за нежданного наследства, изменив своим привычкам на полторы недели. Это оказалось проще, чем он думал. Трудоголик, он не смог бы отказаться совсем от работы даже на такой срок. Но время изменилось. Интернет и мобильник решали многие проблемы, сокращая расстояния и налаживая в любой момент так необходимые в его работе связи.

 Эд давно не отдыхал. И в последнее время усталость отражалась на работе, делая его нетерпимым и категоричным без причины. Он уже под завязку был набит рекламными образами, с созданием которых была связана его работа. Бесконечные поиски подходящих фраз привели к тому, что они мешались в голове, назойливо всплывая в памяти, словно дразня. Тексты отделялись от объектов рекламы, спорили друг с другом на разные голоса и, словно чужие установки для жизни, неотступно напоминали о себе при каждом удобном и неудобном случае, вплетаясь в его собственные взгляды, подменяя их и не позволяя оставаться собой. Он уже перестал понимать их смысл и оценивал лишь профессионально, с точки зрения реального воздействия. Свежие идеи все реже появлялись в голове, и работа превращалась в рутину.

-Живи настоящим!
-Совершенство бесценно!
-Теории относительности Эйнштейна восхитительны!
-Это все, чем мы сможем гордиться, если ты перестанешь мечтать!
-Верь в себя!
-Ценно то, что повторить невозможно!
-Будь лидером!
-Поделись настроением!
-Удивляйся!
-Жизнь зовет, и ключ в твоих руках!
-Управляй мечтой!
-Влюбляйся!
-Будь ярче!
-Будущее зависит от тебя!
-От победы к победе!
-Люби!

Словно надоедливые торговцы, они обступали со всех сторон, без конца навязывая свои установки.

 В эти слова, будто орущие над ухом наперебой, вплетались самым причудливым образом красочные зрительные образы, создавая хаос в его голове, где бог раздвигал облака исключительно для того, чтоб опустить в чашку с кипятком пакетик чая, а потом прихлебывать где-то там, за облаками, под аккомпанемент: «Будь на связи даже при нулевом балансе», где вкус мороженого превращался в град поцелуев, сокрушительный поток которых не оставлял нетронутым ничего, возрождая в памяти совсем не кулинарные призывы: «Погрузись в сладостный мир желаний и грез, теперь ты сама чувственность, само искушение», «Люби», «Хватит мечтать, пора обладать». И прочее, прочее, прочее…

 Желание отвлечься от работы, от привычного ритма, выросло настолько, что Эд буквально ухватился за возможность исчезнуть, воспользовавшись поездкой, и даже оставил дома, подальше от искушения, мобильный телефон. В отличие от него, Интернет позволял планировать свой день, не вынуждая подстраиваться.

 Весть о наследстве пришла внезапно, и Эд до сих пор не понял, как к нему относиться. Столичный житель, он любил город с его суетой и толпами народа за ритм, в котором чувствовал себя уютно и комфортно, словно захваченный потоком жизни, рождающим в нем бурную энергию. Он был доволен и собой, и своей судьбой. «Вы клевый. Сам тащусь»,- этот последний чужой рекламный ролик, мелькнувший на экране ночью, был как насмешка в его адрес, но точно отражал его симпатию к себе.

Он был из тех людей, которые из всего умеют делать деньги, и все, к чему они прикасаются, продается. Поэтому он оказался здесь. Да и любопытство, что же ему досталось, заставило его заняться наследством, не откладывая.

 Дом был расположен уединенно. Казалось, самое простое решение – продать его. Но Эд не привык принимать решения огульно. Любая ситуация была у него под контролем. Сначала нужно было его осмотреть.

3

 Звонок нотариуса был неожиданным. Когда он попросил Эда подъехать к нему в контору в связи с оставленным наследством, тот был потрясен: у него не было родственников, способных на это. Удивленный наследник узнал, что по завещанию ему достается дом, оставленный дальним родственником, неизвестно откуда свалившимся на голову Эда.

 Эд приехал. Вопросы собственной генеалогии никогда его особо не интересовали, но удивляло то, что завещание было составлено именно на него. Прилагались все документы, подтверждающие родство, словно для того, чтоб доказать, что это не шутка, не розыгрыш, чтобы убедить принять наследство. Пожалуй, без них Эд мог и отказаться: убежденный практик и реалист, он всегда опасался необъяснимых явлений и сыра в мышеловке.

И его почти возмутило, что о нем все время помнил человек, о котором он даже не подозревал. Странный образ мелькнул у него в голове, когда он слушал нотариуса. Почему-то он почувствовал себя мухой в банке, за которой с интересом наблюдают. Слушая объяснения, Эд вспоминал свою юность, когда подобное наследство могло бы многое изменить в его жизни. Легкое сожаление возникло и тут же исчезло. В этой жизни он всего добивался сам, и пока такой способ жить казался ему самым оптимальным.

 Из объяснений нотариуса он понял: неожиданный родственник материализовался со стороны матери, а не отца. Мать умерла давно, но и при жизни не очень любила вспоминать свое прошлое. Как его дальнему родственнику, имея недвижимость, удалось сохранить инкогнито и холостяцкое положение в этот меркантильный и корыстный век, оставалось загадкой.

 Накануне Эд получил ключи и подробные инструкции, как проехать к дому. Его мучило любопытство, и, стыдно сказать, было даже немного страшно: нотариус предупредил его, что дом стоит особняком. Эд не знал, чем определялся подобный выбор и как справлялся с проблемами, вызванными этим выбором, предыдущий хозяин. Очевидно, с помощью сигнализации. Но что она может дать в таком уединении?

 Не доехав до дома километра два-три, Эд остановился у двухэтажного особняка, мимо которого проезжал, решив познакомиться с ближайшими соседями. Такое знакомств было необходимо даже просто из соображений безопасности. Пусть хоть кто-то знает, что он здесь. Да и любопытство одолевало: что за человек был прежний хозяин. Как он жил один в таком уединенном месте?

 Любопытство, как выяснилось, мучило не только его, но и обитателей особняка. Немолодая супружеская чета, оба маленького росточка, как многие их ровесники еще военного поколения, только он полный, а она – худенькая, оба с живыми глазами, радушные, деликатные, они самым своим внешним видом располагали к себе. Они показались Эду настолько симпатичными, что он, неожиданно для себя, задержался у них на целый час.

Сами художники, узнав, кто по профессии их новый сосед, они и вовсе рассыпались в любезностях, настойчиво приглашая Эда заглянуть к ним, отдохнуть и выпить чашечку чая, словно почувствовав в нем человека своего круга, они были приятно удивлены перспективами нового соседства. Но о его родственнике, как выяснилось, они не знали почти ничего.

 Звали его Ник. Впрочем, имя и фамилию родственника Ник уже слышал от нотариуса. Это был немолодой человек. На вид лет шестидесяти. Поселился здесь лет десять назад, когда был построен дом. Дом строил его близкий друг, теперь модный архитектор. О прежней жизни Ника они ничего не знали. Жил очень замкнуто. Гостей не любил. Много занимался домом, без конца что-то в нем усовершенствуя. Да и выезжал из него нечасто. Все необходимое получал либо по телефону, либо через Интернет. В гостях они у него не были никогда. Вот, пожалуй, и все. Откуда знают про покупки? Дорога поворачивает к дому Ника как раз перед ними. Больше по пути туда не встретить никого. Машины останавливаются, водители уточняют дорогу, расспрашивают, рассказывают. Тут, в округе, кроме них ведь нет никого. «Будет одиноко – приезжайте», - пригласили они.
«Спасибо, приеду». На том и расстались.



4
 
 Стоя перед дверью и доставая ключи, Эд слегка беспокоился, хотя внешне очень простой по форме дом не предвещал никаких неожиданных сюрпризов человеку, который в него войдет. И, действительно, сюрпризов, когда он открывал дверь и входил, не было. Эду показалось это странным, но он так и не обнаружил сигнализацию. Впрочем, замки были надежны. То, что он увидел, следовало, конечно, охранять.

 Эд обошел весь дом и не раз. Свободный холл, большие светлые комнаты, высокие потолки, огромные окна, стекла которых снаружи защищали от постороннего взгляда, а внутри не скрывали от глаз ничего за окном до тех пор, пока этого хочешь. Двери практически не было. Кое-как разбросанные коврики, как дорожка к дому, уводили из одной комнаты в другую, через просторные помещения в уютные полутемные уголки, как через лужайки и гроты в саду, открывая после них новые помещения, полные света, так же внезапно, как открывалось зеленое раздолье перед домом.

 Довершая связь внутренней структуры дома с окружающим ландшафтом, потолок имитировал небо с плывущими облаками. Стены создавали иллюзию прозрачных мерцающих пространств, в разных комнатах разных оттенков под мебель и драпировки. И, казалось, дом дышал, как деревья за окнами, как река, скрытая от глаз зеленью, как трава, расстилающаяся перед ним. Он был уютен и современен и словно излучал тепло заботливых рук.
 
 Эд облюбовал сначала только четыре комнаты: спальню, гостиную, кухню и комнату для гостей, - хотя приглашать в гости пока никого не собирался.
 

5

 Вечером начались сюрпризы. Полыхающий за окном закат вдруг зажегся на стенах ослепительным светом и заиграл разными оттенками синей, розовой, желтой и лиловой красок. Увлеченный своим обустройством, Эд не сразу это заметил. А увидев, невольно потянулся к стене и потрогал. Ничего необычного. Больше всего ее поверхность была похожа на тканые обои.

 В следующие дни он наблюдал, как стены отражали солнце и туман, дожди и грозы, закаты и рассветы, словно поглощая все краски природы и насыщая ими дом. Мебели было немного, и иллюзия слияния дома с окружающей природой была поразительной. Поначалу Эд беспокоился, что подобный эффект будет его раздражать, ведь природы и так за окном было в избытке. Но, прожив здесь три дня, вдали от городской суеты, привыкая к одиночеству и покою, он почувствовал, что даже рад.

 Лежа на диване во время закатов, исполняющих на стенах свои вечерние симфонии, он словно растворялся в самой природе, окруженный яркими красками со всех сторон. А когда совсем темнело, стены вновь начинали мерцать, возвращая исходный цвет. Слушая соловья, вероятно, живущего в этой его романтической роще перед домом, вдыхая запах близкой воды во время прогулок, на которые в городе у него не было времени, и наблюдая переменчивость природы, он отдыхал.
 

6
 Привыкая к дому и постепенно осваиваясь, бродя по его комнатам и коридорам, Эд открывал все новые его достоинства и натыкался на новые неожиданности. Не совсем понимая, как тут все устроено, он не торопился найти разгадку, околдованный происходящим.

 Он проникался все большим очарованием от сюрпризов, которые словно поджидали его в, казалось, уже привычных местах, когда душ вдруг неожиданно превращался в водопад, а кровать в полутемный грот, накрытый пологом из листвы. Пол с ковром цвета авокадо внезапно становился стеклом, отделяющим от подводного мира, а камин – баром. Он слышал о существовании управляемых домов, но не был уверен, что перед ним то, о чем он слышал. Но таинственная сказочность сюрпризов, которыми очаровывал дом, словно возвращала его в детство.

 Временами дом шалил, и вместо заката мог в какой-то из комнат пустить по всем стенам вчерашний дождь. А порой в одной из комнат на стенах словно сходились стихии, и ясная погода сохранялась только за окном. Но и тогда Эд не торопился обшаривать дом в поисках разгадки в виде выключателя, который в один миг лишит его всех этих чудес, объяснив, что это не дом шалил, а сбилась какая-то настройка.

Новый хозяин не желал развеивать прелести, уникальности и новизны своих впечатлений. Они действовали на него освежающе. Казалось, даже первоначальный смысл некоторых избитых рекламных фраз стал к нему возвращаться. Неожиданно он вдруг глубоко ощутил, что означают слова «совершенство бесценно».


 И все же главными достоинствами дома были не секреты. Ограничив общение с внешним миром одним Интернетом, Эд словно сам растворялся в тишине. А отсутствие вездесущей рекламы наполняло его покоем и словно возвращало к себе самому, избавив, наконец, от посторонних наслоений. Оторванный от привычной жизни, он словно получил новую возможность оценить ее. И почему-то все чаще приходили ему в голову слова: «Земную жизнь пройдя до середины, я оказался в сумрачном лесу…».
Так незаметно промелькнула неделя.

7

 Пару раз за это время Эд отправлялся на машине к соседям в гости. Ему нравились эти люди, которые, в отличие от него, не нуждались так остро в бешеном городском ритме и обилии людей вокруг. Неспешный размеренный быт, занятия искусством, книги, дни, проведенные на природе и беседы у камина только в кругу немногочисленных друзей – вот что составляло смысл и интерес их жизни. И хотя Эд всегда считал, что такой образ жизни не для него, ему было легко и приятно с ними общаться. Однако, несмотря на это, как бы долго ни засиживался Эд у новых знакомых, ночевать он неизменно приезжал домой.

 Возвратившись как-то на закате, он прилег отдохнуть и не заметил, как задремал. Разбудило его смутное ощущение, что в доме кто-то есть. Открывая глаза, он зацепил постороннее движение: со стены медленно и беззвучно уходила нога в кроссовке. Вероятно, вместо ежевечернего заката. Словно уплывала с широкого экрана или исчезала вместе с мимо проходящим троллейбусом.

 Вздрогнув, Эд непроизвольно повернулся вслед за ногой, провожая ее взглядом до конца стены. Нога исчезла, и привычно замерцали стены. Эд застыл: откуда ей тут взяться? Образ был настолько знакомым, что он даже не сразу его воспринял. Эд привык к разнообразным переменам на стенах, к постоянным сюрпризам дома, но тут было что-то другое. Он не мог это объяснить, но чувствовал, что что-то не так. То, что он видит, не из серии обычных выходок дома. Что-то новое. Но что?

 Плюнув от досады, весь отдых насмарку, раз опять в глазах одна реклама, он поднялся и отправился на кухню. Мимоходом бросив взгляд на будильник - и поспал-то всего полчаса - Эд мрачно брел через комнаты, но опять почувствовал тревогу. Не видя ее причины, он попытался успокоиться, внимательно осматриваясь по сторонам. Все-таки дом стоял уединенно, и Эд об этом все время помнил. И если что-то настораживало, необходимо было сразу разобраться и найти причину.

 Оглянувшись, он застыл в изумлении. На одной из стен исчезала, растворяясь в мерцающем мареве, новая картинка: девушка, нагнувшаяся к стиральной машине. Изображение было крупным, но почти прозрачным и быстро таяло. Хорошо его рассмотреть Эд не успел.

 Эду показалось, что девушка двигалась. Наклоняясь, она что-то делала с машиной. Выглядело это так, словно стены превратились в экраны. Что делала незнакомка, Эд так и не понял: изображение исчезло, словно погасло. На стене ничего не осталось.

 Постояв в раздумье (реклама или нет?) перед стенкой, на которую вернулся мерцающий фон, Эд отправился дальше, вспоминая все похожие картинки на эту тему. Забытый местами, но постоянно обновляющийся и повторяющийся словесный мир рекламы – это был его мир. Он знал его наизусть, лучше, чем мир изображений. Но поза девушки была знакомой. Связан этот образ с миром рекламы или нет, он определить успел. Для него как профессионала современный мир уже был перенасыщен картинками так, что любая хорошенькая девушка представляла ценность не сама по себе, а как возможный объект для нового изображения. Как возможный стереотип нового эталона. Или если не нового, что довольно сложно сделать в век, перенасыщенный культурным наследием, то хотя бы свежего, незатасканного.
 
 Сидя на кухне с чашкой кофе в руках, он пытался разобраться, что происходит. Воображение ли его разыгралось и не может отключиться, предлагая новые рекламные образы и сюжеты и напоминая старые, или начались галлюцинации. Все-таки одинокая жизнь имеет свои минусы.

«Нет, бред, конечно, ерунда все это. Почудилось»,- подумал он и засмеялся, поймав себя на таком выражении. В мистику он не верил, и любой намек на нее раздражал и возмущал Эда. В современном мире скопилось слишком много разных объяснений для одних и тех же явлений. Больше, чем надо. Вот чего действительно не хватало, так это ясной, убедительной и достоверной информации о них.

 Стоп. Где закат? Ведь сейчас его время, а не фона. Выскочив из кухни, Эд взглянул на стены и засмеялся. Словно подслушав его мысли, дом быстро исправил свою оплошность.

 Неожиданно тревога исчезла, сменившись любопытством. Как там ни крути, с домом ему повезло. Бывший хозяин, судя по всему, личность таинственная и незаурядная. Возможно, помимо явных сюрпризов, дом скрывает и другие особенности. Ну, так тем интереснее. И Эд решил еще раз осмотреть все помещения.

 На сон грядущий это была не лучшая идея. Несмотря на минутный энтузиазм, Эд переходил из комнаты в комнату напряженный и настороженный, щелкая выключателями и внимательно оглядываясь, готовый обернуться на первое движение. Проходя полутемными коридорчиками, полупустыми пространствами спален и гостиных, он обследовал все.

 Ничего. Зыбко мерцали стены комнат, сохраняя свои оттенки без изменений. Ни движения, ни звука. Этим вечером дом даже не пытался шутить. Пару раз Эд наткнулся на двери в подвал, но спускаться не стал. Еле добравшись до облюбованной за эти дни спальни, он, усталый, рухнул на кровать, едва успев раздеться, и мгновенно заснул.


8

 Утром все казалось безоблачным, как небо на потолке. Ясный солнечный день, проникая в спальню через окно, проникал и в сознание, разгоняя все страхи и сюрпризы минувшего дня. Не хватало только завтрака в постель, но это было невозможно, и Эд направился на кухню пить кофе. С легким безоблачным настроением он и шел через комнаты.

 Стены привычно мерцали, периодически то проявляя, то растворяя на своих поверхностях мягкую мебель пастельных тонов, словно разборчивая хозяйка в магазине, которая не могла окончательно решить: покупать или нет. Эд уткнулся глазами в очередной диван. Все минувшие сомнения и страхи разом навалились на него. Он зажмурился и помотал головой: мебель не исчезала. Кто это устроил? Что они себе позволяют? Что тут за мебель? Зачем она здесь?

Утешало одно: это явно не реклама. Значит, и галлюцинаций не было. Уже хорошо. Впрочем... Кто его знает, этого Ника. Чем он тут занимался? Может, и реклама. Только зачем она здесь? Одинокий загородный дом. Дом для жилья. Что же творится на этих стенах.

 Присмотревшись внимательней, Эд заметил, что он видит не просто мебель, а обстановку квартиры. Исчезая и появляясь, словно в раздумье - утверждаться здесь или нет, она позволяла Эду рассмотреть себя подробно. Не дойдя до кухни и забыв о кофе, Эд решил обойти весь дом.

 Стены превратились в экраны не везде. Только в спальне, гостиной, кухне и ванной. Это были облюбованные Эдом помещения. В других комнатах чужая квартира не проявлялась. «Хорошо, хоть туалет не включен в обзор»,- с усмешкой подумал Эд.

 Но это было не все. Компьютер и телевизор там, на стенах, словно зеркально отражали те, что стояли у Эда в гостиной на тех же местах. Кое-где на все еще современной, но уже не самой модной и не самой новой мебели, Эд мог разглядеть разбросанные вещи. Казалось, что здесь жили, просто отлучились ненадолго.

Рябь, проявляющая предметы, не мешала их рассматривать, но постепенно учащалась. И вдруг растаяла и разом исчезла, словно приняла, наконец, окончательное решение. Направляясь в это время к кухне, Эд остановился, как вкопанный, а потом, подумав, развернулся и опять пошел осматривать дом.

 Когда, наконец, он сидел на кухне, жуя бутерброд, с чашкой кофе, он решил. Дом он пока оставит за собой. Нужно больше узнать о его владельце. Нужно разобраться, что здесь происходит, что это такое? Способ наблюдать или научные разработки? Шоу за стеклом или компьютерная программа?

 Но с управлением дома пора познакомиться поближе, не откладывая. Проглотив пару бутербродов и запив все это кофе, он, захватив ключи, отправился осматривать подвал. «Все-таки вынудили»,- с досадой неизвестно на кого неожиданно подумал он.

 Подвал оказался огромным. Похоже, он занимал всю площадь фундамента. Выглядел он как склад. По углам и возле стен стояли коробки. Их было множество, и среди них встречались даже, кажется, нераспечатанные. Кое-где на полу валялись большие куски оберточной бумаги, веревки и инструменты, основная часть которых, правда, выглядывала из открытого чемодана в углу.

 Дальнюю, более короткую сторону подвального прямоугольника, целиком занимали экраны. Десятки экранов в несколько рядов. Перед ними стояли сиденья. Непосредственно под экранами располагались кнопки и рубильники, щитки и провода. Больше всего это было похоже на пульт управления. И провода тянулись по всему подвалу, по всем стенам - они были везде. Частично они уходили в стены, частично волочились вдоль них по полу. Казалось, весь подвал окутан проводами. Впечатление было, что здесь велась серьезная работа, которую не закончили, а бросили в самом разгаре.

 Эд не рискнул трогать какие-либо кнопки и рубильники, слишком сильное впечатление произвели на него провода. Если что-то произойдет, он один не справится. Не специалист в этой области. И тогда ему придется вернуться в город, а он к этому не готов. Он вышел из подвала, закрыл его, быстро собрался и поехал к соседям. Это решение он принял неожиданно для себя, рассматривая экраны. Информация показалась ему сейчас важнее всего остального. Особенно о фирмах, обслуживавших Ника. Дома он появился только ночью.

