Другая сторона

- Да я немощен и стар, но, просыпаясь по утрам, снова видя солнце, я благодарю Господа за то, что он подарил мне еще один день. Поэтому прости, я не могу принять смерть за тебя.

Вадим загнул желтый уголок, закрыл книгу и посмотрел на жаркие лучи солнца, заглядывающие сквозь решетки окна в его камеру. Он попытался растянуть рот в улыбке. Желтый оскал напугал бы любого, вот и солнце спряталось где-то за серыми стенами. Вадим прошелся от одной стены к другой с поднятыми нарами, подошел к окну, бегло взглянул на голубое небо, и быстрым шагом, направился к двери. Упав на нее обеими руками, закинув голову, он со всего размаха ударил ею о холодное железо, грохот металла разошелся по всему коридору. Вадим ударил еще раз, и еще, хруст в голове он заглушил собственным ревущим криком.
В дверь с другой стороны постучали, открылось зарешеченное окошко, в нем появилась конопатая физиономия молоденького надсмотрщика. Он озабоченно посмотрел на лицо Вадима, по которому жирными струями стекала кровь, два раза моргнул, и цыкнул: - Эй, тихо там – как на разгулявшегося зверя. Вадим сделал два шага назад, со всего размаха, с ревом, ударил обеими руками по двери. Окошко поспешно захлопнулось. Развернувшись, хватая воздух ртом, он оперся спиной о металл, провел ладонями по лицу, сполз на пол, и, спрятав голову в коленях, разрыдался как ребенок.

Женщина в голубом халатике с короткими рукавами и бирюзовом переднике стояла в тени вишен за забором. Белый шелковый платок в синий горошек скрывал ее седые пряди, она толи улыбалась, толи плакала, теребя одной рукой концы платка, другой, махая кому-то.
Был невыносимо яркий день.

Вадим проснулся от открывающейся двери, оказывается, он уснул на полу. – Получай соседа – услышал он безразличный низкий голос. Пока приходил в себя от глубокого сна, дверь закрылась снова. В камере стоял высокий, широкоплечий, коротко стриженный молодой человек. – Совсем зеленый – подумал Вадим. Но кроме молодости в этом человеке была та легко узнаваемая всеми заключенными свежесть, которая и отличала человека только что покинувшего свободу, от закостенелого зека. - Алексей, - представился человек, и протянул большую руку с чистыми ногтями Вадиму. Тот поежился, подошел к умывальнику, и стал деловито смывать запекшуюся кровь с лица и рук. Алексей подошел к окну и уставился на зарешеченное небо. Он подумал о той девчонке, с которой познакомился накануне.
Спускаясь по эскалатору на станции Парк культуры, и разглядывая, проезжающие мимо лица, это была его любимая игра, смотреть людям прямо в глаза, Вадим увидел ее. Блондинка с короткими прямыми волосами большими глазами в упор смотрела на него. Она не улыбалась и не хмурилась, а спокойно поворачивала голову, не отводя взгляда от Вадима. Они на миг сровнялись, и блондинка поплыла вверх. Этого мига хватило на прыжок. Вадим под вздохи присутствующих, перемахнул эскалатор, и оказался рядом с девушкой. Она обернулась к нему, не меняя спокойного выражения лица. Он сделал несколько шагов на встречу, смотря снизу вверх на хрупкую фигурку в джинсах и маячке.
 Теперь он видел ее снова, смотря снизу вверх на редкие облака, и разделенное на клетки небо.
Вадим кинул на спинку стула серое вафельное полотенце и протянул руку – Вадим. Алексей протянул в ответ свою, и почувствовал жидкую кожу с выпуклыми венами. Его сокамерник не производил впечатления старика, и в то же время худая сгорбившаяся фигура, глубокие морщины, и седые волосы, говорили о значительном багаже лет. И хотя он избегал прямого взгляда, Алексей разглядел его совершенно прозрачные глубоко посаженные глаза. – Курить есть – кинул Вадим, и уселся на пол в углу камеры. Алексей достал из кармана новенькой робы Беломор и спички, кинул старику. Тот дрожащими пальцами достал папиросу, медленно затянулся, и, закинув голову, выпустил дым в потолок. Алексей тоже достал папиросу из вернувшейся к нему пачки, затянулся и закашлялся. Вадим криво усмехнулся. – Ты, по какой статье, малек? – По 105. – Молодой да ранний. Алексей посмотрел на гнилые зубы сокамерника, глаза его совсем не улыбались. Он постарался придать лицу беззаботный вид, - Да так, поспорили с ребятами…, Вадим поднял руку, дав понять, что разговор закончен, и закрыл глаза.