9

 Утром он открыл глаза и вздрогнул. Она стояла перед ним на стене, как на экране, во всю стену, и озадаченно смотрела. Волосы золотисто-русые. Глаза орехового цвета Веснушки вокруг глаз, на носу, на щеках. Женщина среднего возраста. Не красавица. Обычное лицо.
И стена, точно странный экран, слегка увеличивала и наклоняла к нему то, другое пространство, в котором пребывала незнакомка, словно для того, чтоб ее можно было лучше рассмотреть. Точно картина, повешенная наклонно.

 Она смотрела прямо в глаза, словно видела его и обвиняла в этом. И только приглядевшись, он понял, что это не так. Было в ее взгляде, проходящем сквозь него, что-то бездумное, пустое.

 Потом она отвернулась, тревожно отвернулась, словно на чей-то оклик, и ушла по стене. Беззвучно. Проплыла до угла и исчезла. Как в немом кино. Уходя, взглянула недоуменно в его сторону еще раз. Словно чувствовала, что он там и удивлялась, что ничего не видит. Глядя ей вслед, он вспомнил вчерашние метаморфозы на стенах. «Вот и хозяйка»,- запоздало подумал он. И сразу стенка зарябила и погасла. Словно прочитала его мысль и возмутилась. Мебель исчезла.

 «Любопытно, что опять происходит?» - удивился Эд, соскакивая с кровати и отправляясь босиком проверять комнаты. Ничего не изменилось. Покой и тишина привычно мерцающих стен и плывущие облака - вот все, что он обнаружил.

 «Может, система дома работает сама по себе, выполняя ранее намеченную программу?»- продолжал он размышлять, возвращаясь на кухню. Несмотря на романтическое отношение к дому, все-таки, как трезвый и разумный прагматик, он воспринимал его чудачества как чью-то хорошую работу, как удачную идею, нашедшую практическое применение, как отработку запланированных эффектов. И появление новых изображений он пытался связать с тем, что видел до этого на стенах, включить в ту же систему, стараясь определить цели. Но если отражение закатов и рассветов казалось объяснимым, что за женщина появилась на стенах и для чего, оставалось загадкой. Неясными становились цели. «Или это все же разные системы?» - продолжал сомневаться он.

 
10
 
 Эд решил поехать в город. Он давно руководил своим отделом. Хорошо налаженная работа позволяла ему чувствовать себя достаточно свободным. Но он контролировал все проекты, постоянно поддерживая с ним связь, во многом благодаря интернету. Намеченный им срок пребывания в доме заканчивался, но он собирался продлить его ненадолго, заскочив в агентство и оставив распоряжения.

 Как профессионала, его захватили чудачества дома. Перед ним возникла любопытная проблема, и он хотел ее решить. И еще понять, что происходит. Кем был Ник? Чем занимался? Был ли он программист? Государственный работник или одиночка - изобретатель? Или создатель каких-то новых проектов?

 Накануне у соседей он не узнал ничего нового ни о Нике, ни о машинах, регулярно проезжающих к нему. Возникшая было идея, показавшаяся ему такой удачной и своевременной, умерла, едва родившись.

Пожилые люди старомодных взглядов, к тому же художники, они почти не разбирались в современной технике и даже компьютером, который стоял у них в гостиной, практически не пользовались. А раз не пользовались, то и не интересовались. Поэтому и сказать ему ничего определенного не могли. И дело было даже не в их отсталости. Как многие люди искусства, они не пользовались компьютером принципиально. И в их разговорах о нем сквозило опасение, что заслонит он собой что-то важное в их жизни и заполнит ее пустой суетой. Возможно, по этой же причине, а еще потому, что жили уединенно, они предпочитали не заказы по Интернету, а поездку в магазин на машине, чтоб получить удовольствие не только от покупки, но и от общения с людьми. Когда Эд понял, что не узнает здесь ничего нового, он прямо от соседей позвонил знакомому программисту и договорился о встрече на завтра.

 Утром, закрывая дом, Эд удивился, с каким сожалением покидает его даже на пару дней. И поймал себя на странной мысли. Он все больше склонялся к тому, чтоб сделать этот дом постоянным местом проживания, и прикидывал, что пришлось бы изменить в своей жизни. «Для начала хорошо бы найти более короткую дорогу»,- улыбнулся он, направляясь к гаражу.

 Эд вернулся на следующий вечер. Перед сном пробежался по дому.
 Поздний осмотр ни к чему не привел. Никаких изменений не произошло. Он еще успел застать на стенах сполохи заката. Глядя на его яркие краски, Эд никак не мог разобраться: успокоился он или разочарован. Он был озадачен. Что же это было на стенах перед его отъездом? И надолго ли исчезло?

 

11

 Эд проснулся поздно с приятным чувством, что он, наконец, дома. Хотя в городе он много лет жил в одной и той же квартире, которую и сам обставлял, и ремонтировал сам, такое полное чувство соответствия себя и места, где живешь, он испытал только здесь. Казалось, все в этом доме сделано по нему, по его мерке: ровно столько, сколько надо и уюта, и простора, и современности, и пространства, и комфорта. А сюрпризы в том виде, в каком они здесь проявлялись, еще больше увеличивали ценность дома в глазах Эда, удовлетворяя какую-то почти детскую потребность в романтизме и чудесах.

 Та цветовая пастельная гамма, что царила в помещениях, не раздражала, а ласкала глаз. И было приятно, что в доме появлялись только те яркие краски, что возникли в природе. И безлюдье, и в какой-то мере недоступность этого места, сейчас казались Эду гармоничным дополнением к его напряженной и насыщенной общением работе. Это впечатление первых дней словно заслонило день последний с его неожиданностями, возвращая к тому периоду, когда дом ежедневно дарил ему неожиданные впечатления и новые радости.

 Сладко потянувшись, Эд открыл глаза, и обомлел. Комната была наполнена движением. В тишине по его стенам скользила русоволосая незнакомка. «Как у себя дома»,- возмутился Эд, наблюдая за ней. Но, судя по обстановке, которая вновь появилась на стенах, она, действительно, расхаживала у себя дома. Стены больше не рябили, точно утвердили ее с мебелью здесь навсегда, и она возникала то на одной, то на другой. Вытаскивала из шкафа вешалки с одеждой, смотрела на них и недовольно швыряла на кровать. Потом что-то примеряла и опять отвергала.

Как зачарованный, следил за ней Эд, крутя головой. Неожиданно она, полураздетая, словно почувствовав взгляд, настороженно остановилась и повернулась в его сторону. Эд вжал голову в плечи, словно нашкодивший мальчишка, подглядывающий за девчонкой, и застыл - она смотрела ему прямо в глаза. Равнодушно пройдя сквозь него, взгляд, словно прожектор, соскользнул и стал обшаривать другую часть комнаты.

 Осмотр не успокоил женщину. Продолжая тревожно оглядываться в сторону Эда, она быстро оделась, промелькнула на стенах до угла и исчезла. Мебель осталась.

 Эд вздохнул с облегчением и усмехнулся. Все это время он лежал, затаив дыхание, словно боясь, что его обнаружат. Зазвонил телефон. В первый момент он даже испугался, что она услышит и вернется. Потом рассмеялся.

 Кажется, это был первый звонок с момента его приезда сюда. Эд уже успел забыть, где его видел. Встав с постели, он пошел на звук. Когда нашел, поговорив, оделся и отправился на кухню. По дороге он внимательно оглядывался по сторонам. Женщины не было. Ее мебель свободно размещалась на его стенах, словно дразня, и не исчезала. Сидя с чашкой кофе, Эд улыбался: почему-то сейчас его не огорчало это странное соседство.

12

 Накануне съездил в город он почти напрасно. Разговаривая с другом-программистом, он не стал рассказывать ему о доме. Что-то его удержало. Он сказал, что обдумывает новые проекты, ищет новые сюжеты и образы, новые области применения рекламы, а для этого ему нужно знать, каковы современные возможности, скажем, в области недвижимости и ее обустройства. Что, например, можно сделать в наше время, чтобы иметь дом, стены которого отражают погоду? Дом, стены которого - экраны для телепередач или шоу за стеклом, или, еще того лучше, пространство для компьютерных игр, полигон для новых технологий.

 Фил, так звали программиста, загорелся, но заметил, что это скорей варианты домов будущего, а сейчас разработки могут потребовать слишком больших вложений. Но что-то, наверно, уже существует. Специалист под рукой облегчил бы решение проблемы. Но все равно нужны деньги.

«Так, приехали. Уж и позавтракать одному нельзя»,- пробурчал Эдсебе под нос, но почему-то беззлобно, сообразив, наконец, что происходит, и, глядя, как незнакомка открывает холодильник. «Откуда же они были у Ника, ведь в наследство остался только дом?» - вернулся он к своим размышлениям, наблюдая, как на стене напротив него устраивается завтракать новая знакомая, точнее старая незнакомка.

«Как же я не спросил Фила об этом? О возможности видеть на стенах чужую жизнь? О банальной слежке? Ведь это, кажется, даже проще, чем все остальное, и не требует таких уж вложений»,- с досадой размышлял он, видя, как она готовит кофе, и признаваясь себе, что не мог ни о чем спросить до тех пор, пока лично для него факт оставался совершенно необъяснимым. Он так хотел чуда, что готов был поверить в него, забывая о том, какому риску себя подвергает.


 «Обычный дом,- продолжал рассуждать Эд.- Ждать от него технических совершенств и новаций трудно. Зато легко поверить в то, что объяснить невозможно. Все-таки прочно сидит в нас дикарь. Прав Воннегут, мы все еще живем в глухом средневековье».

 В вопросе завтраков их вкусы с незнакомкой совпадали полностью. Она тоже предпочитала банальные бутерброды, а не новомодную рекламную продукцию. Глядя на женщину, он не знал, радоваться или сердиться, но продолжал с интересом за ней наблюдать. Незнакомка была как живая, но, оттого что была на стенах, словно возникла из другого мира, который, точно параллельное пространство, проявился вдруг в его доме. У него на глазах.

Или это психологический эксперимент? Но почему без звука? И зачем наблюдать? То есть зачем – понятно. Но почему за ней? Самая обычная женщина. Не красавица. Не модель. Кому это может быть интересно? Игры нового времени? И почему на всех стенах? Ведь хватило бы и одного экрана? Хотя, конечно, любопытный эффект. Такое неожиданное виртуальное соседство.

 И его осенило. Перед ним живая натура. Среднестатистическая женщина. И неважно, как она здесь возникла, для чего и что она такое. Важно, что это можно использовать. Любой человек его профессии об этом может только мечтать. Да и простому жильцу, наверно, это было бы любопытно. Пожалуй, что и каждому человеку вообще. Такое шоу за стеклом. Но хороша ли актриса? Хотя здесь, наверно, не актриса важна, а интенсивность и естественность жизни на стенах. Страсть подглядывать, если она есть, реализуется полностью, пока не надоест объект.

 Наблюдать незаметно чужую жизнь, ничего не предпринимая для этого специально. Прототип, характер, стиль, образ жизни – все перед ним. И годится как сценарий для любой рекламы. Ситуации и поведение у него на глазах. Жаль, конечно, что ничего не слышно. Если б еще записать разговор. Но ведь многое понятно и так. «Иногда страсть подглядывать становится работой», - цинично пробурчал внутренний голос, но Эд отмахнулся. И живет как будто одна. Все-таки ему повезло, что она здесь возникла. Это ж какая удача. Живой образец. В конце концов, если надоест такое соседство, он уедет в город... или разберется с подвалом.

 А сейчас надо использовать возможность. Персонаж, герой, типаж живет на стенах, причем именно живет, а не позирует, ходит …, нервно оглядываясь по сторонам. «Довольно цинично», - удивился он своим мыслям. «Практично, логично, цинично»,- тут же выстроилась фраза в голове. «Пожалуй, пригодится»,- подумал Эди, окончательно найдя себе оправдание в профессиональной необходимости, и пошел за блокнотом и ручкой, чувствуя, как в голове появляются свежие идеи.

 Он бродил целый день по дому за незнакомкой. Из кухни в гостиную, из гостиной в спальню, из спальни в ванную. Внимательно наблюдал за тем, что она делает и как. Наблюдал за жестами, позами, мимикой, за ее одеждой, посудой, продуктами, разбирался в ее предпочтениях. Идеи сыпались на него как из рога изобилия. Потрясенный их нашествием, он записывал все, что приходило в голову, все, что могло пригодиться, как рабочий материал. Для сюжетов, сценариев, образов.

 Наблюдая за незнакомкой, он замечал, что она словно все время чувствует его взгляды, все время оглядывается на него и ежится, особенно в ванной. Но увлеченный творческим порывом, он не останавливался.

 Занимаясь рекламой, он давно перестал обращать внимание на реакцию людей. Профессия не позволяла расслабляться. Или ты занят делом и используешь людей, если надо для дела, или можешь отправляться проповедовать мораль. Но теперь эта мораль казалась ему чересчур наивной и не соответствующей природе людей. Слишком часто те возможности, которые открывала перед ним его профессия, заставляли выбирать между этикой и работой, и последняя побеждала, формируя новые взгляды.

 Иногда он ловил себя на том, что воспринимает незнакомку, как художник натуру, несмотря на то, что видит ее даже в ванной. Появление неожиданных, еще не использованных рекламных образов, которые рождались в его воображении при взгляде на нее, новая рекламная концепция, которая постепенно выстраивалась в его голове, сейчас для него были важнее всего остального.

Давно забытое чувство вдохновения, молодого азарта при появлении новых идей окрыляло его. Он не мог остановиться. Незнакомка предпочитала ванну и могла, лежа в ней, часами мечтать. Прекрасно. Почему они до сих пор обходили стороной эти пристрастия мечтателей. «Наедине с удовольствием»,- записал он, уже прикидывая, как использовать эти слова. И теперь у него был наготове и зрительный образ, картинка. Это продолжалось целый день.
 
13

 
 Вечерело. После ванной незнакомка беззвучно проплыла по стенам в гостиную, нажала на выключатель и села у монитора. Он тоже зажег свет, машинально повторив ее жест. Загорелся экран. Почему-то осветился и его монитор. Заинтересованный, Эд подошел поближе. Словно убедившись, что Эд не слишком заморачивается моралью или совестью и легко идет навстречу новым возможностям, дом предложил ему следующую.

 А женщина подняла голову и посмотрела на него в упор. Эд замер. Неожиданно он услышал: «Как же мне это надоело». И пока он пытался понять, что опять происходит, она склонилась над клавиатурой. Эд задумался.

 Итак, компьютер был выключен и все-таки работал. На его мониторе беззвучно бежали строчки, заполняя экран. А нетронутая мышка спокойно лежала рядом. И еще он впервые услышал ее голос. Именно у монитора. Больше нигде.

 Реальной причины происходящего Эд не видел, но он не торопился делать выводы. Чтобы утверждать что-то определенно, надо быть технически подкованным не на его уровне. Логика Эда была проста. Если что-то работает, значит, это возможно. Просто у него не хватает информации.
 
Все-таки любопытство победило. Осторожно Эд нажал на кнопку на своем системном блоке и замер. Все. Свет погас у него в доме, у нее в квартире и потемнел монитор. Чертыхнувшись, Эд отправился в холл, где видел щиток.
 
Провозился он недолго, почти сразу найдя нужную пробку. Вернувшись, он увидел незнакомку. Она стояла перед монитором, недоуменно глядя на экран. Кажется, она даже не успела серьезно удивиться, почему погас свет, как он появился вновь. Пожав плечами, она села и снова включила компьютер. Все же это было довольно странно, потому что до сих пор компьютер Эда не создавал ему проблем. Правда, и работал он, когда незнакомка еще не появилась. Больше Эд рисковать не стал, но есть тут связь двух помещений или это простое совпадение, он так и не понял.

 Сев за монитор, Эд оказался лицом к лицу с женщиной, слегка зависшей над ним и наклонившейся вперед со стены. Как всегда при его приближении она вздрогнула, настороженно оглянулась, потом успокоилась и задвигала мышкой. «Неужели вправду можно чувствовать чужой взгляд», - промелькнуло в голове у Эдда, наблюдающего за незнакомкой.

 Открылся файл. Это был текст. Глаза Эда привычно побежали по строчкам, которые складывались во фрагменты рассказа. Чувство, что автор сочиняет, словно переделывает дневник, описывая происходящее с ним в третьем лице, и, видимо, кое-где заменяя события аналогичными ситуациями, породило догадку. «Графоманка», – высокомерно подумал он, сообразив, что перед ним автор.

 Между тем, словно для Эда, женщина листала тексты один за другим, привычно водя курсором. Пальцы незнакомки скользили по клавиатуре, редактируя рассказы и дополняя их новыми подробностями. Осторожно, стараясь не сдвинуть, Эд дотронулся до своей мышки, с опаской поглядывая наверх. Свет не отключился. Расслабившись, Эд случайно задел проводок, и курсор выделил строчку. В тот же момент рука женщины вздрогнула. Она с досадой взглянула на экран и сбросила щелчком выделение. Потом открыла следующий файл. Новый текст состоял из коротких фраз и афоризмов, иногда довольно странных, но, видимо, своих.

«Любопытно, - подумал Эд,- если компьютеры в одной сети, почему не заблокирована одновременная работа? Или здесь иная задача?».
 Оживившись, он решил поэкспериментировать. Перечитывая текст в поисках афоризма, подходящего к случаю, он был поражен, когда его обнаружил. Фраза подходила настолько, что звучала цинично. Словно автор предвидел, что произойдет с ним в будущем, сочиняя ее. Эд толкнул курсор, выделил фразу «Если ты не используешь себя сам, тебя, конечно же, используют другие» и стал ждать реакцию с ее стороны.

 Лина равнодушно скользнула взглядом по черному полю и вдруг застыла. Она замерла, как от удара, и словно окаменела. Точно эта мысль, которую придумала она сама, была для нее болезненной. Потом, раздраженно щелкнув мышью, она сбросила выделение.

 Эд полез своим курсором в правку, нажал буфер обмена. Есть! Появилось окно. Значит, с его стороны действительно можно управлять компьютером. Неожиданно он явственно услышал: «Что за ерунда?». Эд застыл. Опять. Бросил взгляд на Лину. Вот теперь ему окончательно стало очевидно, что он слышал голос, а не прочитал фразу по губам или по выражению лица?

 Между тем незнакомка внимательно изучала экран. Ее курсор стоял вне текста внизу на пустом поле. Слазив вслед за Эдом в «Правку» и вызвав «Буфер обмена», она недоуменно уставилась на раскрывшееся окно и верхнюю фразу: «Если ты не используешь себя сам, тебя, конечно же, используют другие». Посмотрела на нее в раздумье, тряхнула головой, закрыла и вернулась к своим текстам.

 Возможности, которые открывались, увлекали, и у Эда чесались руки, так ему хотелось познакомиться с ними детально. Но нет. Нельзя. Внешне все было похоже на компьютеры в одной сети. Непонятным оставалось, почему блокируется его компьютер, когда включается ее, но при этом с его стороны сохраняется доступ. Чем-то это напоминало обучение вождению на автомобиле. У него был запасной курсор, как у инструктора - запасной тормоз и сцепление. И он работал, его курсор. Можно было открывать, выделять, независимо от желания хозяйки, и если вдруг она отойдет от машины, даже прочитать все ее тексты, посмотреть все файлы. Наверно, можно было их и распечатать. Но работает ли его принтер, Эд не стал проверять, не зная, как он связан с компьютером Лины.

 Женщина листала файлы, уже ничего не исправляя, не печатая. Что-то просматривала более подробно, что-то пропускала. Эд опять целиком погрузился в тексты. Здесь были законченные рассказы, миниатюры, фрагменты, переписка. Эд беззастенчиво глотал все, что видел. То ли его покорила какая-то свежесть чувств, которая пробивалась даже сквозь сырой материал, то ли ему импонировала искренность интонации, но, несмотря на то, что писал графоман, он не мог оторваться. Ее тексты увлекали, заражали энергией. И он чувствовал, как она вливается в него. И если сначала ему было просто интересно читать, то сейчас он неожиданно понял, как это использовать для работы.

 Немая женщина, за которой он ходил весь день, заговорила с ним своими рассказами. У нее появился голос. Вот они, ее любимые словечки, выражения, фразы, стилистические предпочтения. Идеальный материал для рекламы. Слова, способные дополнить образ, что родился в этот день, и тем самым завершить все его идеи. Вот он готовый психологический портрет среднестатистической женщины. И его можно использовать в любой рекламе. Все использовать. Даже диалоги. Даже описания.

Схватив блокнот и карандаш, Эд начал работать. Какая жалость, что он не может использовать принтер. Не беда. Творческий азарт захватил его. Он делал выписки самых удачных фраз. Не остановился он и тогда, когда она открыла папку «Переписка».
 

14
 
 Засыпал он в этот вечер в одной комнате с ней. Перед сном он все-таки спустился в подвал. Желание разгадать загадку ее появления не давало покоя. Никаких изменений. Темными рядами беззвучно и слепо смотрели на него выключенные экраны. Разноцветные лампочки на пульте не горели. Налет пыли на полу у двери отрицал даже самые дикие предположения. Что же происходит? Посмотрев с сомнением на черные экраны, Эд отвернулся и вышел, так и не рискнув что-то предпринять.