 * * *

Из своих 38 лет Вадим провел по тюрьмам 16 с небольшим. Он уже настолько сжился с этой средой, что чувствовал себя за решеткой не менее свободным, чем на воле. – Из командировки – отвечал он на вопросы женщин, с которыми знакомился после очередной отсидки. В свободной жизни Вадим не отягощал себя ценным имуществом и тесными связями. Все что у него было – это старенький дом в деревне, где родился, и доживающая свой век мать. Зачем он воровал? Вадим наверно и сам не смог бы ответить на этот вопрос, все равно как если бы его спросили – Зачем ты куришь? Но, тем не менее, серьезных преступлений он не совершал, не приступал норм собственной морали, и не нарушал воровских законов.
Это была его первая весна на воле. Перед выходом Вадим, перечитав добрую половину тюремной библиотеки, впервые добрался до Сэленджера, прочитал библию, и прямо из тюрьмы направился в церковь. На исповеди батюшка сказал, что он уже заплатил за свои преступления перед людьми, и если раскаялся искренне, то Господь милостив, и щедр в своей любви. Причастившись, Вадим твердо решил изменить свою жизнь. Он найдет себе работу, снимет уютную квартирку в городе, найдет добрую женщину, а когда волосы отрастут, поедет навестить мать.
И все вроде бы началось налаживаться: работа на стройке, квартира, хоть и за городом, но вполне уютная, новые знакомства. Как-то в выходной у него собралась небольшая компания, и вместе с потенциальной подругой пришла девочка шестнадцати лет, будто дальняя родственница. Она произвела на Вадима сильное впечатление, хрупкая фигурка нимфетки, и агрессивный взгляд, серьезные высказывания, дерзкие шутки. Маленькая ведьмочка околдовала его настолько, что помутился рассудок и без того сконфуженный алкоголем, все внимание было направлено на девочку, они говорили не прерываясь. Очень скоро гости почувствовали себя лишними, включая и женщину, которая имела на Вадима виды, он и Анечка остались совсем одни. Тюремное воздержание, алкоголь, женское очарование: после коротких заходов Вадим приступил к физическому соблазнению девчонки. Он повалил ее на кровать, но Анечка довольно бойко сопротивлялась, она кусалась и царапалась как дикий зверек. Вадим только боялся причинить увечья хрупкому телу девочки, он аккуратно и настойчиво подавил сопротивление. Она была девственницей.
Первое что почувствовал Вадим на утро – это угрызения совести, потом головную боль. Анечка сидела в кресле, напротив кровати, поджав под себя ноги, и призывно смотрела ему в лицо. Он не мог распознать, был ли этот взгляд ненависти, или, что еще хуже – презрения. Претвориться спящим теперь все равно бы не удалось, Вадим сел, на кровати придерживая, готовую треснуть как хрусталь, голову.
– Как спала? – Вадим и сам понимал, что вопрос глупый, но надо было как-то начать говорить. – У меня голова раскалывается, поищи в холодильнике аспирин. Девочка не шевелилась. – Ну, чего уставилась!? Я был пьян, поняла!? Вадим раздраженно помотал головой и ушел на кухню. Было слышно, как он открыл холодильник, звякнул посудой, открыл кран, выругался. Вернулся в комнату с граненым стаканом, в нем шипела и пузырилась таблетка аспирина. Девочка сидела в той же позе, печально смотря, на пустую мятую постель. Вадим залпом выпил мутную воду, скривился, выругался, поставил стакан, нашел в скомканный складках постели трусы, одел. Семейные в синий цветочек, те, в которых был вчера, Анечка безучастно посмотрела на них, и вдруг дико захохотала. От ее глубокого истеричного смеха, мороз пошел по коже, Вадим растерянно смотрел то на нее, то на себя в прозрачную темную дверь.