 Лежа в кровати, Эд глядел на незнакомку, уже уснувшую, и думал о том, как неожиданно ворвалась она в его жизнь и разбудила давно забытое ощущение счастья от рождения свежих идей, чувство полета и всемогущества от творческого процесса, радость и восторг от безукоризненного воплощения идеи. «Неужели все это можно испытать, глядя в замочную скважину», - отозвался ехидно внутренний голос. Эд только счастливо рассмеялся над собой от полноты новых ощущений.
 
 Он лежал, смотрел и никак не мог понять, нравится она ему или нет. Средний возраст. Обычное лицо. Среднестатистическая единица не может вызывать никаких чувств, она живет только на бумаге. Но эта женщина при своей внешней безликости не была безликой. Чем-то она его зажигала.

 Интересно, какова ее личная жизнь? Хотя именно ее он вроде и наблюдает. Впрочем, как раз сегодня вечером, в самый пик его энтузиазма, к ней заскочил молодой человек за какой-то книжкой. Судя по всему, ее ровесник. Явно не из романтических побуждений. По тому, как они болтали, оживленно и беззвучно щевеля губами, как она небрежно ткнула себе пальцем в щеку, а он привычно чмокнул на прощанье и, махнув рукой, исчез со стены, было ясно, что это только приятель.

 В первый раз, когда Эд увидел незнакомку, она показалась ему самой обыкновенной. Никакой. И порой она выглядела откровенно непривлекательной. А сегодня временами неожиданно превращалась в красавицу. Та непринужденность, непосредственность, раскованность жестов и поз, которые были так важны в натуре, оказались естественными проявлениями ее характера и темперамента. Или так выглядят все женщины в домашней обстановке? Нет, эта женщина словно чувствовала и угадывала, что ему нужно. И что самое главное, тут же делала это. Наблюдая, Эд все больше проникался к ней симпатией.

И своими текстами она вдохновляла его не меньше, чем своим поведением. Кто она? Письма она подписывала именем Лина. Как звучит имя полностью, Эд никак не мог сообразить.

 Где она живет? Где эта странная квартира, таким причудливым образом отразившаяся на его стенах? Он ведь даже не знает города, в котором она обитает. Хотя, похоже, это его родной город. Вопросы не давали Эду покоя. «Нет, с этим домом надо разобраться»,- думал он, все более отстраненно и безучастно, погружаясь в сон.

 Утром, проснувшись, Эд заторопился в город. Ему не терпелось поделиться своими идеями с коллегами. Давно он не чувствовал себя таким оживленным и взволнованным предстоящей работой. Он хотел прямо там, на месте, разобраться, как использовать собранный материал.

 Лина еще спала. Разметавшиеся волосы веером лежали на подушке вокруг ее головы, правая рука была закинута за голову, левая небрежно лежала на груди поверх одеяла. Голову она склонила на левое плечо. Глядя на нее и чувствуя, как опять в нем рождается вихрь идей, Эд поймал себя на мысли, что прямо видит эту ее позу на плакатах, развешанных по городу. Думая с сожалением: «Жаль, что снимать нельзя. Надо запомнить этот образ - пригодится», - он опять поразился тому действию, которая оказывала на него эта женщина.
 



Часть вторая



-Что снимать-то?
-Во, пошляк. Тебя это не касается.
-Что-то мне она кого-то напоминает.
-А чего ты хочешь: что могла, с себя содрала. Не хихикай, не в этом смысле. И вот любопытно, что не совпадало, начало меняться само. Интересно, глаза у меня тоже станут орехового цвета? Потому что с цветом волос уже все в порядке. Купила пепельный, оказался, как у нее, русый.
-Ну, да, конечно. В мистику потянуло. Сейчас ты резко похудеешь и станешь стандартной среднестатистической моделью. И помчишься завоевывать мир. Типа способ нашла похудеть, написав текст. Верный. Волшебный. Превратить себя в героиню в этом мире. Ты в реальном живешь. Не забывай.
-А что, думаешь не способ?
-Способ, способ. Только из царевны в лягушку не превратись.
-Прекрати меня смешить! Уже ночь. Быстро в постель… Или ты как раз там? Ладно, я ушла за чаем.
-Ночь. Еще бы! Если днем писать не можем. Кажется, ушла. Очень хорошо. Попробуем подправить.
-Стоп-стоп-стоп. Уже вернулась. А то тебе только волю дай…
-…усмехнулась она.
-Да, помню я, отстань, что говорил о них Сэлинджер, об этих «усмехнулся, ухмыльнулся». Даже он их побаивался. Чего же ты хочешь от меня?
-Тс-с-с. Его нельзя упоминать: читатель обидится. Забыла, чем это на конкурсе кончилось?
-А, чтоб его… И вправду забыла. Совсем.
-Ты не Сэлинджер, поэтому могла бы поучиться.
-И еще не Пушкин, не Куприн, не Бунин, не Шекспир…Список продолжать?
-Ладно, понял. Про горшки богов не будем. Ну, все остальное исправлять не надо, раз уж ты с себя все это содрала. Пусть немножко покипит, поварится, после разберемся. Я как раз ничего не хочу сказать, кроме одного: думай.
-Интересно, чем, по-твоему, я здесь занимаюсь?
-Да?.. ... Пожалуй, ты права. Ну, тогда продолжим: «Занавес…
-Это уже было.
-Точно. Тогда как?
-Никак. Просто давай заголовок, и продолжим.
-Хорошо.


Соседка.


15

 Возвратившись в мир рекламы, Эд застрял там, закрутился в его ритме так, что с трудом выкраивал время на еду. Две недели промелькнули как в угаре. Поначалу он забыл и о доме, и о Лине. Новая концепция рекламной политики оказалась настолько удачна и своевременна, что все его идеи принимались на «ура», воплощались без препятствий, моментально переходя в стадию конкретных разработок.

 На его глазах новая реклама, появившись на улицах города, на стенах метрополитена, почти мгновенно перешагнула на экраны телевизоров, все больше расширяя круг потребителей. И, благодарный, он вспомнил с теплом и некоторым беспокойством русоволосую незнакомку: «Как там моя девочка?»

 Ее фразы оказались так удачны, что он использовал их без изменений, словно возможность незаметно наблюдать за ней разрешала ему использовать все, что имело к ней отношение, и даже то, что создавал не он, а она. Ее позы, ее мимика, ее любимые жесты, воплощенные на рекламных плакатах другими моделями, были размножены и распространены везде. Они наводнили город. Эти образы слились с его воспоминаниями о ней, наполнили их, создавая в его воображении новый образ. И пока работал, он все чаще думал о ней, словно создал ее сам, как Пигмалион свою Галатею, словно новая реклама закрепила ее за ним навсегда.

 «Как же изменилась моя жизнь с ее легкой руки »,- поражался он, с удивлением вспоминая, что видел ее всего-то один день. Но уже прикидывал, как использует в следующий раз.

16

 Незаметно промелькнули три недели. На какое-то время Эд забыл обо всем. Правда, в кутерьме своих дел и забот, он сумел найти детектива, чтобы тот собрал информацию о Нике и о доме, в котором он жил.

Среди множества проектов, над которыми работал Эд, было несколько сложных: нужно было их хорошенько обдумать, и опять потребовался объект для наблюдений, натура. Эда вдруг потянуло туда, где все это началось: он почувствовал, что соскучился по этой чужой, незнакомой женщине. И он заслужил маленький отдых.

С какого-то момента свою новую удачу, активность, увлеченность, даже свежесть впечатлений он связывал с ней. Он поражался, как надежно эта неброская, незаметная женщина задержалась в его памяти. И ему все больше хотелось ее увидеть. «Ничего себе муза», - подтрунивал Эд над собой.
 
Подъезжал он к дому с тревогой. Как там ни крути, дом так и остался загадкой, и что ждет его за порогом – неизвестно. По дороге Эд вспомнил, что так ничего и не предпринял, чтобы разгадать странности этого места. Поглощенный работой, он совсем забыл, что хотел разобраться с его чудесами.
 
Но беспокоило его больше другое. Здесь ли еще его незнакомка или уже исчезла, вернув на место дожди и закаты? Закрывая гараж далеко на задворках, он торопился. Ему не терпелось войти в дом.

 Эд ввалился в холл, нагруженный пакетами с продуктами. Бросив все это на столик, он торопливо направился в гостиную, на стенах которой увидел в первый раз Лину.

В доме было темно: ни закатов, ни рассветов, хотя солнце за окном уже садилось. Темно было и в квартире Лины. Впрочем, в этой полутьме силуэтами проступала мебель. Значит, ее просто нет дома. Эд включил свет. Прошелся по комнатам. Тишина. Никого. Сожалея, что «соседки» нет дома, он отправился на кухню.

 Почти выйдя из гостиной, он неожиданно уловил еле заметное глазу движение, замер и, обернувшись, внимательно осмотрелся. На правой стене, словно в глубине картины, тускло мерцал огонек, окруженный дымком. Присмотревшись, Эд увидел неподвижную Лину, сидящую в кресле в ореоле сизого дыма.

 Вся поникшая, похудевшая, будто сломанная кукла, она забилась в него с ногами и курила. Ее трудно было узнать. На полу, на столе, на кресле - везде стояли полные пепельницы. Он удивился, почему их сразу не заметил.

Словно услышав, что он вошел, Лина вздрогнула, нервно оглянулась в его сторону и еще глубже вжалась в сиденье, отвернувшись и съежившись, словно желая спрятаться от безумных навязчивых мыслей, которые ее донимади. Кажется, ей было очень плохо. Потрясенный, Эд чуть не замахал перед стенкой руками, чтоб привлечь ее внимание, спросить, что с ней, но вовремя удержался. Бесполезно. Она не увидит.

 Эд присел на диван и задумался. За три недели он сроднился с мыслями о Лине, с ее образом, хотя этот образ, конечно, уже не имел никакого отношения к реальной женщине. Тем не менее, у него были на нее свои планы и надежды. Но сейчас он внезапно понял другое: она перестала быть для него чужим человеком.

У него защемило сердце, когда он увидел сжавшуюся в кресле фигурку. Что с ней такое и как долго это продолжается? И что можно сделать, если связи совсем никакой? Она словно в другом мире. И как проникнуть в него, в ее мир, неизвестно?

 Между тем отчаяние, разлившееся по комнате, оказывало на него свое действие. Оно словно стало проступать в этом пространстве, просачиваясь сквозь стены и заполняя его душу. И он вспомнил, что так же магически на него действовало все в ней. Увидев ее после перерыва, он вдруг понял, что скучал по ней гораздо сильнее, чем отдавал себе в этом отчет, и только сейчас почувствовал, как ему ее не хватало. Именно ее, а не тот идеал, что он создавал из нее. И даже в таком отчаянном виде.

 Эд перебирал в голове все, что знал о Лине, пытаясь найти выход, возможность помочь, нащупать какие-то общие точки соприкосновения. Получалось, что их объединяет только два фактора: компьютер и ее странная способность чувствовать его приближение. Но Эд чувствовал, что второй фактор сейчас мог только навредить.

 Он подошел к компьютеру и включил его. Засветился монитор, но на стенке не произошло никаких изменений. Лина не шелохнулась. Значит, этот фактор – одностороннего действия. Надо ждать, когда компьютер понадобится ей.
 
Понимая, что пока ничего сделать не может, Эд оставил Лину, отнес на кухню и загрузил в холодильник привезенные продукты, быстро приготовил себе кофе и бутерброды и, забрав все это с собой, вернулся в гостиную, где и пробыл до вечера, наблюдая за ней и раздумывая, что можно предпринять.
 
Весь день она сидела, съежившись в кресле, ничего не ела и беспрестанно курила. Иногда она принималась плакать, а порой надолго замирала с застывшим взглядом. Раз встала, подняла с пола сумку, достала таблетки, и, проглотив одну, бросила сумку обратно. И опять забилась в кресло с ногами.
 
 Эд и видеть это не мог, и уйти. Наконец, осознав, что толку от него нет, он сел за компьютер работать, временами поглядывая на стену, почему-то утешая себя тем, что она под присмотром. Хотя более бессмысленный присмотр трудно было себе вообразить.

16
 
 Тем не менее этот присмотр растянулся на несколько недель. Глядя весь вечер на застывшую в кресле Лину, Эд в какой-то момент внезапно принял решение, что останется здесь до тех пор, пока не разберется, что с ней произошло. И хотя он и так планировал немного задержаться, приняв это решение, он удивил самого себя: подчинять свои планы чужим обстоятельствам он не привык и не стал бы, коснись это кого-то другого. На следующий день он перевез из города необходимые вещи. С этого момента он ежедневно возвращался с работы сюда.

 Эд понимал, что помочь Лине не может, но надеялся, что всегда остается шанс, если находишься рядом. Почему-то он чувствовал себя обязанным ей и в чем-то виноватым. Каждый раз, возвращаясь, он гнал машину. И дорога занимала чуть больше двух часов.

 Поведение Лины почти не менялось. Утром она куда-то уходила на полдня, вечером приходила. Вероятно, работала или училась. И это, возможно, было спасением для нее. Потому что потом все повторялось. Не включая света, она забиралась с ногами в кресло, сидела там часами и курила. Временами плакала.

Иногда у нее словно появлялась какая-то мысль, она с хмурым выражением на лице вставала, мрачно ходила по комнате, временами поднимала голову и пристально разглядывала стены и потолок, будто разыскивая что-то. Эд наблюдал в полной тишине. Что она там искала?

 Пройдясь по всему периметру, так что Эд лишь головой успевал вертеть в разные стороны, обнаруживая ее то на одной стене, то на другой, она вновь забиралась в кресло с ногами и замирала.

 Временами она выходила на кухню за кофе, но когда возвращалась, все повторялось. Не работал компьютер и телевизор. Никто не приходил к ней. Телефоном она не пользовалась. За неделю Эд ни разу не видел, чтобы она ела дома. Нельзя сказать, что в комнате был сильный беспорядок, но все было покрыто слоем пыли, диван не заправлялся, на столе блестели круги из-под чашек с кофе, на окне засыхал цветок. Ложилась она поздно ночью, иногда не раздеваясь. Просто падала на диван, словно уже не было сил. Утром – ванна, и все повторялось сначала.

 Наблюдательным пунктом Эда стал диван. Он смотрел, пытаясь разобраться, что с ней такое. Налицо была депрессия, но что было ее причиной - неизвестно. Обращалась ли она за помощью – тоже. Хотя какие-то таблетки принимала. Иногда ему казалось, что она страдает манией преследования, но он с досадой отбрасывал эту мысль. И по-прежнему удивляло и почему-то трогало, что она реагирует на любое его появление.

 Эд терпеливо ждал изменений. Рано или поздно что-то должно произойти. Что-то, что подскажет ему, что делать.
 

17


 Эд сидел за компьютером, а Лина, как всегда, в кресле с ногами. Прошло две недели, как он поселился в этом доме. Бросив взгляд на Лину, вроде все в порядке, он окончательно уткнулся в монитор. Погружаясь в работу, Эд словно выпадал из реального мира и забывал обо всем. Очнулся он, когда в комнате совсем стемнело.

Потянувшись, он не сразу вспомнил о Лине. Но взгляд привычно скользнул по стене, нашаривая кресло, чтоб обнаружить там Лину. Кресло оказалось пустым. Эд встрепенулся. Он внимательно рассматривал стену, пока не обнаружил Лину на диване. Она лежала, скорчившись, укрывшись с головой пледом, спиной к нему. Эд вздохнул с облегчением и оттого, что она нашлась, и оттого, что она спит.

Почувствовав, что проголодался, Эд отправился на кухню поесть, а потом вернулся назад, словно на привычное дежурство к больной. Сидя в кресле под торшером, Эд читал, временами поглядывая на спящую женщину. В комнате было тихо, темно и уютно. Странно, но присутствие Лины словно лишило этот дом атмосферы одинокого холостяцкого существования. Эд был и один, и не один. Он сидел, задумавшись, и словно впитывал эту новую атмосферу.

«Что-то в этом есть, в подобных шоу за стеклом,- неожиданно проснулся циничный внутренний голос.- Конечно, при условии, что это возможность наблюдать за жизнью не любого, а только симпатичного тебе человека, когда он об этом не знает. Интересно, что было бы, если б для этих целей можно было выбирать абсолютно любой объект?

Хотя, вероятно, это уже и происходит. Технические средства позволяют, лишь бы хватало денежных. Поймать за руку здесь практически невозможно, если не заниматься этим специально, а для этого собственной уверенности недостаточно: опять же нужны деньги или умение убедить других в том, что это не паранойя – довольно трудная задача».
 
 Словно услышав этот голос, Лина заворочалась беспокойно, повернулась лицом к нему и замерла в той же скорченной позе, с застывшим взглядом и со страдальческим выражением на лице. Эду показалось, что он услышал ее стон. Потом она резко поднялась и, обхватив голову руками, стала, шатаясь, бродить по комнате, словно не знала, куда спрятаться от навязчивых мыслей.

 Проходя в очередной раз мимо телевизора, она нерешительно остановилась, посмотрела на него и включила. Осветился экран и в гостиной Эда, словно его телевизор был связан с тем, что на стене. Заинтригованный, Эд подошел поближе. Ситуация с компьютером повторялась очень своеобразно.

 Странно все устроено в этой квартире. Будто подчинено наблюдению за выбранной целью, объектом, и нельзя отвлекаться, надо видеть не только то, что он делает, но и то, что он видит.

 На экране замелькала реклама. Эд узнал свои ролики и привычно стал их оценивать, не сразу заметив, что творится с Линой. Торопливо щелкая пультом, она будто убегала и спасалась от того, что видела. Не переставая морщиться, она еще какое-то время меняла программы, а потом вдруг, словно больше не могла выдерживать, нажала на выключатель, и экран погас. Погас и телевизор Эда.

С несчастным выражением на лице она стала метаться по гостиной, временами вздрагивая и оглядываясь, словно ее преследовали, а она хотела и не знала к кому обратиться с единственным вопросом: «Кто ты?».

 Возле сумки, брошенной в центре комнаты, она остановилась, нагнулась, вытащила упаковку таблеток и одну проглотила. Затем подошла к книжному шкафу и стала суетливо в нем копаться. А потом внезапно отвернулась, как-то нервно и безучастно махнула рукой, словно все было бессмысленно, и направилась к двери из гостиной.

По дороге вздрогнула и резко обернулась. Эд, следивший за ней все это время, увидел, как за ее спиной распахнулась вдруг дверца шкафа от падающей книжки. Лина подошла, подняла ее, посмотрела на обложку и довольно кивнула, словно говоря: «То, что надо».

 Эд застыл, пораженный: Лина не казалась удивленной, скорее усталой, как будто это случилось не в первый раз. Словно согласилась терпеть то, что от нее не зависит, что нельзя объяснить. Инцидент ее словно успокоил. Она легла на диван, завернулась в плед и стала читать. Кажется, и вправду утихла.

 Теперь в полутьме, под включенным бра, уютно свернувшись под пледом, она излучала мир и покой. За окном уже давно наступила ночь. И опять Эд поразился, как зависит от нее эмоционально. Тишина и покой воцарились и в его гостиной, и в его душе.

 Эд сидел в полутьме, изредка поглядывая на Лину, пока глаза не стали слипаться. Тогда он перебрался на кровать. Что-то вроде смутной догадки мелькнуло у него в голове, когда он засыпал, думая о ней. Но это догадка показалась ему совершенно абсурдной.

18
 
 Утром Эд уехал в город. Возвращаясь вечером, он гнал машину так, будто без него могло что-то случиться с Линой. Но в ее квартире все было по-прежнему, словно время остановилось. Над креслом в темноте клубился дымок, и, казалось, что Лина так и сидит, не вставая, со вчерашнего вечера.

 Эд вошел в комнату. Она дернулась, как всегда, но не повернулась. А потом поднялась, не раздеваясь, легла на диван, отвернулась к стене, укрылась с головой пледом и замерла. Эд разочарованно вздохнул и привычно занял свой пост. Он надеялся, что вчерашняя перемена в ней необратима.

 Где-то с час Лина беспокойно ворочалась на диване. Видно, тревожные мысли не давали отдохнуть, преследуя и во сне. Неожиданно она встала, еще не совсем проснувшись, и, пошатываясь, направилась в сторону брошенной на полу сумки, словно во власти идеи, мелькнувшей во сне.

Вытряхнув ее содержимое прямо на пол, она схватила ежедневник и ручку и, упав в стоящее рядом кресло, начала что-то быстро писать. Она вела себя так, словно нашла спасительный выход из безвыходной ситуации и боялась, что он ускользнет от нее. И она торопилась, но, не проснувшись совсем, не очень с собой справлялась.

Иногда, словно что-то вспоминая, она смотрела на диван, где спала, как будто те мысли, что пришли ей голову в полусне, еще витали над ним. Потом принималась писать дальше, то откладывая тетрадь, то хватаясь за нее снова и заполняя страницу за страницей. Наконец, очевидно, излив на бумагу все, что хотела, она отложила тетрадь. Достав сигарету, Лина удобно устроилась в кресле, откинулась на спинку и закурила.

 Глядя на нее, Эд боялся поверить тому, что видел. Казалось, кризис, наконец, закончился, и наступило внезапное излечение. Лина еще была возбуждена, но уже иначе, чем раньше. Возбуждение было скорей порождением идеи, а не болезни.

Иногда, отложив сигарету, будто вспомнив что-то, она опять бралась за тетрадь, но уже не спеша, не так суматошно. И, казалось, ее больше не мучит беспросветная безысходность, наблюдать которую приходилось Эду все это время. Было видно, что она успокоилась. Неожиданно поднявшись, она проплыла до угла и исчезла.

 Эд обнаружил ее в кухне у холодильника. На столе уже стояла чашка с кофе. Как всегда при его появлении она вздрогнула и оглянулась. А потом безнадежно махнула рукой и закрыла холодильник. Выражение лица застыло и окаменело, словно превратилось в мертвую маску. С этой маской на лице она и ушла, забрав с собой чашку. Эд проводил ее глазами, уже почти понимая, что происходит. Спохватившись, он отправился следом.

 Лина сидела за компьютером и что-то набирала на клавиатуре. Удивленный Эд подошел поближе и стал внимательно наблюдать. По монитору пополз, вырастая, текст.


19


 «Лучший способ воспитать выскочку – создать иллюзию постоянного наблюдения за ним, например, с помощью СМИ. Для этого не обязательно постоянно наблюдать. Можно создать иллюзию наблюдения, демонстративно копируя его жесты, типичные движения, характерные слова и выражения на экране, но так, чтоб он их узнал и посчитал своими, тем самым поверив в постоянную слежку…
 
Трудно ли свести человека с ума намеренно? Видимо, нет, особенно, когда у него стресс. Стоит создать иллюзию нескольких необъяснимых фактов, и крыша поедет сама по себе. Впрочем, достаточно фактов, не укладывающихся в привычные стереотипы...
 
Возможно ли в реальной жизни воздействовать на человека, если позволяют средства, при помощи СМИ? Гипноз, НЛП, но с телеэкрана и на конкретных людей для определенных целей? Произойдет ли воздействие, если убедить в постоянном наблюдении, не давая возможности его избежать и обратиться за помощью? Можно ли свести человека с ума, внушая, что за ним наблюдают? Заставить измениться? Перевоспитать? Заставить повиноваться?
 
 Как создать иллюзию наблюдения, не давая понять, кто конкретно наблюдает? Могут ли телеэкран и реклама стать идеальным средством для этого? Как отличить такое воздействие от психических заболеваний?..».
 
 Эд внимательно читал, глядя на монитор и напряженно размышляя. Подтверждались те выводы, к которым он пришел, следя за Линой: она и вправду считала, что за ней наблюдают. Неужели из-за него? Неужели только узнавая свои слова, себя в рекламе? Разве такое возможно?

Но удивляло и другое. Занимаясь всю жизнь рекламой, он никогда не смотрел на СМИ с такой точки зрения, не воспринимал как возможное сознательное оружие, направленное не на массового зрителя, а на конкретного человека. Что-то в этом было. Свести с ума с помощью демонстрации наблюдения с того же телеэкрана, если это наблюдение нельзя доказать, вполне возможно. Человек с небольшим достатком вряд ли сможет позволить себе оплатить профессиональную проверку хотя бы собственной квартиры, а сделать это через милицию так, чтоб его не приняли за больного, сложно.

Эд читал и думал. Кто будет заниматься подобным преследованием обычной женщины? С какой стати? И почему таким странным способом, словно в наше время нельзя действовать иначе, проще? Конечно, это логика больного человека, это паранойя. И как помочь - неизвестно
 
Но почему эта женщина появилась на его стенах? Может, стены превратились в экран не только в его доме? Может, и еще кто-то использует ее, как он сам?

Следующая фраза, появившаяся на экране, уже была ему знакома.
«Если ты не используешь себя сам, тебя, конечно же, используют другие».
Она напоминала: нельзя сбрасывать со счетов и его собственное наблюдение. Кажется, она, действительно его чувствовала.

 Между тем Лина встала, полезла в шкаф, достала учебник по философии, что-то поискала там, выписала, потом отложила, взяла роман Замятина «Мы», опять листала и что-то искала. На светящемся экране чернели набранные строчки, пока он не потемнел в бесполезном ожидании, а она, убрав книжку, все ходила по комнате с ежедневником в руке, о чем-то думая, и временами останавливалась и что-то записывала. Захватила тетрадь и в кровать, положила возле нее на полу и заснула, забыв выключить компьютер.

 Ночью, просыпаясь, она включала ночник, спросонок хваталась за ручку и ежедневник, а потом почти тут же, едва успев выключить свет, опять проваливалась в сон. «Интересно, что она обнаружит там утром?»- посмеивался, глядя на нее, Эд. Он сидел перед монитором и просматривал ее файлы. Иногда он отвлекался, чтобы вспомнить все, что видел в этом доме.





20


 
 Да, она была совершенно естественна во всех своих проявлениях, и в горе, и в радости. И это путало Эда. Ее поведение практически не изменилось после его трехнедельного отсутствия. Правда, и видел ее до этого он всего один день.

 Да, ее реакция на рекламу была странной. Но это не проявлялось во всем остальном. Ну, да, она показалась ему более беспокойной, чем в тот первый день, чаще задумывалась, надолго уходя в себя. А потом, словно спохватывалась, каменела, точно ширму задергивала на лице от посторонних глаз.

 Сидя перед компьютером и думая о Лине, Эд все больше восхищался. Жить в уверенности, что за тобой наблюдают, и ничего не менять в своем поведении. Не позировать. Не кокетничать. Терпеть, потому что сделать ничего нельзя. Прятаться в себя и сочинять тексты, чтобы не сойти с ума и разобраться. Он бы так не смог.

 За последние дни он пришел к некоторым выводам. Перед ним живая женщина и реальная жизнь, видимо, в том же городе. Прямых доказательств у него нет, только смутные ощущения. Но, хотя современные возможности позволяли создать любые иллюзии, он верил своей интуиции.

 Что касалось странностей этого дома, все было похоже на скрытое наблюдение. Новое шоу богатых? Новые разработки? Или тут другие причины? Беспокоило другое. Видно, причина ее болезни в том, что она чувствует чужой взгляд, а объяснить свои ощущения не может. И его реклама ее добила. Странный феномен.. Но один ли он использовал ее?

Эд помнил: когда он увидел ее в первый раз, она не была такой напряженной, хоть и реагировала на него. Она не производила впечатления больного человека. Значит, наблюдение, даже если она в него верила, ей не вредило, пока не появилась реклама. Значит, страшными для нее оказались не подозрения, а явные признаки наблюдения. И то, что эти признаки были реальны только для нее.

И все-таки. Почему ее квартира на этих стенах? Для чего предназначен этот дом? Неужели она заболела только из-за рекламы?

 Эд просматривал ее тексты в поисках ответов на накопившиеся вопросы, но не находил их. Неожиданно он наткнулся на свежие фрагменты для будущего рассказа. Почему-то он сразу решил, что перед ним фрагменты именно из ее жизни. Читая их, он удивлялся, как легко понимает Лину. Временами он как будто даже думал ее словами.




 
21


 «Сколько времени занимает дорога, Катя так и не выяснила тогда. Замечталась, как всегда. Спохватилась, только подходя к подъезду. Вот так всегда было в ее жизни. Ничего не замечала. Каждый раз, выходя из квартиры, она собиралась зайти в аптеку или булочную, но, доходя до угла дома, все забывала. Мысли уносились далеко. И о том, что хотела сделать, она вспоминала только на остановке. Но это было не очень важно.

 Она до сих пор не могла поверить, что ей так повезло при ее постоянном бесконечном невезении. И до сих пор не могла нарадоваться своему счастью. Прожив в этой квартире полгода, она все еще каждый день возвращалась в нее с тем же чувством, что и в первый раз, когда узнала, что будет здесь жить.

 Уезжая за границу, ее друзья предложили переехать к ним, зная о ее проблемах и решая таким образом свои. Друзья были известны и богаты. Она ответила, что со своей получки вряд ли сможет им платить. Ее успокоили. Нет. Речь не идет о деньгах. Им нужно, чтобы в квартире был порядок, а за квартирой - постоянный присмотр. Они не знают, как долго их не будет в стране. Контракт заключен на два года, но, возможно, это только начало.
 
 Огромная четырехкомнатная квартира, в которой она иногда бывала в качестве гостьи, с просторной кухней и большой ванной, полностью меблированная, с современной техникой и, главное, с компьютером, становится ее собственностью на два года. И это только минимальный срок. Возможно, он продлится. Разве могла она ждать такого подарка от судьбы, не баловавшей ее никогда.

 Эта квартира решала все ее проблемы. Сама себе хозяйка. Одна на все четыре комнаты. Плюс огромная кухня. Плюс роскошная ванна. И верх этого счастья – компьютер с Интернетом.

 В тот же день, нагруженная сумками и чемоданами, она ввалилась в квартиру и не удержалась, сразу села за монитор. Забросила все дела, кинула привезенные вещи у входа. Разбираться не стала, решив, что еще успеет. Заглянула в программы (было все, что ей нужно) и погрузилась в Интернет.
 
Вылезла из-за компьютера глубокой ночью. Впереди было рождество и все новогодние праздники. Наконец-то она свободна. Все теперь можно решить, просто переехав сюда: и пришедшие в тупик отношения с мужем, и нереализованные творческие планы.

 Брак был первым, во многом как спасение от отчаяния и одиночества, и в том, к чему это ведет, ей сразу разобраться не удалось. Удалось тогда, когда жить вместе с мужем стало невыносимо. И тут так удачно ей предложили квартиру. Словно подарок на Новый год.

 Полгода пронеслись незаметно. Жизнь была прекрасна и интересна. Она наслаждалась одиночеством и вечерами, возвратившись домой с работы, писала рассказы, сидя у монитора. Кто же знал, что здесь ее подстерегают новые проблемы».


 
22


 Странности этого дома не давали Эду покоя. Новые факты его удивили. Получалось, что Лина имеет отношение к этому дому чуть больше времени, чем он, и квартира не ее. Это озадачивало, многое объясняло, на первый взгляд, но порождало новые вопросы. Возможно, Лина действительно обычная женщина, случайно попавшая на чужое место. Но как можно чувствовать наблюдение?

 Посмотрев все файлы и смирившись с тем, что выключить компьютер не сможет, Эд решил, пока Лина спит, проверить телевизор. Осветился экран, но в квартире Лины ничего не изменилось. Неожиданно Эда привлек эпизод ночного сериала. В нем почти буквально повторилась сцена с выпавшей книжкой, которую он видел, наблюдая за Линой. Что за ерунда? Опять совпадения? Или это, наконец, первые реальные факты?

 Почему-то Эду стало неприятно. Ситуация не казалось уже безобидной. Что творит с человеком только мысль о вторжении в частное пространство, если его невозможно проверить, он теперь видел. И неважно: это больной человек или есть наблюдение, от которого невозможно избавиться. Психика реагирует одинаково. Она может уничтожить, разрушая человека так, как это делает мания преследования с параноиком. Заставляя человека поверить, что наблюдение есть, запускают тот же механизм.

Впрочем, многие люди в состоянии стресса узнают себя в рекламе, не только Лина. Типовые позы, фразы, ситуации. Ведь они и создаются для того, чтоб их узнавали, чтобы ими воздействовать. И они окружают человека в городе со всех сторон, подвергая давлению психику не только больного человека, но и здорового. Другое дело, что сама жизнь в городе вызывает стрессы. И тогда реклама добивает.

 Этот мир, где иллюзии, рожденные другими, начинали строить собственные логические связи, разрушая психику людей, терял опору, становился миражом и, в конечном счете, так или иначе, оборачивался против создавшего его человека, самым неожиданным образом напоминая ему о необходимости морали и законов, как более прочной опоры для выживания человека.



23

 
 Утром Эд с улыбкой наблюдал за Линой. Он почти не спал, но почему-то был свеж и весел. Все-таки хорошо иметь дом на природе. Лина листала ежедневник. На ее лице было написано такое недоумение, что ему захотелось заглянуть к ней через плечо: что же там такое, в ее ночных записках?

 По дороге в город он впервые за последнее время почувствовал, что уже не так волнуется за Лину. Он поверил, что она выздоравливает. Его поездка должна была закрепить успех: идея, долго зревшая в его голове, наконец, приобрела реальные формы.

 Вечером он торопился обратно: ему нужно было видеть реакцию Лины на новый рекламный ролик. Нетерпение подгоняло еще и потому, что только тексты объясняли, что с ней происходит, а она, наконец, ожила и стала писать.

 Войдя в гостиную, Эд увидел женщину сидящей за монитором. Он устроился напротив, не поужинав: боялся пропустить что-то важное. Ужин мог подождать. До рекламы тоже еще было время.

 Женщина шевельнулась, как всегда при его появлении, тревожно взглянула на него, но не стала отвлекаться. Он привычно удивился тому, как чутко она его слышит, и углубился в чтение.

 Это был не то дневник от третьего лица, не то детектив, не то психологическая драма. На экране висел текст о том, как к героине пришла во сне идея записывать то, что с ней происходит. Эд улыбнулся: для графомана она довольно точно и ловко описала то, что он видел накануне.

 Эд читал, постепенно все больше увлекаясь. Это был своеобразный поток сознания. Причем сознания женского. Лина вспоминала не столько то, что с ней происходило, сколько то, что чувствовала, и очень подробно, будто смотрела на себя со стороны чужими глазами.

 Она не делала выводов и ни на чем не настаивала. Она не объясняла причин происходящего, однако все время искала их, перебирая варианты, но при этом формулировала очень туманно, словно избегала упоминать события, с которых все началось. Лишь по отдельным нюансам, упоминаниям, даже замалчиваниям Эд мог догадываться, что спровоцировало именно такое восприятие событий, что вызвало депрессию, что превратило ее в болезнь. Ведь чувствительность к наблюдению тоже не могла быть случайной.

Возможно, о чем-то она умалчивала сознательно, а какие-то факты не знала: в общую картину, которая выстраивалась в сознании Эда по мере чтения, никак не вписывался ночной сериал. Хотя было очевидно, что реклама оказалась для нее последней каплей.


 Он читал текст на мониторе, а мысли настойчиво кружились вокруг проблемы. Сплошные неразрешимые проблемы.
Как разобраться с домом незаметно для тех, кому о нем известно? Как помочь человеку, если о нем ничего не знаешь и в органах не состоишь?

 
24


 Вся работа Эда была связана со знанием практической психологии. Без нее в современной рекламе было невозможно добиться коммерческого успеха. А здесь, на стенах дома, перед ним проходил фактически готовый психологический эксперимент.

 Как действует реклама на человека в состоянии стресса? Как реагирует психика на рекламу в состоянии шока? Как человек производит отбор наблюдений и делает выводы? Какие ассоциативные связи выстраивает? Каковы новые взаимоотношения подсознания с реальностью? Как программировать сознание и нацеливать на определенную задачу? И как сохранить душевное равновесие в этих новых условиях?

 Все это интересовало Эда в череде эпизодов, описанных Линой. Он читал, анализировал, делал выводы и попутно все лучше узнавал эту заинтересовавшую его, но все еще незнакомую женщину.

 Эпизод с упавшей книгой был не первым. Таких ситуаций было столько, что Лина уже не знала, как ей быть. Видно, болезнь уже началась. Если это только болезнь. Упорно называя совпадениями то, что с ней происходило, она не столько верила в это, сколько стремилась защититься от безумных мыслей, возникавших в возбужденном сознании.

 Следующий случай поразил Эда. Впрочем, не столько сам случай, сколько отношение к нему Лины, ее восприятие. До сих пор ему казалось, что в целом их взгляды на мир совпадали. Здравый смысл для нее был важнее, чем вера в чудо или в бога. И если что-то ей казалось странным, она подробно рассказывала, что чувствует, а не давала объяснений, считая, что взгляд может быть любым до тех пор, пока человек не делает выводов и не навязывает их другим.

 Это случилось, когда она уже жила в этой квартире. Бывший муж уговорил ее поехать на дачу к знакомым. Стоял ясный солнечный день, совершенно не предвещавший дождей. Знакомые отправились купаться. А она и муж остались: не хотелось идти по жаре.

Сидели на открытой террасе, пили чай. Муж заспорил с ней и начал сердиться. Она хотела уйти, ведь вроде уже разошлись, нет необходимости терпеть его крики, но он все продолжал говорить, удерживая этим. Ей не хотелось оставаться, а не слушаться его все еще не могла: привычка. Поэтому и уехала.

Пошел дождь. Сначала мелкий. Муж все не отпускал. Дождь сильнее, пока не прогнал их с террасы совсем, закончив тем самым разговор. Она не смогла удержаться. Отправила в никуда: «Спасибо». Через несколько минут после их ухода дождь прекратился.

Сначала Эд не обратил на это «спасибо» внимание. Но рядом в тексте был еще один эпизод, уже на работе. День подходил к концу. Лина уже почти собралась уходить. Принесли срочную работу и дали ей. Она не сумела отказаться, но ей страшно не хотелось ее выполнять. Начала работать - сломался компьютер. Просто выключился и больше не включался. Она удивилась и обрадовалась: ей разрешили уйти. «Спасибо».
 

25
 

 Видно, общение с мужем имело отношение к болезни. Эд не любил подобных объяснений происходящего, считая, что именно так провоцируется вера в бога. Это ее «спасибо» особенно его раздражало. И хотя он считал и себя виноватым в том, что с ней происходило, такая ее реакция на мир была ему неприятна: в ее благоразумии он не раз убеждался, хоть и считал, что надо более жестко придерживаться своей позиции.

Рассуждая, он поймал себя на том, что ищет оправдания ее поведению: стресс изменил ее восприятие, угол зрения, и в своем больном состоянии она с этим не может ничего поделать. Очевидно, связь с рекламой, в которой она узнала себя, повлияла на ее отношение к жизни так, что она стала придавать значение каждому из событий и каждому искать объяснение.

Ничего случайного для нее не осталось. Она во всем видела причинно-следственные связи, продиктованные судьбой. И, казалось, все ее толкало к выводу, который напрашивался сам собой: кто-то там, наверху, решил за нее отвечать «нет», если она чего-то не хочет.

К облегчению Эда, она сама отчаянно сопротивлялась этому выводу. Здравый смысл не позволял ей поверить в мистику, удерживая в этой реальности вопреки всему.

 Эд понимал ее мучительные сомнения. Когда не хватает знаний, а в психике происходят болезненные изменения, с вековыми стереотипами бороться трудно. Внедренные в культуру, они всплывают в качестве объяснений первыми.

 Возможно, случись это в другое время, с ней ничего бы не произошло. Еще хорошо, что она восприняла его рекламу не знаком свыше, а свидетельством того, что за ней наблюдают. Но психическому здоровью это тоже не помогало.

 Судя по запискам, Лина думала, что ей то ли мстят, хотят уничтожить, то ли решили перевоспитать, то ли сознательно сводят с ума какие-то люди, имеющие власть и деньги, демонстрируя для этого слежку, но так, что наблюдателя невозможно ни поймать, ни остановить. На первый взгляд, налицо была мания преследования. Серия вопросов и размышлений, снова и снова возникающих на мониторе, показали Эду, насколько серьезно погружена в нее Лина:
 
«Это что же, такой своеобразный способ преследования, что ли? Или психологический эксперимент? Наблюдение за решением задач? Или попытка кого-то исправить или кому-то помочь?
 Но ведь это не метод. Хотя, конечно, говорить об этом бесполезно.
Думаю, войдя во вкус, очень трудно расстаться с ролью бога. Я устала искать этому объяснения или оправдания. На мой взгляд, оправданий этому нет…».

Лина и сама боялась, что заболела, и в периоды просветов в ее состоянии на экране появлялись новые объяснения, словно для того, чтобы сообщить Эду о происходящем в ее душе:

«Только не торопиться с выводами. Слишком много совпадений и непонятных фактов. Чужие тексты можно просто использовать в собственных интересах. А в сознании автора срабатывает узнавание, которое он воспринимает как целенаправленное воздействие против него, сродни пародии, как преследование. Не в природе человека, пользуясь своими возможностями использовать, беспокоиться о других. Он думает только о собственной корысти, а не о тех, кто воспринимает его занятие как направленное злодейство. Значит, это восприятие, а не воздействие. Другой вопрос, что влияет на то, чтобы восприятие стало таким и как защититься от воровства».

 Эд все чаще обвинял себя в том, что произошло с Линой. Он поступил как все, но всегда считал, что даже в профессии ему удается оставаться честным и принципиальным, не заметив, как профессиональные интересы изменили его личность.

Чужая незнакомая женщина. Не красавица. Ничего не знает о происходящем. За руку поймать не может. Ничего для него не значит. Да еще живет на стене как на экране, словно вымышленный персонаж. Как он мог воспринимать ее серьезно, отказаться использовать? Его реакция была естественной. Но оправдание ли это?

 Да, он использовал ее в своих интересах, раз появился такой удобный случай, не обязывающий его ни к чему. Но он не желал ей зла. Он просто о ней не думал.

 Почему же он сейчас упрекает себя? Лина ему понравилась? Проблема стала личной? Личные мотивы напомнили о морали? Неужели только они и способны придать морали жизненность и актуальность?