Девочка вскочила, резко, как огнем обожгла, швырнула ему в лицо свое белье перепачканное кровью. Вадим поборол приступ агрессии и положил кружевные трусики на постель. – Извини… но ты сама не дала мне их снять. Анечка пронзительно закричала, упала на пол, закрыв ладонями лицо, разрыдалась. Он присел рядом, - Ну, извини… я же не знал… я напился… бывает… не надо так. Вадим попытался обнять девочку, но та отстранилась – Уйди! Ненавижу! Он встал, взял со стеклянного столика сигареты, закурил, усевшись в кресло, где некогда сидела Анечка. Она упала лицом на пол, и беззвучно всхлипывала. Вадим с жалостью наблюдал за ней.
Когда девочка совсем стихла, он ушел на кухню варить кофе. Больше всего на свете ему нравился запах ландышей и горячего кофе. Когда Вадим вернулся в комнату, Анечка сидела на полу с красными глазами и вспухшими губами, она была похожа на обиженного ребенка. Девочка посмотрела, из-под взъерошенной челки, на него стоящего у входа, в трусах, с двумя чашками кофе, и криво улыбнулась, - Старый развратник, - он улыбнулся ей в ответ.
Так они и жили. Анечка приходила к Вадиму раза два-три в неделю, рассказывала о приключениях в школе, иногда дразнила, описывая интрижки с мальчиками своего возраста, иногда убирала холостяцкую берлогу. Он, конечно же, ревновал и злился, успокаивала только уверенность, что никто из ее сверстников – этих прыщавых школьников, и в подметки ему не годится в постели. Вадим очень привязался к девочке, каждый вечер, сидя перед телевизором, он ловил себя на том, что прислушивается к шагам на лестничной клетке. Он давно научился определять ее шаркающие красовки, будто их обладательница все время топталась на месте, Вадим вставал и подходил к двери еще до того, как в квартире раздавалось соловьиное чириканье звонка. Анечка врывалась в комнату, моментально заполняя ее собой, своими вещами, разговорами, она раздевалась на ходу, включала кран на кухне, подставляла под струю личико, и жадно пила ледяную воду прикрыв глаза. Потом мокрыми руками обнимала Вадима, клала голову на плечо, когда он брал ее на руки и нес в постель. После они смотрели какой-нибудь фильм про бандитов, Анечка приносила кассеты с собой, больше всего ей нравился про Бони и Клайда. Тогда она снова и снова начинала заводить разговоры об ограблении банка, или ювелирного магазина. Она говорила – Смотри, я все продумала, там охранником работает брат моего одноклассника, возьмем его в долю.
Однажды притащила пистолет, переделка из газового в боевой. На вопрос Вадима – где взяла? Анечка сладко улыбнулась, закатив глазки, и промурлыкала – А ты правда хочешь это знать? Ох, как же я его добывала… и какими мерзостями мне пришлось за это заниматься. Вадим сидел, опершись о спинку кровати, вытянув на ней ноги, Анечка подползла на четвереньках, положив пистолет к нему на живот, приблизилась к его лицу, ее зеленые глаза не добро блестели, прижалась щекой к его, и зашептала на ухо – Какие же мерзости я вытворяла, ты просто не поверишь, ты и не знал что так можно… - Перестань! Вадим резко оттолкнул девочку, встал, и заходил по комнате. Она нарочито обиженно надула губки и, поджав коленки к подбородку, из-под челки прищурившись, следила за ним.
До этого дня Вадим воспринимал все разговоры Анечки не больше чем выдумки маленькой девочки, сегодня он понял – сколько не молись, Господь не может спасти его от зверя, и если не он, то другой, под ласками демона согласится на ее уговоры. Но была еще надежда, можно было отступить, в конце концов, это его Вадима жизнь, и пока она в его руках.