 В сущности, реклама, дело, которым он занимается всю жизнь, - такое же насилие над человеком, как любое другое. И, конечно, он это знает. Те, кто имеет доступ к средствам и возможностям, всегда совершают насилие, так или иначе, в том или в другом виде используя тех, у кого их нет. Потому что этот доступ наделяет правом решать за других. А если решать, значит, и использовать. В своих целях. Почему же сейчас это так его задевает?
 




26
 
 Неожиданно Лина встала и вышла. Эд проводил ее взглядом, но остался. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он взялся за курсор со своей стороны, размышляя, как же с ней связаться. Когда Лина включала этот странный компьютер, доступ к его файлам закрывался. Ночью, просматривая тексты, он наткнулся на папку «Переписка», но оказалось, что там не письма, а черновики. Опять разочарование. Ничего нового о Лине он не узнал. Ни безликого электронного адреса, ни ника. Даже города. Неужели и это случайность. Он решил, что пропала последняя надежда. А сейчас вдруг понял, как связаться с Линой.

 Потянувшись к мышке, он вдруг замер, вспомнив о ночном сериале. Если за ней наблюдает не он один, то делать это неразумно. Да и психика ее на грани. Годится ли этот способ прямой связи, когда он не понимает, что происходит.

 Быстро пролистав ее тексты, он начал работать. Выбрал самый сырой и отшлифовал. Уничтожив откровенно слабые куски, переставил кое-что местами и подправил стиль. Потом взялся за следующий рассказ. И не удержался. Почти схулиганил. Вписал фразу от себя: «Как же прочищает мозги любой вид эпистолярного творчества». Тема спровоцировала. Выделил курсивом. Хотел было убрать, но, подумав, оставил. Может, хоть это привлечет ее внимание. Если она помнит свои тексты, такой знак будет понятен только ей, а это, безусловно, выход.

 Он закрыл папку как раз тогда, когда появилась Лина. По дороге к компьютеру она захватила тетрадь, в которой писала спросонок. Ту самую, в которую ему так хотелось заглянуть. Она села печатать, а он смотрел на нее и думал: «Заметит ли она изменения?»

 В ее папке с текстами была мусорная свалка. Меняя текст, она не уничтожала старый вариант, а сохраняла новый, добавляя к названию цифру. Так они и висели все вперемежку: отрывки, наброски, варианты. Варианты вариантов, сваленные с дискет, чтоб не разбираться, тоже были тут. Складывалось впечатление, что папка вообще не чистилась. Впрочем, он уже видел, как легко она разбиралась в своих текстах. Рано или поздно она наткнется на то, что он исправил.

27
 
 Время приближалось к рекламе, и Эд начал волноваться. Словно чувствуя его беспокойство, Лина выключила компьютер и пошла на кухню. Эд - за ней. Он впервые наблюдал, как она готовит себе поесть. Ее холодильник оказался набит продуктами. Большой прогресс. Идея превратить в рассказ свою болезнь явно шла ей на пользу.

 Эд нетерпеливо следил, как она ест. И опять, словно прочитав его мысли, она сделала именно то, чего он хотел: поставила тарелку в раковину, вернулась в гостиную и включила телевизор.

 Садясь перед экраном, Эд довольно улыбнулся: все-таки что–то в них было общее, какая-то связь. Ну, откуда такое понимание друг друга? Вспомнив текст одной кинорекламы «Некоторые люди ужасно подходят друг другу», он подумал, что это про них.

 Лина щелкала пультом, а он, словно мальчишка, мысленно уговаривал провидение, чтоб она включила нужную программу. Она включила. Эд замер: реклама начиналась. Застыла и она. И так и сидела, пока не кончился ролик. А потом вдруг рассмеялась. И Эд понял: все получилось.

 Накануне ночью, увидев, как она, составляя текст, лезет в учебник уточнить, что такое экзистенциализм, он с ходу набросал: «Осваиваете экзистенциональное? С тобой в любых начинаниях». Он неделю ждал от нее яркого запоминающегося слова. Слова, которое она сможет сразу узнать. Эду было важно, чтоб она поняла: то, что происходит, не мистика, не совпадение, а имеет реальное объяснение, и ей не желают зла. И когда она развеселилась, словно редкое слово оказалось самым убедительным доказательством того, что реклама писалась именно для нее, Эд решил, что добился своей цели.


28


 Следующие недели понеслись под знаком ее выздоровления и, словно тронувшийся лед на реке, захватывали все на своем пути, вовлекая в этот процесс. Та попытка, что Эд предпринял на работе, когда понял, от чего она страдает, помогла ей неожиданно даже для него самого. На такой быстрый результат он даже не рассчитывал.

 Чтоб закрепить успех, он запустил новую рекламу. Он добился того, чтоб рекламу показали на следующий вечер. И опять она рассмеялась. Почему-то ее голос он мог слышать только возле монитора и у экрана.
 
 С этого момента все, что Эд делал в рекламе, он делал, в том числе, в расчете на Лину, под любым предлогом вплетая в рекламные фразы обращения к ней. Он по-прежнему использовал ее тексты, но теперь только для того, чтоб она их узнала, и очень тщательно, чтоб не навредить, чтоб не напугать, чтобы она поняла, что, да, за ней наблюдают, но ей не желают зла. И она понемногу стала меняться.

 Поначалу он ее утешал. Видя, как она любит сухарики, он придумал рекламу на те случаи, когда она была печальной. Слова «Не грусти – три корочки хрусти» сопровождались тем жестом, который он подсмотрел у нее в первый день, когда к ней пришел приятель, а она небрежно ткнула пальцем себе в щеку, чтоб поцеловал.

 Ему нравилось видеть ее реакцию на новые ролики, потому что она была мгновенной и эмоциональной. Если она узнавала себя, то смеялась. Если нет, сначала равнодушно скользила взглядом мимо, а потом, со временем, становясь все внимательнее, начала оценивать любую рекламу безотносительно к себе. И ее болезнь отступала все дальше.

 Неожиданно он почувствовал вкус к тому, что его реклама имеет конкретного адресата, и реакцию этого адресата он видит. И он стал развлекаться и развлекать. Он смешил ее, когда составлял рекламу из образов ее текстов. Доводя до абсурда, он соединял их самым нелепым способом, а потом наблюдал, как она хохочет, узнавая их по отдельным деталям. Он дразнил ее, словно мальчишка – сорванец девчонку, которую любил дергать за косички.

«Спорим, ты не умеешь играть?», превращал он в обращения к ней рекламный текст о соревнованиях по пинпонгу, зная, что она обожает настольный теннис. А когда заметил, что Word подчеркнул ей предложение, подсчитав 10 местоимений, и она засмеялась «Ну и скорость», он включил в рекламу новую фразу: «Определенно, скорость дает преимущество».

 Вскоре он и сам начал воспринимать себя именно так: великовозрастным мальчишкой-сорванцом. И как увлекшийся игрой мальчишка, он перестал задумываться о том, как на ней, на ее жизни может отразиться эта игра.


29

 Но депрессия вернулась. И хотя этого следовало ожидать, Эд не был готов к этому. Поверив, что за ней наблюдают, Лина вдруг опять стала нервничать, пытаясь понять, кто это делает и зачем. И снова, как когда-то, она стала слоняться по квартире, осматривая углы и потолок.

В один из вечеров Эд наблюдал, как вернулась домой с приятелем, который приходил в тот самый вечер, когда она появилась на его стенах. А потом приятель самым тщательным образом осмотрел квартиру Лины и долго после этого что-то ей объяснял, сочувственно поглаживая по плечу.

Эд пытался понять, что произошло. Ведь она по-прежнему улыбалась, узнавая его рекламу. Но все чаще болезненно морщилась, глядя на чужую. Иносказание поворачивалось к ней своей второй стороной. Вынужденная в любых текстах искать своего собеседника, она стала болезненно реагировать на них. Агрессивные мотивы Лина видела сразу и считала угрозой, адресованной ей. Лично. Очевидно, подвешенное состояние бесконечной неопределенности, незащищенности, открытости, навязанной извне, давали свои плоды.


 В какой-то момент Эд понял, как нужны ей объяснения, чтобы не сойти с ума. Непонятное пугало. В бога она не верила: плохо относилась к идее избранности. А других объяснений она не находила. Убедившись, что за ней следят, она хотела знать, кому и зачем это надо. И пока Эд думал, как ей помочь, она нашла выход из положения. «Да, уж, действительно, нашла»,- пробурчал пораженный Эд, когда понял, что произошло.


Часть третья



-Стоп, стоп, стоп! Кудай-то ты понеслась?
-Куда-куда? Начинаю следующую часть.
-И посоветоваться совсем не хочешь? Ну там, какие впечатления, хотя бы, узнать?
-А что, уже есть?
-Что?
-Ну, эти… Впечатления.
-А. Да.
-Тогда давай.
- Кхм...кхм…а..о….а
-Ты что, петь собираешься или говорить?
-Не мешай, я готовлюсь…а…о…а.
-Сейчас как стукну! Или удавлю.
-Ладно, ладно, раскомандовалась. В общем, так: …слишком много наворотов.
-Да. Это сильно. То есть?
-Ну, помнишь, как у Шекли в рассказе, где создавалась планета типа земля, прораб говорил: надо оставить пару пеньков и колоду.
-Какую колоду, о чем ты?
-Ну типа, поменьше зверушек, деревьев, антуража, комфорта, героев. Только колоду, как в картах, чтоб разложить то немногое, что есть и объяснить, почему нет всего остального.
-И что, это кому-то интересно?
-У него интересно. Главное – у кого, а что - неважно. И это его совет.
-Не понял…тьфу, поняла…в смысле: нет, конечно…
-Ну, смотри. Один домина с заморочками – уже сюжет. Зачем к нему еще девица, которая тянет на отдельный рассказик? Замучаешься ведь разбираться.
-А, это да. Уже замучалась, не знаю, что делать.
-Ну, вот. К тому же и с доминой не все в порядке, и с девицей, которая оказалась на чужом месте. Как вылезать-то будешь, придумала?
-Нет, конечно. А как?
-Ограничь объем, убери все лишнее, выкинь девицу.
-Здрасьте. А, может, меня именно она привлекает.
-Но дом же интересней. И уже стоит. А из девицы можно состряпать другой рассказ. Хотя делай, как знаешь.
-Спасибо, разрешил. Куда нам без ваших указаний.
-…
-Ладно, не сердись. Это я так. Молодец, что сказал. … Не знаю, что решить. Не хочу ничего менять, а интригу вижу только на маленький шажок вперед. Это неправильно?
-Не знаю. Говорят, они сами решают, герои, когда создашь декорации.
-Значит, я права?
-Сказал же, не знаю. Попробуй. Дом есть, герои тоже. Им и решать.
-То есть пишешь, как фишка ляжет, а они разгребут?
- Ну типа того. Ты только пиши. Она уже ляжет.
-Кто ляжет?
-Ну, фишка твоя, конечно.
- Тьфу! А в глаз? Опять издеваешься?
-Да, нет. Советую: ты, главное, пиши – а там посмотрим. Разберемся рано или поздно.
-Ну, хорошо. Убедил. Продолжаю.


Кумир
(типа Апполон)

30

 В общем, она нашла. То есть она решила, что за ней наблюдает популярный ведущий известной телепередачи. Высокий, голубоглазый, умный, образованный, он, конечно, нравился многим: Лину можно было понять. Всегда корректный, но при этом живой и увлеченный, страстно отстаивающий свои взгляды, он был очень убедителен в передачах, посвященных серьезным темам. И складывалось впечатление, что его действительно уважали и те, с кем он общался на экране, и зрители.

Глядя на него во время просмотра, Лина словно каменела, точно не желала, чтоб на ее лице отразился хоть малейший намек на какое-то чувство, словно подозревала, что на нее смотрят. И почти не мигая, она не сводила глаз с экрана. Эд не мог понять, чем определялся ее выбор: настолько положительный герой явно противоречил избранной цели. Но, казалось, она не сомневается в своей правоте.

 А ведущий, словно насмехаясь над Эдом и опровергая свой имидж, в каждой передаче повторял жесты Лины, ее движения, мимику. Если она, накануне вечером, глядя в телевизор, крутила в пальцах кольцо, он крутил на передаче скрепку. Если она покусывала карандаш, он словно случайно, слушая гостей, подносил ко рту ручку. А однажды, когда Лина на неделе серьезно поранила палец, у него во время передачи на той же руке, на том же пальце, в том же самом месте оказался пластырь. Пластырь не бросался в глаза, потому что был телесного цвета, и, наверно, обычный зритель его даже не замечал. Но Эд, видевший, как Лина порезалась, и уже привычно ищущий неких сигналов для нее от ее кумира, был потрясен. Пластырь его добил: могут быть, конечно, любые совпадения, но чтобы такие очевидные, это вряд ли.

Наконец, словно для того, чтобы развеять последние сомнения Эда, кумир Лины стал использовать фразы из ее текстов. Мог ли он увидеть их где-то еще, кроме квартиры Лины, Эд не знал: с этим была связана еще одна странность их общего компьютера. Стоило ей выйти в Интернет, экран Эда гас, словно там стояла какая-то защитная установка, а она, сидя перед своим монитором лицом к Эду, продолжала работать. Эд даже не сразу понял, когда он отключался и почему, пока она однажды она не пробормотала: «Чертов Интернет. Что ж он еле шевелится?». Мог ли видеть ведущий ее тексты в Интернете, неизвестно. Но ведь можно их читать и с экрана, когда она работает.

После передачи Лина подолгу сидела перед компьютером, стуча по клавишам. Она словно перебирала свои впечатления на мониторе, разговаривая с кумиром: то выплескивая на экран сарказм и обиду, то умничая по поводу отдельных фраз передачи, то оставляя восхищенные возгласы. Этот саркастически-восторженный бред оказался великолепной психотерапией для Лины. Он словно стал одобрением ее поступков, когда она была не уверена в себе, когда ей не хватало дружеского участия, любви, восхищения. Иногда она вставляла в текст вопросы, явно адресованные кумиру, словно не сомневаясь, что он эти вопросы прочитает и ответит.

И, действительно, ответы появлялись. Стоило ей на мониторе проявить сомнение, что ее видят, как она тут же получала подтверждение, хотя все в той же неосязаемой, неявной для других иносказательной форме.

Ее признаки вплетались так естественно в общий фон передачи, что ссылаться на них, неважно зачем, было невозможно: они все время воспринимались на грани между случайностью и фактом. Казалось, что подобный ответ мог быть адресован женщине только для того, чтобы продолжать держать ее в напряжении. И хотя ее фразы придавали оттенок эксцентричности тому, кто их использовал, их заметить и узнать могла только сама Лина.

А ведущий словно стремился любым способом убедить женщину, что знает о ее существовании. Иногда, когда контекст передачи ограничивал его возможности, он начинал рассказывать о себе, наполняя эти истории ответами для Лины. Точно в ответ на ее сомнения, можно ли влезть в чужой компьютер, если он не подключен к Интернету, в разговоре он небрежно замечал, что среди его друзей, уехавших за границу, человек пятнадцать – программисты очень высокого уровня.

Иногда он как будто воспитывал ее своими передачами, словно не согласный с ее поведением. И порой Эду казалось, что даже выбор тем передач отчасти ориентирован на Лину.


Совпадениями ли были все эти мелочи? Наблюдал ли ведущий за Линой и хотел, чтоб она об этом знала, или из каких-то соображений создавал для нее иллюзию наблюдения. Чего он хотел от Лины? Как и где он мог видеть ее записи на мониторе, на которые отвечал всегда так вовремя? Эд терялся в догадках, но все больше убеждался: что бы это ни было, оно было.

Временами, одергивая себя, чтоб вернуться в реальность, Эд начинал рассуждать разумно и здраво, оценивая ситуацию отстраненно: Лина придает слишком большое значение мелким совпадениям, на которые нормальный человек вообще не обратит внимания. И в этом есть и его вина. Ее психика, словно цепочка падающих игральных карт, уже не может остановиться, вовлекая в происходящее все новые факты, новые обстоятельства, подбирая им все новые объяснения, включающие их в порочный замкнутый круг больного восприятия. Но в очередной раз наталкиваясь на сигналы с экрана, он опять приходил к выводу, что не так все просто.

Однажды, когда Лина была на кухне, он просматривал ее тексты в поисках фразы, которая прозвучала во время последней передачи и привлекла его внимание. С некоторых пор он стал скрупулезно отслеживать подобные вещи и не пропускал их. И он действительно нашел эту фразу. Попутно он наткнулся на текст, посвященный ведущему, который он не видел раньше, и понял: все-таки ее выбор не был случаен. Текст был переполнен восхищением.

Неделю за неделей Эд следил за происходящим, бросаясь от сомнений к уверенности и наоборот. В первый раз посмотрев передачу с позиции Лины и поймав себя на мысли, что она, возможно, права, он даже испугался. Это слишком походило на паранойю. Разве стал бы уважаемый человек, обеспеченный, известный, заниматься такими делами. Оставалось одно объяснение – Эд заразился от Лины. Слишком близко принял к сердцу ее проблемы, и на все стал смотреть ее глазами.


Одиночество – вещь опасная. Трудно избавиться от навязчивой идеи. Некем себя корректировать. Бывает ли паранойя заразной?

31
 


Лина менялась, и Эд все больше беспокоился за нее. Она тревожно косилась на телевизор, даже когда он был выключен. А потом вдруг увлеклась психологией. Приносила домой книжки и часами сидела над ними. Иногда делала выписки, составляла из них тексты, даже вставляла в свои рассказы выдержки из этих книжек. Эд наблюдал. Ничего иного не оставалось.

 Однажды она притащила словарь практического психолога и, едва вошла в квартиру и бросила сумки, залезла с ногами в кресло и уткнулась в него почти на целый день. Вставала, вместе с ним отходила за кофе, словно не могла оторваться. Наконец, села за монитор, положила книжку на колени и стала печатать.

«Каждую минуту на свет рождается простофиля»,- прочитал на мониторе Эд фразу из словаря про «эффект Барнума», которую Лина вставляла в свой детективно-дневниковый текст. Потом на экране появилась следующая запись: «Эффект аудитории...- явление, когда присутствие публики, даже пассивной, само по себе влияет на скорость обучения испытуемого или на выполнение задачи…».

Лина остановилась и задумалась. Потом снова стала листать страницы, но все время возвращалась назад, словно размышляя и сравнивая. Наконец, она решительно повернулась к монитору и закончила:
«Пока действует только «эффект бумеранга». И занялась редактированием рассказов.

 Поздно ночью она встала. Эд оторвался от книжки и посмотрел на нее. Лина потянулась, прошлась, остановилась вдруг у телевизора и неожиданно включила его. «Каждую минуту на свет рождается простофиля», - раздалось с экрана в полной тишине. Лина вздрогнула и в испуге нажала на кнопку выключателя. Вздрогнул и Эд. Экран погас. Секунду помедлив, Лина настороженно взглянула на экран…и снова включила телевизор. Экран загорелся, и Эд увидел, что идет тот самый сериал.



32


Пару раз на пробу, когда Лина спала, Эд проверял свои подозрения, в которые никак не мог поверить. На экране упорно появлялись эпизоды из жизни Лины, и Эд больше не мог все свалить только на совпадения.

Как-то Лина просидела перед телевизором целый вечер, закутанная в одеяло. А ночью, когда Эд включил сериал, его герой устроился перед экраном абсолютно в той же позе и закутанный в плед. В день, когда Лина стала писать маслом автопортрет, герой фильма появился на экране с кистями в руке перед этюдником.

А когда однажды Лина целый вечер чесала руки словно от краснухи или крапивницы, ночью, в тот момент, когда Эд включил телевизор, все члены сериального семейства дружно почесывались. Он переключил программу и наткнулся на рекламу супростина от аллергического зуда. Плюнув, он нажал на кнопку, и экран погас. Все это было уж слишком даже для него.


Эд видел, что Лина напугана, и не мог понять причин такого преследования. Она перестала смотреть телевизор и включала его только тогда, когда шла ее любимая передача. Иногда Эд еще думал, что все это только его домыслы. Но, услышав фразу про «простофилю» от кумира Лины на очередной передаче, Эд сдался.


32
 

Вечерело. Эд устроился перед монитором, внимательно просматривая записи Лины, спящей на диване, и отмечал изменения. Если раньше это были просто заметки по поводу передач, то теперь он читал своеобразный дневник самоанализа с бесконечными вариациями объяснений происходящего, а местами - с прямым обращением к «обидчикам»:


«Сомнения как у героя Д.Френсиса:
«Я гадал, можно ли вообще добраться до сущности этого человека, скрытой за взвешенным, обдуманным публичным фасадом, или же на самом деле (одно из его любимых выражений) лицо, открытое публике, вообще не фасад, а сущность, как таковая».
Интуиция подсказывает, что, применительно к этому человеку, верно второе в словах Френсиса, но сомнения одолевают постоянно: слишком возмутителен сам факт наблюдения.
………………………

Самый лучший способ лечения и обучения – создать иллюзию, что на тебя все время глядят с любовью люди, которых ты уважаешь.
Но кому это надо? Кто станет этим заниматься? Да и зачем?
------------------------

Его забота и любовь, его сочувствие, как гроздья фейерверка, обрушились на нее, сокрушая и ломая. (Фраза из сна).
………………………

Почему же он наблюдает? Зачем? Что ему надо? Может, демонстрируя это, он хочет дать ей понять, что это возможно, а, значит, это делают и другие? Чтобы она знала, в какой стране живет? Чтобы не была застигнута врасплох? Чтобы могла это выдержать, была готова? Или это способ воспитания, лечения?
………………………
Доступ к средствам, которых нет у большинства людей и которыми пользоваться незаконно, сам является разрешением. Видно, такова действительность, и с этим не поспоришь, хотя это и противно.
…………………
Ну, не может человек его уровня, положения, знаний и возможностей интересоваться ею. Вот так и сходят с ума, поверив в невозможное.
………………..
Тексты можно просто использовать, не создавая специально для воздействия. Причинно-следственных связей может не быть. Просто срабатывает узнавание, которое воспринимаешь как целенаправленное воздействие. Не в природе человека, пользуясь своими возможностями, беспокоиться о других. Он думает о своих интересах, не думая о тех, кто воспринимает это как направленное злодейство. Но как защититься от воровства, от назойливого наблюдения?