Вадим остановился, собрал в кулак всю свою волю и злость, в упор посмотрел в глаза Анечке - Ты с ума сошла! Хочешь засадить меня обратно! Ты не представляешь что такое тюрьма! Девочка удивленно посмотрела в ответ – В тюрьму попадают только дураки. – Это кто тебе сказал?! Тот ублюдок, что дал тебе пистолет?! – Какая разница – легко сказала девочка, и деловито стала одеваться. Вадим резко подошел и, выхватив из ее рук лифчик, швырнул его в другой конец комнаты – Это не игрушки пойми! Даже если я останусь в живых, если не попадусь, остаток жизни придется провести в бегах. – Умрем вместе – с торжественной улыбкой выпалила девочка – Как Бони и Клайд. – Дура! – Вадим был разозлен, но аргументы против, почему-то не находились. Анечка снова начала одеваться – Я знала, что ты трус, и зачем только с тобой связалась. Она подошла к темному дверному стеклу, подкрасила ярко красной помадой губы, собрала длинные каштановые волосы в высокий хвост, молча натянула красовки, и хлопнула входной дверью.
Анечка не появлялась вторую неделю, Вадим мучительно отвыкал от нее, и уже спасительная надежда – Все кончено… стала навещать его по утрам. Ночами же Вадим тревожно спал и тосковал по ее телу.
Это случилось утром в воскресенье. Вадим лежал в постели, курил в потолок. Внезапное чувство тревоги заставило его приподнять голову, в этот же момент в дверь настойчиво позвонили. Вадим встал, натягивая на ходу брюки, звонок, не переставая, разрывался соловьиной трелью. На пороге стояла она. Волосы взъерошены, глаза красные, губы распухли, блузка разорвана, юбка испачкана кровью, коленка разбита. Девочка была похожа на тигрицу перед прыжком, Вадим отошел, пропуская ее в квартиру. Анечка буквально влетела, она заскочила в комнату, прошлась от стола к кровати, выбежала в кухню, открыла кран и припала к ледяной струе. Вадим посмотрел, как она тянется на пальчиках, у нее были грязные ноги. – Где твои туфли? – спросил он. Анечка закрутила кран, не оборачиваясь, со всей силы ударила кулаком о дно чугунной раковины – Вот ублюдок! Вадим закрыл глаза от беспомощности, подошел к ней сзади, обнял, девочка обернулась, упала к нему на плечо и разрыдалась. Он взял ее на руки и понес в пастель.
Когда Вадим отказался совершать ради нее преступления, Анечка быстро нашла ему замену. Он только удивлялся тому – и как только девочке удавалось находить такие отбросы. Это был грузчик с рынка, отсидевший свое алкаш. Она всучила ему свою историю про Бони и Клайда, план ограбления банка, и пистолет. Оружие грузчик принял, и сказал что для дела им нужен помощник, сокамерник и собутыльник Гриша. Подробности плана обсуждались за бутылкой, изрядно набравшись, приятелей потянуло на женщину, под руку подвернулась Анечка.
Слушая, под всхлипывания девочки, подробности этой истории, Вадим чувствовал как с привкусом горечи во рту, его кровь начинает закипать в жилах. Выяснив, где сейчас могут находиться эти пропойца, наскоро одевшись, он выскочил из квартиры, оставив в ней Анечку одну.
На улице шел дождь. Вадим почти бежал, временами вытирая мокрое лицо, ему казалось, что он плачет. Двери в квартиру были открыты, он прошел по липкому от грязи полу в комнату. Из мебели там был только пожелтевший, в масляных пятнах матрац, табуретка с грязной посудой и остатками еды, бутылки. Вадим представил как здесь, на этом матрасе они… На нем спал лохматый громила, с босыми ногами, грязными руками и татуировкой в виде заходящего солнца. Другой, худой и не бритый, сидел в углу, что-то бормоча себе под нос. Тут же на полу лежал пистолет. Тот, что в углу только и успел, что удивленно спросить – Ты хто? Спящий уже не проснулся.
В милиции Вадим рассказал все как было, кроме того, откуда взялся пистолет. Состояние аффекта ему не приписали, прокурор города – отец Анечки, постарался, чтобы Вадим получил высшую меру наказания. Девочку он больше не видел, только одно письмо, в котором Анечка говорила, что родители отправляют ее в Лондон учиться. А Вадима судья отправил в камеру смертников.