«А если это попытка кого-то исправить или кому-то помочь – это не метод. Хотя я понимаю, что с об этом говорить бесполезно.
Войдя во вкус, очень трудно расстаться с ролью бога. Я устала искать этому объяснения или оправдания. На мой взгляд, оправданий этому нет».
В общем, не знаю. Видно, у меня мозгов не хватает…или доверия.
------------
И мне плевать на эти дурацкие фильмы. «Простофиля!». Как не стыдно. Подглядывают, а потом поучают. Полный абсурд».


33

 

 
Изменения в состоянии Лины были налицо. И Эд по-прежнему мучался, размышляя, как ей помочь. Если ее тексты в Интернете, как найти эти тексты? Интернет огромен. Авторов – тысячи. Шансов, что случайно наткнешься на текст нужного человека, не зная его имени, почти никаких. Тогда откуда о ней знает ведущий? А остальные? Что это за странный эксперимент? Какое отношение он имеет к этому дому?



Шла любимая передача Лины. Сейчас – единственная, которую она смотрела. Она, напряженная, как струна, сидела перед экраном, боясь пошевелиться. Ее уверенность, что ведущий читал ее рассказы, видел тексты на мониторе, знает о ней, была по-прежнему неколебимой. И хотя факты все больше убеждали Эда в ее правоте, эта вера в кумира его раздражала. Возмущало, что в его поведении она видит симпатию к себе. Он не находил в преследовании добрых намерений. В любом. Неопределенность, недоговоренность, молчание, недосказанность, полунамеки держали Лину в постоянном напряжении, в состоянии между бредом и явью, и он видел, что она потихоньку сходит с ума, несмотря на ее отношение к кумиру.

 Теперь, когда Эд узнал Лину получше, его страшно возмущало происходящее. Бог с ним то, что это незаконно. Он не мог согласиться с отношением Лиины к тому, что происходит. Где тут можно увидеть уважение к себе, если сам факт наблюдения возмутителен?

 За главной целью основной темы любимой передачи Лины Эд теперь видел и иную: связь с ней. Эда настораживало, как легко ведущий их совмещал, эти разные цели, как четко включал в нужных местах отработанные позы, жесты, движения, мимику лица. Иногда казалось, что он ведет себя, словно автомат. Что шутка собеседника, с которым он разговаривал во время передачи, заставляя раздвигать его губы в улыбке, включала отработанный годами механизм производства строго определенной порции обаяния, достаточной для того, чтобы разнообразить интонацию передачи. Что его мысли в это время заняты другим. Эд понимал, что его восприятие субъективно, но не мог освободиться от этого ощущения.

 А Лина, раз испытав на себе благотворное воздействие собственных записок, наоборот, словно навсегда избавилась от недобрых чувств. После передачи она садилась к монитору и подолгу сидела и писала, будто дразнила своими замечаниями возмущенного Эда: «В джемпере был очень хорош. Правда, очень хорош. Это был лучший выход. Молодой, раскованный, свободный. Не официальный, как обычно. Кажется, окончательно влюбилась. И как улыбался! Смеялся! Просто ослепительно!».

 Поведение Лины тревожило Эда. Слишком быстро, словно бросившись из одной крайности в другую, она сотворила себе кумира, а кумир словно развлекался.

 Лина ждала передач с каким-то болезненным напряжением, до последних минут стараясь себя чем-то занять. И это притом, что она почти не смотрела телевизор. Минуты за две она садилась в кресло у экрана. Ее руки начинали дрожать, и она периодически бросала нервные взгляды на часы. Когда звучала музыкальная заставка, она замирала и даже как будто прекращала дышать.

Порой Эду казалось, что и замирала она потому, что боялась не выдержать напряжения. И только минут через десять после начала она начинала потихонечку расслабляться. Застывшее каменное изваяние медленно оседало в кресле, и на лицо возвращалась нормальное человеческое выражение. Эд не мог смотреть на нее в такие минуты.

 Однажды Лина села и включила телевизор, неожиданно для Эда пробормотав: «Ну, просто как наркотик». Передачи не было. Очевидно, из-за праздника. Посидев какое-то время в ожидании, она встала, разочарованная, нажала на кнопку выключателя и стала ходить из угла в угол по гостиной, точно боясь остановиться. Потом присела за компьютер и написала: «Я ужасно соскучилась, а теперь опять нужно ждать две недели». Словно мысль о собственной зависимости даже не появлялась.
 
Эд наблюдал. А она вдруг, словно поняла, что делать, устроилась удобнее и стала сочинять вокруг этого текст, постепенно все больше увлекаясь:

«…Черный пиджак – самый лучший. Славная улыбка. Раскрывается как солнышко. Все-таки интересно, как давно он наблюдает. Кажется, он сильно волновался, когда начинал прошлую передачу: руки дрожали.
Явно устал. На отношение зрителей реагирует сильнее, чем на мнение по теме, на взгляды. В какой-то момент даже показалось, что это неважно, каковы они, эти взгляды. Главное, чтобы между собеседниками возникло согласие. Чтобы волны удовольствия от близости мнений совпадали.
Все-таки с душой не все в порядке, и ему очень нужна любовь. Или просто переобщался, хуже стал себя контролировать. Отдых необходим».
 

«Да!- восхищенно убеждался Эд, читая текст.- Имидж публичного человека всемогущ, а гибкость человеческого сознания безгранична. Что значит известность! Но ей это явно помогает».






 34
 

 Эд совсем забыл об этом рассказе. Кажется, прошла уже целая вечность, как он его исправил, оставляя, как знак о себе.

 Он приехал домой довольно поздно. За последние дни он перестал так сильно бояться за Лину, как раньше, и потихоньку возвращался в свой обычный рабочий ритм, который нарушил из-за нее. Смешно, конечно, было бояться за персонаж, который поселился на его стенах, но его уже так увлекла ее жизнь, что он не мог оторваться.

Наблюдение за Линой, кто бы им ни занимался, казалось, ничем другим ей не угрожало. И она уже научилась защищать от него свою психику, используя компьютер. Посидев перед монитором и поговорив с кумиром, она становилась нормальным, спокойным человеком, если не сказать довольным и счастливым. Она где-то раздобыла фотографию своего кумира, вставила в компьютер и иногда открывала файл, чтоб посмотреть, как он сидит, подперев щеку ладошкой. «Действительно, какой же кумир без фотки», - развлекался внутренний голос Эда, сердито смотрящего на нее.

Поверив в то, что в ее судьбе принимает участие знаменитость, она словно заполнила свою жизнь новым смыслом, пойдя на компромисс со своим помешательством, и тихо веселилась от души то над его не всегда четкой дикцией, словно он пьет чай, когда говорит, то над манерой обязательно что-то крутить в руках во время передачи. Она даже стала подшучивать над самой собой, сочиняя миниатюрки про то, что происходит:

«Влюбленный наблюдатель
Он лежал на животе, подперев щеку ладошкой. Внимательный взгляд скользил по земле. Раздался скрип. Глаза метнулись на звук. Наконец-то. Желтый домик с белыми распахнутыми ставнями и узорными занавесками на окнах ожил. Дверь открывалась. Ожил и Он. Из дома на пригорке выходила девушка.

Юная, босоногая, в белом платье, она, выйдя за калитку и закрыв ее за собой, неожиданно, как девчонка, вприпрыжку помчалась на луг, где одиноко паслась коза.

Вдалеке раздался еле слышный топот копыт. Он вгляделся внимательней. Одинокий всадник направлял своего коня к желтому домику на пригорке. Он нахмурился. Лошадь послушно свернула с пути, унося молодого всадника к лесу.

На лугу, собирая цветы, девушка бродила и пела. Натянув привязь, за ней пыталась пойти коза.

Из леса за лугом появился волк, остановился, принюхиваясь и медленно поворачивая голову в сторону козы.

Он раздраженно взглянул на волка (опять отвлекают), – и из ближних кустов выскочил заяц и понесся на поле за лугом. Волк за ним.

На траве недалеко от козы одиноко лежали собранные цветы. Он задумчиво глядел, как мелькало белое пятно на зеленом фоне.

Девушка спускалась к реке. Босые ноги уверенно ступали по дорожке. Ветерок услужливо и вовремя сдувал мелкие веточки с ее пути.

Возле речки девушка изумленно ахнула и нагнулась над водой, рассматривая что-то. Он озабоченно встрепенулся. Беспокойно вглядываясь, он раздвинул облака, увеличив щель над рекой, и, прищурившись, приник к ней вплотную».

Эд смеялся каждый раз, вспоминая миниатюрку, до тех пор, пока не наткнулся на очередную рекламу: раздвигая облака, бог спускал с неба руку, забирал чашку с кипятком, предварительно опуская туда пакетик чая. Дальше смеялась только Лина, случайно наткнувшись на этот ролик, когда в очередной раз рискнула включить телевизор. Эду смеяться расхотелось: у кого-то еще возникла та же идея, что когда-то у него самого. Почему-то он почувствовал себя обворованным.

33


 Тем не менее, с выздоровлением Лины Эд словно становился спокойнее и свободнее. Уступая место, занятое Линой, обычным текущим проблемам, он избавлялся от впечатления, что от его желания помочь ей может серьезно зависеть ее состояние. Он по-прежнему не мог до конца понять, чем стала для него эта странная виртуальная семейная жизнь, которую он вечерами вел уже несколько недель, - зрелище, шоу, игра, реальность. Но на него и его работу она действовала освежающе, особенно с тех пор, как он перестал ее использовать, а стремился помочь. И теперь его словно отпускали к прежним делам и интересам. Но привычка возвращаться в этот дом еще держала.
 
 Он вошел в гостиную, когда Лина уже сидела за монитором, и ее руки мелькали над клавиатурой. В комнате был порядок. Не валялись разбросанными вещи, не стояли распахнутыми шкафы. Даже пыль с поверхностей исчезла. Однако пепельницы были переполнены, и над головой женщины как всегда струился дымок.

 Эд сел напротив. Лина прекратила печатать, словно почувствовала, что он вошел, в очередной раз поражая этим Эда. Потом полезла в файл со старыми рассказами. Двигая курсором, она сосредоточенно читала, кое-где задерживаясь, кое-что пропуская почти целиком.

 Неожиданно вздрогнув, Лина остановилась и застыла. Потом резко встала и бросилась к полке с распечатками. Эд удивленно посмотрел на экран. Знакомый курсив привлек его внимание: «Как же прочищает мозги любой вид эпистолярного творчества». И он вспомнил.

Вытащив из ящика стола несколько листов, Лина вернулась к монитору, села и стала сверять с ними текст на экране. Эд наблюдал. На ее лице одно выражение сменялось другим: недоумение - удивлением, потом негодованием. Она остановилась. Задумалась. И вдруг улыбнулась.

 Эд облегченно засмеялся. Значит, она согласилась, что стало лучше. Но, характер не исправить, все-таки проворчала: «Интересно, кто у нас здесь пишет? Я или где?» И внимательно стала изучать остальные файлы.
 Наткнувшись на его курсив, Лина возмущенно фыркнула и пробормотала: «Ладно, пусть остается», но одно слово все же заменила: «прочищает» на «заряжает».

 Неожиданно Эд заметил предложение, которое идеально подходило для исполнения мелькнувшей в нем идеи. Пользуясь ее хорошим настроением, он толкнул курсор и выделил: «…полное молчание без объяснений мне отсюда напоминает больше неуважение и использование…».

 Лина окаменела. Краска медленно заливала ее лицо. Она
быстро закрыла файл. Посидела. Но не ушла. Подумала. Наконец, лицо стало разглаживаться, смягчаться. Она успокоилась. Видно, первый испуг прошел. Очень осторожно, с опаской бросая взгляды на экран, она сосредоточилась на мышке и открыла тот же текст.

 Эд ждал, что же будет, все еще раздумывая, стоит ли пугать ее снова. Но не смог удержаться и опять выделил ту же фразу. Лина замерла. Не закрывая файл, она открыла другой, словно для того, чтоб прикрыться и сделать передышку.

 Эд посмотрел на нее с сомнением, но все-таки выделил в появившемся тексте строчку: «Чудик смотрит… из-под лапки. Толкает Мультипышку. Гляди».

Лина прочитала… и засмеялась. Она узнала героев своей сказки. Эд тоже улыбнулся. Значит, поняла. Он пытался сказать ей: тот, кто ее напугал, от этого сам испугался, сконфузился, но не смотреть не может, уж очень любопытно.

 Неожиданно Лина развернула прежний файл. Эд с любопытством ждал. Она спустилась к чистому пространству под текстом и быстро, словно боясь раздумать, стала набирать: «Большое спасибо за помощь. Простите, что не поблагодарила раньше. Забыла, что здесь могу позволить себе выглядеть сумасшедшей». Потом резко встала, выключила компьютер и ушла.

 И Эд ее понял. Она не хотела быть неблагодарной, видя, что в ее текст внесли изменения, хотя и непонятным способом. Значит, она помнила свой вариант исправленного текста и не сомневалась, что сделала это не сама. Но ей было трудно смириться с тем, что кто-то нагло лезет не только в ее домашний компьютер, но и в ее жизнь. Помогает, но лезет. Бесцеремонно. Не считаясь с ней. А она приняла помощь.
 


35


 Происходило что-то непонятное. Несколько раз Эд пробовал связаться с детективом, от которого до сих пор не поступало известий, но это оказалось невозможно. Кроме того, ролик о супростине натолкнул его на мысль, которая не давала ему покоя. Целый день он потратил на то, чтобы ее проверить. Все подтвердилось.

 Он объездил весь город, внимательно разглядывая рекламу. Ему было важно, чтобы в голове его сложилась полная и, по возможности, объективная картина. Жесты Лины, ее выражения, ее позы, ее любимые словечки - все было на щитах. И хотя модели были другие, он во всех узнавал ее. Кажется, он даже обнаружил в названии одной фирмы ее полное имя, о котором мог только догадываться.

Эд знал, как создается реклама, и поэтому не мог объяснить себе происходящего. Разные фирмы, разные товары, и даже киноафиши словно все одновременно решили дразнить Лину. Почему? Понятно, что часто удачные идеи одной фирмы настолько заразительны, что их тут же подхватывают другие, предлагая свои варианты, или просто почти копируя. Но чтобы так дружно взяться за один образ, иллюстрировать одну конкретную жизнь. Да и на экране все чаще мелькали сюжеты про ласку и нежность, любовь и доброту, явно меняя общую рекламную интонацию. Неужели он все-таки сходит с ума? Или Лина была идеальным воплощением всех среднестатистических показателей женщины: вкусов, пристрастий, даже жестов? Но некоторые совпадения были слишком конкретны, слишком очевидны.


На одном из щитов была приведена ее любимая пословица «Сказал, как отрезал», а под ней в качестве слогана для пива излагалась целая система взглядов, словно кумир Лины составлял для своей ученицы программу, как жить: «Когда уверен, что день был прожит не зря, когда знаешь, что будешь делать завтра, когда не бросаешь слов на ветер и за каждым аргументом целая жизнь, ...пиво для тех, кто знает главное». И пословица-то не очень подходила для слогана, и текст был необычен для рекламы пива, а появился на плакате. Почему?

 Перечитывая файлы Лины, Эд внезапно обнаружил этот текст в ее записках с пометкой «его реклама». Дома с этого момента он стал внимательно анализировать всю телерекламу. Иногда он натыкался на ролики, появление которых не мог объяснить. Про себя он называл их одноразовыми, потому что они возникали поздно вечером или ночью, а потом исчезали и больше не показывались.


Наблюдая, как Лина вздрагивала, словно от издевки, наткнувшись на них, Эд все чаще думал, что их крутили именно для Лины.


«Паранойя не заразна, - успокаивал он себя. - Значит, то, что происходит реально».

 Может, оно и было реально, но оставалось необъяснимо. В поисках разгадки, Эд все тщательнее отбирал и выстраивал факты, находил в них новые связи, но не находил ответа на вопрос «Почему?».
 И ему не удавалось избавиться от мысли, что он сходит с ума. Или же реальность перевернулась: Ник выполнял для кого-то заказы, а его дом - полигон, но не для компьютерных, а совсем для других игр.


 Кто же тогда заказчики? Неужели ведущий? Или авторы сериала? Почему все СМИ начали охоту на одного человека? И нужна им Лина или хозяйка квартиры?

 Наблюдая за Линой, Эд понял: никакая благая причина не оправдывает вторжения в частную жизнь в любых его формах. Это насилие над жертвой, воздействие на психику разрушительного характера.
Эда особенно потрясла концовка последней записи Лины:

«Если он наблюдает, а Катя уверена, что да, как он этого добился?
Она прочитала у Сэлинджера: «…существует одна довольно жуткая черта, свойственная всем богоискателям, - они иногда ищут творца в самых немыслимых и неподходящих местах: например, в радиорекламе…» Катя нашла своего кумира в этом человеке и превратила в своего творца.
Она видела проявления его доброты «буквально, где попало, но как будто с полнейшим успехом». Его слово, как слово творца, звучало для нее именно тогда, когда ей это было особенно нужно. И каждый раз такое совпадение казалось ей чудом, словно предоставляя ей тем самым возможность опереться на его взгляды.

 Необъяснимое его вмешательство в ее жизнь, которое поначалу сделало эту жизнь невыносимой, заставляя Катю удаляться от людей в поисках причины этого вмешательства, стало уступать место сначала робкой надежде, а потом вере в то, что ей хотят помочь. А когда она связала эту помощь с ним, превратило эту веру в него в нечто всеобъемлющее. Теперь все, в чем она видела проявления воздействия добра, она относила на его счет. Он стал для нее воспитатель, учитель, наставник, друг. Ей было наплевать на то, что по здравому размышлению не мог он сделать многое из того, что она приписывала ему. Ей было наплевать даже на то, что, он, возможно, даже не знает о ее существовании. Хотя в этом ее было не переубедить.

И все чаще ей казалось, что возник он в ее жизни, чтоб помочь. Чтобы у нее появилось желание жить, дополнительный фактор бороться с болезнью. И пусть это было наваждение, глупое, бессмысленное, нерациональное, это наваждение, пожалуй, было единственным, что до сих пор заставляло ее к чему-то стремиться. Потому что без него жизнь становилась серой, желания исчезали.
 
 За последний год он стал частью ее внутреннего мира (люблю). Довольно значительной (люблю). Он поселился в ее душе (люблю). И теперь, когда она его не видела, становилось пусто (люблю). Грустно (люблю). Вот не верила в бога, и в результате изобрела своего, довольно своеобразного. И поверила в него, в своего кумира, как в бога. Зависимость…
…Люблю. Очень. Не хочу ничего писать, хочу писать только это: люблю, люблю, люблю. И еще одно: Я ужасно соскучилась».



36
 


 Лина и ведущий. Глядя на нее, Эд поражался силе воздействия публичного человека.
 Иногда, казалось, что в записи Лины возвращался здравый смысл:
 « Катя понимала, что при анализе ничего не оставалось: раз в две недели он просто повторял одну - две ее фразы, несколько ее жестов. А все остальное – она сама, ее мечты, фантазии, мироощущение и мировосприятие. И все это было так эфемерно и неубедительно, а она на этом строила свою жизнь и пыталась заполнить счастьем. Пару раз ей казалось, что его передачи – это его реакция на ее взаимоотношения с конкретными людьми, на ее отношение к текущим событиям, на какие-то ее слова. И он ее воспитывал ими, заставляя взглянуть на них иначе».

 Но потом опять а глазах у Эда Лина сходила с ума. И она писала, без конца писала о ведущем и себе на мониторе, то сбиваясь с третьего лица на первое, то возвращаясь к своей героине:

«Только надежда на его реакцию, только его внимание, только еле заметный знак, что он помнит о ней, только это наполняло смыслом Катину жизнь. А воспоминания, связанные с ним, согревали душу во время приступов депрессии. Так и жила Катя от передачи до передачи, так и продвигалась от одного текста, вдохновленного им, до другого, постепенно вылезая из своей болезни, потихонечку освобождаясь и осматриваясь, понемножку возвращая в свою жизнь краски, уцепившись за него, как за стенку больной, разучившийся за время болезни ходить».

Эда пугало такое превращение кумира в бога. Длительное общение с идеалом до добра не доводит. На что оно способно подвигнуть или толкнуть? Не с обычным человеком, который вот он, ходит рядом, проявляя себя по всякому, а с личностью, восприятие которой жестко подготовлено профессионалами, использующими все средства воздействия.

 Насилие и преследование, рождающие в жертве любовь к насильнику – этот феномен был известен Эду. Стокгольмский синдром.
В какой-то мере он обеспечивал защиту психике жертвы. Любовь вызывает симпатию. Симпатия к жертве - гарантия ее безопасности. В этой ситуации, возможно, любовь Лины была тем противовесом, который временно позволял ей сохранять психическое равновесие. Может, поэтому вмешательство в свою жизнь она объясняет заботой о ней? Ведь если разрешить взять верх злым чувствам, то они, не находя выхода, сыграют роль взрывного механизма. А когда чувствуешь, что за тобой все время следят, это не сложно. Психика пойдет вразнос.

 Тем не менее Эд злился. Больше всего его возмущало, что даже ту рекламу, которую он сам делал для Лины, она приписывала своему кумиру, и на рекламные обращения Эда отвечала в своих записках другому. Правда, Эд их тоже читал.

 Постепенно записки превратились в письма. Она почти перестала писать рассказы, и погрузилась в ежедневные послания, считая, что их читает тот, для кого они написаны. Логика здесь была бессильна. Почему вдруг ведущий стал бы заниматься рекламой, Лину не интересовало. И уж тем более, с какой стати он полезет в чужой личный компьютер. Кажется, она уже считала его всемогущим. И она обращалась к нему как ребенок к богу.

Тон ее записок менялся. Он становился все более раскованным и свободным. Не отвлекаясь больше на рассказы, она перестала наделять своими чувствами их героиню и теперь прямо обращалась к своему герою, разыгрывая при этом целые действа:

«Доброе утро. Как ты? Все хорошо? Не знаю, что сказать. Просто люблю.
…А, поняла. Я люблю мальчишку, который внутри тебя. И я ловлю моменты, когда он высовывается наружу, чтобы увидеть, как он хохочет или обижается, как он скучает, сердится или заражается от чужого спора. Мне этот мальчишка интереснее, чем твоя передача...
Ну, извини. Не хотела тебя обидеть. Извини. Ну, пожалуйста. Извинишь? Нет? Тогда буду вредно канючить.
Хочется посидеть с тобой, все-таки очень соскучилась, но надо делать дела.
Все. Целую. Мне пора, мой любимый виртуальный персонаж.
Пока. Понял? Люблю».


37

И только одно не давало Эду окончательно признать ее больной.
Записи были спонтанные, она выплескивала на экран свои чувства, потом к ним возвращалась, что-то добавляла, и так до тех пор, пока, прожив до конца какой-то период в роли героини, неожиданно для Эда не превращала их в законченный текст. Этот текст она копировала и вставляла в новый файл, а потом возвращалась к своему бесконечному письму-дневнику и продолжала:


«...Я все пытаюсь понять, зачем ты влез в мою жизнь. Желание предложить себя в качестве опоры, когда все мои рухнули, вылетев из-под ног, и я понеслась в бездну, не способная зацепиться за что-то свое? Удивительно, но твое внимание, внимание известного человека, действительно помогло мне обрести уверенность в себе. Наверно, на меня тут подействовало то, что это был именно ты. И ты заполнил таким теплом мою жизнь, что мне до сих пор трудно оторваться от него, чтоб вылезти наружу и начать жить самостоятельно. Одного по-прежнему не могу тебе простить, мой дорогой взрослый, уже немолодой и достаточно умный человек: неужели ты не понимал, чем это чревато? Я имею в виду тот способ, который ты использовал. Или ты выбирал из двух зол меньшее? Или просто не задумывался о возможных последствиях? Знание, которое естественно для тебя с твоей жизнью, профессией, биографией, может сокрушить человека, не обладающего им, своей внезапной неприкрытой грубой очевидностью. Возможно, следует избавляться от иллюзий, но как быть, если именно они являются платформой, опорой, на которой держится весь мир человека? И что за страсть разрушать чужие иллюзии, если, уничтожив их, можно ненароком уничтожить чью-то жизнь...".

***


"...Это поразительно, но я словно чувствую твое присутствие, когда мне хорошо и покойно. Особенно почему-то, когда читаю книги, тексты которых пробуждают во мне восхищение их авторами. Точно мир этих книг, когда я в него погружаюсь, - мир моей души, освещенный твоим вниманием, и я, благодаря книгам, словно получаю новую возможность купаться в лучах этого внимания. Надо же.
Книги, наполненные любовью. Мой бывший преподаватель пишет о Жуковском. И его любовь к литературе способна греть и ласкать, напоминать о любимом человеке, о тебе. Наверно, эти чувства: восторга, восхищения - универсальны, и, отраженные в текстах, сами настраивают на волну любви. Когда я поверила в твое внимание? Видно, определяющим все же был пластырь на пальце. Редкое совпадение. Во всем остальном можно было сомневаться бесконечно. Исправленный текст? Но исправление было анонимным...".

***

 «...Надпись на полу в переходе: «Я люблю Катю Рябых очень, очень!» И сердечко. Катя понятно. Но почему Рябых? Ну, да, у меня много веснушек. Это еще что: видел бы ты, сколько их было у моей тети.
Как они появляются, эти надписи, так вовремя, и откуда. Маленькая девочка с мелом через месяц ползала по асфальту перехода и старательно обводила эти буквы, когда они начали стираться.
На мосту по дороге с работы появились цветы. Словно для меня. После крика о том, как скучаю. Спасибо. Как это было? Шла домой. Стали появляться горестные мысли. Заметила цветы. Странный дизайн. Ящики, соединенные попарно, надеты прямо на перила, и свисают с двух сторон, шевеля на ветру лепестками, стебельками и листьями. Мысли сразу исчезли. Или появились? Нет, появились чувства. Вместо горечи - счастье. Будто это ты велел их повесить. Для меня. Словно постоянно наблюдая и видя мои записки, ты прочел по лицу все мысли, все чувства, и, уже хорошо меня зная, сделал следующий шаг. Это действительно ты? Будто герой из «Обыкновенного чуда» Шварца, решивший развлечь свою любимую новой сказкой. Только кем ты считаешь меня? То кажется, что любимой, то кажется, что медведем.
Словно больного неврозом ребенка лечат любовью...».

***

"...Почему ты не пишешь прямо на мониторе?
А, да. Частное пространство. Совсем забыла. Противозаконно.
Взаимоотношения с тобой возможны только в виде анонимных игр на расстоянии. Интересно, что ты чувствуешь, играя в эти игры? Или это не игры? Или ты как Понтий Пилат: тайно можешь многое себе позволить, даже нарушение закона, а явно – не можешь выйти за границы своих полномочий, чтобы тайное не стало явным, что законы пишутся для других. Не боишься мучаться потом, как он? Извини, люблю. Но не могу не думать.
Знаешь, иногда хочется попросить: «Отпусти меня». А куда? Даже если ты перестанешь подавать сигналы, я, наверно, придумаю их за тебя, как придумываю и связываю с тобой все хорошее, что происходит в моей жизни: эти цветы на мосту, фейерверк в парке за окном, рекламу.
Цветы на мосту. Неужели это не ты? И та реклама на прощанье. По всему городу за одну ночь. Девушка в той позе, что я просидела эту ночь. Неужели ты видишь меня такой красивой?
Мне иногда кажется, что даже фильмы, которые я смотрю по телевизору, подбираешь для меня ты, продолжая воспитывать, утешать, разговаривать. И одиночная телереклама однажды ночью, когда я смотрела кино, а думала о тебе, словно говорила твоими словами: «Ты самая красивая». Будто ты сидел по ту сторону экрана, смотрел, подперев щеку ладошкой, как на той фотографии в Интернете про тебя, и улыбался. А потом не выдержал и пустил по экрану эти слова. Или это действительно ты?
Я не готова расстаться с миром, в который поселила тебя. Нет, все-таки ты сам там поселился. У меня никогда не хватило бы духу серьезно претендовать на твое внимание. Я и до сих пор в этом сомневаюсь, боюсь, но ужасно хочется верить. И только твои сигналы позволяют мне действительно верить. Вот вспоминаю твое лицо, твои слова, твою улыбку (люблю), и сразу верю. И только в этом мире мне тепло и комфортно. А как только возникает угроза потерять этот мир, у меня начинается депрессия. Это, наверно, и есть болезнь.
Все. Кажется, прошло. Спасибо, что выслушал, мой любимый виртуальный персонаж. Конечно, легче письма писать, чем что-то делать. Знаешь, мне вспомнилось…Неважно. С тобой мне хочется говорить только о тебе. Люблю...».

38

 
И опять, как только Эд опять убеждался, что она сходит с ума, появлялась новая миниатюра, словно оправдывающая весь предыдущий бред, объясняя, что бывает и такой способ сочинительства:

"Она и Он.

Она села за монитор. Включила компьютер. Нашла свою папку. Раскрыла текст. Начала проверять. Все еще с надеждой. Вдруг появится.
Ничего. Только Word педантично подчеркивал сомнительные места зеленым, а ошибки – красным.«Все, больше не вернется»,- безнадежно пронеслось в голове.

С момента, когда Она почувствовала это, жизнь потускнела, лишилась красок. Она как будто перестала радоваться ей и только ждала, ждала… Его появления. В любом качестве.
Упрямо начала печатать. Вопреки настроению, стучала по клавишам, ничего уже не ожидая, автоматически исправляя ошибки, услужливо подсказанные программой.

Постепенно разжимался где-то в груди тоскливый комок, стиснувший дыхание.
Отпускало. Она втягивалась в процесс и все больше увлекалась.
«…Хотелось разбавить,- стучала она по клавишам, - эту серьезность и при… », - словно с разбегу споткнувшись, она застыла, уловив краем глаза движение на мониторе. Взгляд, замерший на недописанном слове, скользнул и наткнулся на буквально выскочившую из-под слова иконку автотекста. Весело и открыто воцарилась она на экране, обратившись к ней с единственным словом «привет». И не исчезала, словно говоря всем своим видом довольно откровенно: вот она я, попробуй - не поверь. Придраться было не к чему. «Привет» начинался так же, как незаконченное слово.

Безликим голосом, все-таки не человек, а монитор, Она вслух пробормотала «привет». И, больше не сдерживаясь, счастливо улыбнулась: «Появился, наконец».
Работа пошла веселей. Она писала, он подчеркивал, заставлял думать, искать варианты, исправлять. Кто там ей помогал за экраном: Word хорошего качества, случайно выпустивший на экран непрошенное слово, или мистический дух, поселившийся в клавиатуре, было уже не важно. Больше не одна. И хотя он молчал, не распахивал больше иконок со словами, не шалил, а только подчеркивал, он помогал, иногда по нескольку раз возвращая ее настойчиво к неудачной фразе.

Мучительно хотелось поверить окончательно и бесповоротно, что там, за монитором, не Word, и не дух, а Он, тот недосягаемый и ласковый мужчина, что подмигнул ей однажды с телеэкрана. Поверить, что Он какими-то неведомыми ей путями, ей, плохо знающей технику, сумел проникнуть в ее компьютер и подключиться, чтобы помочь, научить, не оставлять наедине с текстом.

Неожиданно Ее захлестнула волна благодарности к Нему и накрыла с головой. Чувства, переполнившие Ее, вдруг стали складываться в слова. Появился сюжет. Про Него. С Ней такое случалось редко. На глазах начал складываться новый текст.

Время помчалось вприпрыжку. Заиграли в голове, рождаясь, новые герои, выстраиваясь в фабулу вокруг Него, картинки сменяли одна другую, переливаясь во фразы, набиваемые клавиатурой. Вырисовывался образ. Умный, благородный, красивый. И в разгаре работы Она словно споткнулась о новую иконку:
«Большое спасибо».

Иконка не ухмылялась, была в меру серьезной, но почему-то казалось, что она готова в любую минуту подмигнуть, как Он когда-то, прыснуть и захихикать, приглашая посмеяться вместе. Хотелось оставить ее здесь, навсегда, как доказательство собственной вменяемости, но без курсора текст не продвинулся бы дальше. Пришлось убрать.

Ей бы подразнить Его: «Какой самодовольный дух попался. Все комплименты почему-то принимает только на свой счет», но писать текст на мониторе неизвестно кому – верх безумия. Пока она до этого не дошла, можно не признаваться в собственной болезни.

Она вздохнула. Где уж тут дразнить? Он уже и так проник во все ее поры, заполнил целиком, и она видит Его везде, во всем, почти как бога, в любых проявлениях добра, любви и заботы, даже там, где его быть не может. Как, например, здесь…



…Была ночь. За окном стучал дождь. Шумел ветер. Она сидела на кухне. Настроение по погоде. Вот уж несколько дней, как экран помертвел. Иконки не появлялись. Никто не шалил, не играл, не помогал. На сердце – тоска.

Господи, как мало, оказывается, ей нужно для счастья. Чтоб мелькали иконки на мониторе, шалили и вытворяли чудеса, чтоб с экрана известный ведущий говорил с нею так, словно видит ее и хочет помочь, чтоб кругом возникали иллюзии, и она их могла себе объяснить, как захочет. Объяснить, что она не одна…

Все понятно, конечно. Известный ведущий. Поманил – и забыл. Поманил…
И она погрузилась в воспоминания о своем дне рожденья.

Вот как раз в тот день она точно ничего не ждала. Никаких подарков особых, никаких поздравлений. И все так и было. Серо, спокойно и буднично.
Что ее потянуло к монитору – даже не знает. Сейчас уж не вспомнить. Включила компьютер, воткнула дискету, дискета открылась…

Зашуршали иконки с комментариями, спрятанные за ярлычками файлов и вдруг разом все раскрылись без помощи курсора, как лепестки ромашки, окликая ее со всех сторон ласковыми именами. Ее именами. Как автора файлов. А начальные фразы писем и текстов на них зазвучали, словно их специально подбирали как поздравления. Она замерла и застыла. Неужели так можно?

«Можно как угодно…», - ответила не замеченная раньше нижняя иконка, сразу бросившись в глаза. И ведь не поспоришь, это, действительно начальная фраза одного из ее текстов. Неужели сама их так сохраняла на дискете? Нет, не проверить.

Наплевав на сомненья, Она решила принять это как поздравленье. От Него. Настроение было праздничным несколько дней. «Все-таки Он придумал, как сделать подарок», - вспоминала Она разворачивающиеся иконки, словно ласковый Его оклик, и улыбалась.

Дождь почти перестал. Воспоминания прогнали тоску. Она стояла у окна и думала. Обеднела ее жизнь или наполнилась смыслом с его появленьем?

Она не заметила, когда и как изменила отношение к своим текстам и стала писать их и вешать на сайте только для Него. Потому что только когда писала, чувствовала, что разговаривает с Ним. Остальное время было пустым ожиданьем, возвращающим в прежнюю жизнь. Без любви. Без поэзии.

Недоступный, недостижимый, закрытый экраном и притягивающий обещанием счастья и жизненной полноты, Он заставлял ее постоянно напрягаться, делать усилия, пробовать сочинять, лишь бы не прекращать диалог с Ним, лишь бы продолжать говорить, быть Ему интересной.

Ей казалось, Она слышит его ответы с телеэкрана, предложения новых тем и проблем, и эти предложения Он делает именно Ей. Только после написания очередного текста Она чувствовала себя если не счастливой, то спокойной. На какое-то время. А потом беспокойство снова одолевало. Не оставляло. Диктовало поступки и чувства. Желание соответствовать. И своим представлениям о себе в том числе. И пугало боязнью упасть в его глазах.

За окном синело. Скоро рассвет. Уже не уснуть. Была – не была. Она ушла в комнату, подошла к монитору, включила и села. Задумалась:
«Что ж такое в нем особенное? Может, это внушение? Говорят же о воздействии с телеэкрана…».

Лучший способ разобраться – сформулировать свои сомнения. И Она стала набирать фразы: «Что они делают с нами, наши кумиры, находясь за экраном, в другой жизни? Для них воздействие – всего лишь навык. Внушай, что хочешь. Руководи ведомым. Марионеткой. Наивным и слепым. Он твой...»

Неожиданно над проявляющимся словом появилась маленькая иконка. Она сидела и глядела с монитора, прямо на Нее, как ответ, опровергающий все ее страхи, все ее сомнения. Улыбалась и шутила. И манила. И обещала. Очень коротко:

«Твой навеки».


39


Да, конечно, если это и был своеобразный прием для сочинительства, он был удивительно эффективным. Жить, заполняя жизнь виртуальной любовью, отдаваться ей полностью и не сомневаться в ответном чувстве, создавая его признаки из ничего, словно фокусник, достающий за уши зайца из пустой шляпы, и превращать все это в тексты, на это надо было оказаться способной. Но Эду все время казалось, что такая жизнь Лины не совсем игра, что она верит в то, о чем пишет. Действительно верит. А это опасно. Или это приметы времени и его болезни?

Поражало Эда и другое. Наблюдая за Линой и ее кумиром, он мог поклясться, что диалог, невидимый обычному зрителю, продолжается на самом деле, и что те хитрости, которые использует фокусник, реально существуют. Вот и в последнй его передаче ему опять это почудилось.
После ее последнего письма он обратил внимание на фразу ведущего в передаче: «Сейчас стало модным новое слово - виртуальный…». Он вдруг подумал, что она не случайна. Оказалось, Лина реагирует так же.

На следующий день она долго ходила по комнате, потом быстро присела к монитору, набрала текст и, словно испугавшись чего-то, тут же выключила компьютер. Эд успел прочитать:
«Ну, да. «Виртуальный персонаж» не понравился. И ты решил, что это классный способ повеселиться. И повеселился. Все равно «виртуальный персонаж». Вот так. Боже мой, смотрю на предыдущую фразу, и кружится голова. Волшебные слова: «Целую. Мой любимый».
Вот ими и закончу. Целую. Мой любимый. Кажется, могу это повторять бесконечно».

Быстро собралась и убежала. До вечера.

40


«Бесконечно нежное влечение».
Наткнувшись взглядом на эти слова над дорогой, Эд вильнул, чуть не вылетев на встречную полосу: он как раз вспоминал то, что видел вчера на мониторе Лины.







Часть четвертая



-Стоп-стоп-стоп!
-Не повторяйся. Это уже было в начале прошлой части.
-Неважно. Тебе пора остановиться, пока все не запорола.
-Что? Так серьезно?
-А то. Помнишь у Шекли в «Корпорации бессмертие: «Кончай снимать, он начал рассуждать».
-Ну…
-…?
-…Ладно, поняла, чем ты недоволен. Слишком много объяснений. А снимали что?
-Чувства. Безыскусственность. Спонтанность. Натуральность. Естественность.
-Хочешь чувства? Пожалуйста! Сказала она величественно и посмотрела на себя такую великодушную. Ну, просто из ушей лезут всякие книжные фразы.
- Не слабо. Дерзай!




Письма в никуда


41


«…Это хороший выход – письма в никуда. Дневник писать – какое-то бессмысленное занятие. А письма, особенно если есть хоть маленькая надежда, что их прочтет адресат, или хотя бы иллюзия этого, почему нет? Если иллюзии вызвала болезнь, они прекратятся вместе с выздоровлением. Наверно. Но сейчас я не хочу, чтоб эта болезнь проходила. Наверно, это тоже признак болезни. Ну, тогда я могу опять сказать: «Люблю. Очень. Не хочу ничего писать, хочу писать только это: люблю, люблю, люблю. И еще одно: Я ужасно скучаю». Надо же. Еще не атрофировались, не обессмыслились эти слова. Еще греют. Правда, очень скучаю.
Все. Береги себя. Спасибо. Пока. Понял? Береги себя, люблю.
Странно, почему меня так греют эти тексты?»

***



«…Кажется, мне уже лучше. Не знаю, вылезла ли совсем. Неужели ты знал об этом с самого начала?
Интересно, ты еще здесь? Не надоело тебе? Люблю еще. Пока. Ты не устал со мной возиться? Ведь скучно же. Сплошное занудство. Извини еще раз. Я не подумала. Даже если есть вероятность одного процента, что ты это видишь, не следовало мне так говорить: «без сопливых скользко». Прости.
Мне хочется о тебе говорить все время. Бог его знает, почему я тебе так верю. Почему тебе приписываю те принципы, которые обнаруживаю в словах, рассыпанных вокруг меня. Почему мне достаточно вспомнить, попытаться представить, как бы ты это объяснил, и я мгновенно принимаю эти возможные твои объяснения как единственно разумные. Почему я на все смотрю твоими глазами. Ведь не можешь же ты, действительно иметь отношение ко всему, что меня окружает.
Значит, ты считаешь, что развернувшийся и выросший росток превращается в лейку для новых растений? В этом «эволюция настоящего»? Извини, это я о новом рекламном щите у нас на доме. Не могу слова «эволюция», «теория Дарвина» не ассоциировать с тобой. Мне почему-то опять кажется, что это из серии твоих принципов.
Такой довольно своеобразный этический вывод из дарвиновской теории в рекламном варианте. Или это твой совет, как мне жить дальше? Ну, чтоб совсем не сойти с ума? В общем, я подумаю. Целую, пока".


***

«…Странно, но сейчас мысли о тебе наполняют мою душу покоем. Наверно, это тоже эволюция? И ты, конечно, знал все это заранее. Как всегда.
Я читала тут недавно книжку одного психолога. Мне не понравилось его отношение к сексуальной реакции пациентки на него. Вернее, способ выражения. Рассказ об этом. Почему-то это выглядело пошло и прозаично. Без уважения к пациентке. Читаешь и чувствуешь неловкость. Ведь очевидно, что если бы ее любовное послание, которое он приводит в качестве примера, ему писала очень молодая и очень привлекательная девушка, общая интонация была бы другой и не оставляла бы такого неприятного осадка.
Подобное ведь, наверняка, происходит на каком-то этапе во время психосеансов в большинстве случаев. В педагогике тоже такое случается. Психологическое воздействие на эмоциональные точки – это общее у психологов и учителей. Чтобы был позитивный результат. Реакция может оказаться не совсем разумной. Куда заведет восторг и восхищение – не спрогнозируешь. У меня-то точно всегда восхищение было основной составляющей пробуждения сексуальной реакции на мужчину. В этом смысле ты оказался на высоте: очень романтичный и корректный джентльмен. Настоящий мужчина. Ни малейшего оскорбительного нюанса в отношении к происходящему, когда у меня начала проявляться подобная реакция. Молча выдержал. Примерно так:
«Ворд деликатно затаился, ничего не подчеркивая, боясь обидеть в таком щепетильном вопросе. Дух клавиатуры спрятался за экраном, умер, испарился, как будто его не было. На мосту появились цветы. А на ближайшем щите – новая реклама: «Колдунья».
Все-таки я тебя обожаю. Спасибо тебе».

***

«…Ну, да. Публичный человек. Женатый мужчина.
Рылась в старых тетрадках, искала одну утерянную сонную фразу. Наткнулась случайно на черновик того первого текста о тебе. Все-таки именно тексты - хранилище чувств, человеческих эмоций, их нюансов. Наверно, поэтому погружение в них настраивает на определенный лад, дает возможность еще раз пережить когда-то пережитое чувство. Ну, так вот. Наткнулась. Абсолютно бескорыстный тон. Искреннее восхищение. Все-таки в какие неестественно-больные формы может вылиться в дальнейшем нечаянно сказанное искреннее слово, если появляется хоть малейшее подозрение, что оно дошло до адресата».


***


«…Привет. Меня греют мысли о тебе. Мне тепло от них. Береги себя. Мне уютней в этом мире оттого, что ты есть. Словно я окружена твоей заботой и любовью. Даже если я не смогу тебя видеть. Я знаю, что я тебя не знаю. Что ты, наверняка, другой, не такой, как я тебя представляю. Но это неважно. Важно, что ты захотел помочь. И так, чтоб я об этом узнала, несмотря ни на что. Кажется, мне опять хочется с тобой поговорить. Что-то постоянно меняется в моем восприятии тебя. Почему-то сейчас ты мне видишься чаще в роли заботливого отца. А когда я думаю о твоем возрасте, мне все время кажется, что ты знаешь все на свете. Не в смысле информативном. Здесь я не берусь судить. Да и это не так важно. В смысле знания природы человеческой, что ли. Ужасно, конечно, звучит. В смысле понимания людей и, кажется, даже веры в них. Какой-то там огромный чувствуется запас любви к людям, в твоей душе. И надежды. Вопреки всему. И тепла. И желания это тепло распространять. Неужели я ошибаюсь? Почему-то сразу появляются мысли о твоей матери. Как же надо было наполнить теплом и любовью душу сына, чтоб он пронес это через всю жизнь и захотел распространять…
Все. Хватит дурью маяться. И даже не проси. Иди своими делами занимайся. Пока. Спасибо. Береги себя! Ушел? Уходи!
Нет, так грубо. Надо по-другому. Поздно уже. Ты, наверно, устал. Иди. Я и так о тебе не забуду. Люблю. Если… без всяких если».

***



"...Доброе утро. Как ты? Все хорошо? Не знаю, что писать. Просто люблю.
Опять соскучилась.
Пока. Береги себя..."


***


«…Все время ты меня отвлекаешь. Я ж тебя предупреждала, поосторожнее со своими сигналами. Ну, как вот мне теперь возвращаться ко второй части, если я после вчерашнего все время думаю о тебе, и мне просто не хочется вылезать из «заклинания», а хочется только сидеть и мечтать, представляя твою улыбку. Это же неправильно.
Все повторилось. Не могу. Меня слишком выбивают из колеи твои сигналы. Очень приятно и очень лестно. Люблю. Но меня чересчур далеко уносит в мечтах. Потом трудно возвращаться. И после эйфории… в общем, ясно. И я не знаю, что делать. Я была так рада тебе целый день. Люблю. Как будто после долгого перерыва ты заглянул и дал понять, что все время помнил. Люблю. А потом опять полезли в голову дурные мысли, что все-таки так нельзя, что это в основе своей неправильно, что это не способ. Все равно люблю.
Правда, очень трудно. Я не знаю, как быть. Я не могу без твоих сигналов хоть иногда, но и с ними трудно. Что-то в моей жизни не так. Вот ты прожил такую большую жизнь, я, правда, о ней ничего не знаю, скажи, то, что происходит со мной, – это нормально или это болезнь и мне просто надо лечиться?
 Я понимаю, надо заняться делом, которое бы имело смысл. Извини. Мне плохо. Мне надо срочно что-то делать. Пока. Видишь, я предупреждала...»

***

«…Какой ужас, я совершенно серьезно жила целый день, и даже не один, тем, что курсор случайно выделил фразу: «Странно, почему меня так греют эти тексты?» и решила, что это ты её выделил из-за моих опусов – описаний. Ну, вот зачем надо было привлекать мое внимание? Сил же нет потом так жить. Может, я бы и так как-нибудь бы выкарабкалась сама. Сегодня ты приснился в каком-то жутком виде, словно пытаясь доказать… Нет, не могу. Дурацкий сон. Нет, не эротический. Просто неприятный. Бр-р-р. Образ противный. Не твой, но под вывеской, что ты, как бывает во сне. Не хочу говорить. Не хочу обижать. Вдруг ты все-таки читаешь. И к тому же это слишком личное. Еще не готова быть настолько откровенной...»
Это называется: поговорить с тобой. Вот так придешь, посидишь перед монитором, выговоришься – и легче. Странная выскочила фраза. Что значит: личное? Тут ведь все личное. А, поняла. В некоторых вещах признаваться унизительно. Удар по собственному самолюбию, даже нет – достоинству. И это не обязательно связано с интимной жизнью тела. Скорее с интимной жизнью души. Есть вещи, в которых трудно признаться даже себе. Но это не относится к данному случаю. Тут все точно: не хочу тебя обижать некоторыми темами, если ты все-таки читаешь. Люблю...».




Часть пятая



-Ну как?
-Никак. Слюни, сопли, вопли.
-Опять не угодила. Что же ты за капризный такой?
-Я читатель твой первый, между прочим. Будешь так сочинять – стану последним.
-Кто-кто? Ты мой первый читатель?
-Ну, естественно.
-Ладно, уговорил. Только уточним. Ты читатель, конечно, но местный…как это… Некоторые говорят: «Сейчас модно такое слово - виртуальный». Это они так ехидничают. На самом деле злятся. Обиделись потому что. Но типа того. Воображаемый.
-Кто?
-Кто-кто? Ну, некоторые. Они знают.
 -А при чем тут…?
-Ну, отвлеклась. Делов-то. Старые счеты тут сводила и дразнила некоторых.
-Так нельзя в текстах.
-Что?! Здрасьте. Это кто тебе сказал, что нельзя. Да все авторы только этим и занимаются. Иногда так целые книжки пишутся. Детективы там, фантастика, фэнтези…и не только. Старые счеты, знаешь, какой двигатель прогресса? Еще тот! Похлеще лени будет. Правда, в какую сторону – еще большой вопрос. Но, безусловно, двигатель. А под него подгоняется сюжет. Про сатиру я уж и не говорю: тут все прямо в лоб, не церемонясь. Точнее - по лбу и не только.
-Старые счеты?
-Непонятно? Объясняю. Старые счеты – это почти что личные интересы. А они еще более не хилый двигатель прогресса, раз уж этот двигатель у нас получился точкой отсчета. Короче, самый сильный мотив любых дел. Это и любовь, и деньги, и власть. Эмоциональное наполнение - по максимуму, под завязку. В том числе текстов. А в текстах это главное. Но если личные интересы состоят только из старых счетов, надо думать, какое у текстов будет наполнение и куда в результате подвинется прогресс. В том числе, благодаря этим текстам. Сечешь?
-Да. Картинку ты обрисовала.
- В общем, ты на сейчас виртуальный читатель. Пробный. Экспериментальный. Побудь пока. А после разберемся.
-…?
-Ну-ка, ну-ка. Что ты там бубнишь? Тема не нравится? Почему это нельзя об этом говорить? Я что, Америку открыла? Если есть современные технические средства и методики, пусть запрещенные, и средства, чтоб их раздобыть, неужели этим не воспользуются те, кому они нужны? Еще и профессией оправдаются.
-А мораль?
-Причем тут мораль? Это как оружие для киллера. Типа, а как же я без него буду работать на благо человечества?
-Человечества?
-Ну да. Просто так считается, что незаконные действия только благом человечества и можно оправдать. Благом страны, общества, человека вообще. Тут, главное, демагогом быть хорошим.
-То есть?
-Ну, то есть суметь убедить в этом остальных. Помнишь Раскольникова? Типа одну конкретную старушку прихлопну, а зато всем абстрактным хорошо будет. Откуда, ты думаешь, он это придумал? Сплошь примеры кругом. Дедовщина в армии зачем? Для дисциплины. И если ноги чьему-то сыну из-за этого отрезают, то исключительно на благо отечеству. Куда ж оно без этих ног?
-А это откуда?
-Из жизни.
-Ну, точно, кумиров насмотрелась. Сюда это каким боком?
-…Ну… Я ж не для Раскольникова пишу.
-Ну-ка, ну-ка. Это интересно. А для кого?
-…Для…
-Понятно…отечества! Типа на благо. Прям как тот киллер.
-Сейчас как стукну!
-Не надо. Ты бы лучше о своем благе, точнее - интересах…Глядишь, и отечеству польза само собой образуется. А то сплошная мораль в якобы художественном тексте. Завянешь, читая.
-Ну, ладно. Попробуем с другой стороны.


Лина


Высокое небо за стеклом полуоткрытой балконной двери. Такое высокое – только в городе. Огромные вставшие на дыбы, словно потому, что есть, где развернуться, ватные облака. Как льдины на айсберги лениво наползают они друг на друга, заслоняя собой голубое пространство. Почему-то все небо заполнили растревоженные чайки, суетливо летая беспорядочной стаей, словно их кто-то вспугнул. Они то зажигались неожиданно серебристым светом на фоне тяжелых темно-синих оснований движущихся облаков, то превращались в темные галочки на фоне пушистой пены белых кучеряво-ватных образований. Вроде и река дальше, ниже. Что бы им тут делать, над больницей?
Кто вспугнул их - непонятно. Река не видна. Скрытая домами, деревьями, она только криками чаек напоминает о своем существовании, словно именно для этого посылая вверх бестолково носящихся вспугнутых птиц.

-Это кто так классно, героиня?
-Здорово, да? Нет, это я. Типа лирический герой. Или автор? Вечно я их путаю.
-Без проблем. Сейчас разберемся. Давай, я пока побуду автором, чтоб ты не дергалась.
-Хитренький больно. То есть я только здесь буду существовать, а ты во всех моих текстах? Не слишком для тебя? Опять же – сразу в собственники из никого. Очень удобно. Кстати, а кто ты?
-Все тебе так и расскажи. Думай. Годфруа еще не сдала в библиотеку?
-Нет. А это что, там надо искать?
-Ну не в энциклопедии же привидений?
-А что, и такая есть?
-Нет, так нарисуем. Связался черт с младенцем. Теперь от вопросов не отобьешься.
-Так ты черт?
-Я ж говорил. Тебе что, книг мало? Хочешь еще в одной завязнуть?
-Ну ладно тебе. Нет, конечно. Подумаешь, спросить нельзя.
-Хорошо-хорошо. Ты лучше дальше пиши.
-А ты что будешь делать?
-Восхищаться. Типа «Ай, да Пушкин. Ай …и т.д.». Пойдет?
-Еще бы! Ну, слушай дальше:



Лина не спеша шла по аллее, загребая ногой и подбрасывая в воздух ворох желтых кленовых листьев. Сухо шурша, они взлетали, рассыпались в стороны и опускались на землю.
Морозно-сладкий запах опавших листьев, запах легкой и светлой ностальгии, без щемящей ноты: только хрупкая прозрачность воспоминаний, еле уловимый флер былого.
Смутное дрожание светлых пятен на деревьях привлекло ее внимание, она остановилась и огляделась в поисках причины: откуда оно, это легкое движение? Еле заметная игра солнечных зайчиков. Совершенно необъяснимая. На первый взгляд. Осмотрелась внимательней. Сами веточки не дрожат на ветру. Надо оглядываться, искать, сталкиваться лицом к лицу с горстью солнечных лучей, прорывающихся сквозь крону деревьев, оборачиваться опять, прослеживая их путь и возвращаясь к трепету света, и все оказывается просто: уходящее солнце, освещая листья, шевелящиеся на ветру, отражает их на кронах неподвижно стоящих за ними деревьев.

-Ай, да Пуш…ай-ай-ай!
-Что такое?
-Красиво, конечно, и все такое. Но чтой-то она у тебя в аллею прям с балкона?
-А, да, ты прав. Увлеклась. Ну, ладно. Что оставим?
-Оставим про птичек. Все-таки с балкона. Она ж у тебя все время внутри. В смысле героиня.
-Ну, да. Типа единство места… Кажется так. И, правда. Все дома и дома. Пора выводить. А как?
-Забыла? Ты ж у нас этот…ай да Пушкин, ай-ай-ай.
- Хорошо. А у тебя мозгов-то хватит разобраться.
-Не боись. Не глупее других.
-Ну, держись!



«Катя сидела перед монитором и набирала текст…».
Лина сморщила нос и поправилась:
«Катя сидела со сморщенным лбом и стучала по клавишам:

«Иллюзии

 Сначала она написала текст. Он решил, что про него и поблагодарил за это.
Она промолчала. А потом подумала: может, так и есть: она не отдавала себе отчета в том, что писала, а подсознание сработало. Хотя писала не про него. Даже мысли такой не было. Его иллюзии. К этому времени она о нем почти забыла. Если б не его такая активная реакция, неизвестно, вспомнила бы или нет:
Потом он совершил поступок, она посчитала, что для нее, и сказала «спасибо».
Он очень долго объяснял, что она тут ни при чем, что это не для нее, а для других, и нечего тут путаться под ногами. Ее иллюзии.
Когда он увидел, как она обиделась, он долго пытался внушить ей, что ошибался, что это, конечно, и для нее тоже. Но, увидев, что это не помогает, добавил, что, безусловно, только для нее.
Круги сокращались.
Сплошной был рев, если вспомнить, и больше ничего».
Катя задумалась, стоит ли включать эту фразу, явно ведь принадлежит лирической героине».

Лина решила, что оставит, есть в этом что-то, а там посмотрим...

- Эй, ты-то куда лезешь?
-Ты кому, мне?
-А то. Тебе, конечно.
-Что-то не так?
-Выкинь «там посмотрим» или исправь на «там посмотрит».
-Почему?
-Ну, это ж наши с тобой дела, Лина здесь ни при чем.
-Да? А, да. Ну, ладно. А как ее теперь вставить?
-Ща посмотрим… А, вот так:

«…и дописала: « …а там посмотрит, и дописала:
«но решила, что оставит, и дописала: …

-Что-то я совсем запуталась.
-Посмотри начало последней фразы про Лину еще раз.
-А, понятно. Но все равно. Одинаковые слова мешают. Может, заменить?
-В смысле – повторы. Щас, прям. Разбежалась. Ты попробуй так разобраться, а с синонимами любой сумеет.

«…И одни сплошные иллюзии…»
-А это кто пишет?
-Вот болван. Что, я разобралась, а теперь ты запутался, учитель?
-Фи, как грубо. Нечего ехидничать, лучше объясни.
-Хорошо. Лина пишет про то, что пишет Катя. Все, не мешай, продолжаю:

«…Вчера очередная. Цветы на мосту – для нее. Такой странный дизайн: висят прямо на перилах вдоль всего моста. Конечно, для нее, для кого же еще?
И эта реклама про колдунью. Колдунья – она сама. В смысле: приворожила его.
Совсем крыша поехала.
Впору, как Ван Гог, ухо себе отрезать.
На конверте его журнала мысль: безумец, упорствующий в своем безумии, в конечном счете, может оказаться мудрецом.
Может, и может. Кто ж его знает, безумца-то».

-Значит, это говорит Катя?
-Конечно. Это говорит Катя, придуманная Линой для того, чтоб могла сказать Лина, никого не стесняясь и обращаясь именно к тому, для кого говорит.
-Да, сложно как у тебя все.
-Зато завтра его передача.
-И кто теперь это сказал?
-А ты подумай.

-...На следующий день ведущий закончил передачу, предложив зрителям насладиться красотой затянувшегося в этом году бабьего лета с его желтой, зеленой, рыжей, багровой листвой. Словно прочитал эту часть и хотел сообщить об этом...

-Только вот кому...
-Исчезни!

42

-Ну, все, запутала вконец.
-Надо ж, как легко тебя запутать.
-Ты еще скажи, что в этом я виноват.
-Ладно, прав ты, как всегда. Ну не получается у меня вылезти на поверхность.
-Что хоть ты имела в виду, объясни.
-Ща, подожди, что-то у меня на эту тему было... А, вот, нашла. Ты почитай внимательно. Может быть, тебя осенит гениальной идеей какой-нибудь, если у меня не получается. Здесь не то, что бы прям то, что надо, но общий принцип этот.
-Хорошо, давай.

"-Над божественной горой начинался божественный рассвет. Вставало божественное существо, сияя божественными лучами, лучезарно потягиваясь. На склоне стояли (повтор, конечно, ничего не попишешь, надо исправлять, и в Ворде нет ни черта, тоже мне, словарь называется, что же делать-то, а, точно, в о з в ы ш а л и с ь - фигово, конечно, но на первый раз сойдет) возвышались, сидели, лежали, и если – да, то чаще на животах, божественных, конечно, подперев головы руками, божественными, конечно, в проникновенных позах, божественных, конечно, с печатями задумчивости на челах… на челе… но, в любом случае, божественном, конечно. То есть у всех, кто стоял с печатью, божественной, конечно (типа знак Зорро), … в общем, их было довольно много.

(в сторону)

-Только вот сколько? Где-то у меня был конспект для урока по этой теме с количеством богов. Вечно все теряется,- подумала неказистая на вид как бы серенькая мышка, сосредоточенно размышляя, словно надеясь, вдруг само вспомнится, и продолжила…
что-что, стучать по клавиатуре, конечно:

- Ну, и что нам с ними делать, с этими неразумными мальками? - прозвучал божественный голос номер раз.
- Что, что?


(в сторону):
-Кажется, опять повтор, вот незадача, ладно, плюнем, авось - не заметят. Меня несет, надо пользоваться, - решила она, еще энергичнее застучав по клавиатуре:


-Окатить водой, конечно. Прецеденты ведь были. Значит, можно повторить. Пусть остынут, задумаются над жизнью своей… И нашей. А то ведь глазом не моргнешь, как останешься без горы, от которой останется… (опять повтор, ну как нарочно, нет, менять не буду, надоело)… только…сущность.., - и он (в смысле - голос божества номер два), вопросительно завис над номером три: правильно ль использован логос...
-Правильно- правильно, - подхватил на лету его мысль номер три и укоризненно покачал головой…

-С чего бы вдруг,- подумала как бы серенькая мышка, - вроде про него еще ничего не придумано, но продолжила…


Прошел месяц.
- А я и забыла про этот стеб, - удивилась как бы серенькая мышка, наткнувшись случайно на файл.- «Надо почаще такую фигню делать». Где-то она это уже слышала. Или видела. Как бы.
Но напрягаться не стала.
- Ладно, неважно. Попробовать что ль дописать? Впрочем, что там собственно, осталось. Как свидетельствует история, таки окатили.

-А интрига, описания?
-Действительно, описаний как бы не хватает. Ладно, добавим:

-Комната была заполнена книгами, журналами, открытыми и закрытыми, лежащими на столах, стульях, пианино – то есть везде, куда падал взгляд (штамп). На глянцевых страницах блестели полуобнаженные тела молодых накачанных красавцев, а обворожительные (штамп) фигурки совсем обнаженных моделей раскинулись на многочисленных страницах, разбросанных по полу. С ними спорили изображения древнегреческих богов и богинь в открытых альбомах по искусству, разложенных по креслам и дивану (так, проверим: раскинулись, разбросанных, разложенных - нет, не повтор).


«С «как бы» явный перебор»,- подумал непонятно кто, а клавиши между тем продолжали свою работу, хотя за монитором уже никто не сидел. Или просто никто не сидел. Уже не понять. Только серенькая мышка одиноко лежала перед экраном. "Опять же, какие прецеденты, если это тот самый потоп, - продолжал он размышлять, прикидывая, как вылезти из этой ситуации.- Хотя стоп. Сколько религий, столько потопов. Может, с этой стороны обыграть...".

Экран потемнел, словно надолго задумался, подперев голову ладонью. В смысле "словно подперев". Опускались сумерки. Правда, неизвестно откуда, но опускались. С потолка как бы глупо, но со штампом не поспоришь.

И, наконец, заключительная фраза:

"Фантазия разыгралась".


(продолжение следует)