 * * *

- Малек ты спишь?
- Нет, не спиться.
- Так всегда в тюрьме, ночи длинные и бесполезные.
- Почему бесполезные?
- Заняться нечем и думать страшно.
- Страшно, что умрешь?
- И что умрешь, и что будешь жить. Ты читал Сэленджера?
- Над пропастью во ржи?
- Нет, хорошо ловится рыбка бананка?
- Нет. А что значит страшно жить?
- А что значит - страшно, что умрешь?
- …
- Какая разница, в смерти пугает неизвестность, не знаешь, что там за чертой, того и боишься. А в жизни, ты знаешь, что с тобой случиться завтра?
- Завтра ты можешь быть уже мертв. Как и я.
- А что значит – мертв?
- Это значит, что тебя не будет больше, вот и все.
- И все, ты думаешь, хочешь, чувствуешь – это больше чем твое гребанное тело, что станем с этим?
- А хрен его знает, просто не будешь больше хотеть и чувствовать.
- Ты не допускаешь присутствие Бога?
- Нет, то есть, может он и есть, я об этом ничего не знаю. А ты что думаешь, там, как ты сказал – за чертой, там что-то есть?
- Есть, не знаю что, но что-то…
- Типа – рай и ад?
- Ад на земле, ниже падать некуда, а рай, не знаю, ну мы вряд ли туда попадем.
- А я хотел бы познакомиться с этим умником, если он есть.
- И что бы ты у него спросил?
- Не знаю, еще не думал об этом.

 * * *

- Ксюша – представилась блондинка и слегка улыбнулась. Это была первая улыбка и первое сказанное слово. Весь путь от эскалатора до жаркого полуденного солнца они проделали молча, глядя друг другу в глаза. – Ксюша, - а в голове Алексея словно зазвенели бубенчики, такой чистый и звонкий голос был у этой девушки. – Куда пойдем? – не дожидаясь пока представится Алексей, продолжила она. – В парк, раз вышли на этой станции. Ты любишь карусели? – Ненавижу, - улыбаясь, сказала блондинка – Меня от них тошнит. – А дышать гелем, и потом смешно разговаривать? – Ты что дурак? – улыбаясь, спросила блондинка. – Да нет, ты мне просто понравилась. – То-то я смотрю, пялишься как баран, а у тебя, что денег совсем нет? – Ну, на сладкую вату хватит. – Договорились, купишь мне розовую сладкую вату, а сам подышишь гелем и споешь серенаду.
Переходя дорогу, девушка легонько взялась за ремешок его сумки. У Алексея закружилась голова, толи оттого, что она коснулась его загорелого локтя прохладной рукой, толи от невыносимого жара, солнце сегодня совсем сошло с ума.
На мосту они, не договариваясь, остановились и посмотрели вниз на воду. – Ты думаешь, в Москва-реке живут русалки? – сказала Ксюша воде. – Думаю, обязательно, а ты не слышишь, они сейчас прячутся в тени под мостом, и сплетничают там. – О чем? – О последнем утопленнике, который прыгал с этого моста, черт знает сколько лет назад. – А с этого моста можно утонуть? – Если очень захотеть, то можно. – Если бы я захотела утопиться, то нашла бы воду почище. – В бутылке минеральной воды? – В озере с зеленой водой и белыми кувшинками. – А в нашей реке тоже выросли кувшинки, и желтые, и белые, те, что занесены в «Красную книгу», ты разве не слышала, в новостях говорили? – Я не смотрю телевизор. И они не договариваясь, пошли дальше.
- Подожди, ты что, хочешь пройти через центральный вход? – Ну, да, а что он тебе не нравится? – У тебя же мало денег. Пошли я покажу тебе бесплатный вход. Ксюша повела его вдоль забора. – Вот тут будет хорошо, - она перекинула тряпичный рюкзачок через металлическую сетку – Подсади меня. Алексей поднял девушку, и удивился ее легкости. В прутьях сетки остался ее, обшитый бисером босоножек. – Тебе нужна твоя туфля? – Если не сложно… ловлю.
Возвращались уже ночью, босиком по прогретому за день асфальту. Целовались в ее подъезде. Домой шел пешком. Алексей не спросил ее номера телефона, не хотел обнадеживать, лучше пусть думает, что забыл спросить.

 * * *

- А ты за что попал?
- За Бони и Клайда.
- Не понял.
- Вырастишь, поймешь.
- Слушай, я не понимаю, ты все время говоришь так, будто не собираешься умирать, на что надеешься, думаешь, оправдают?
- Нет, это вряд ли. Но если ты еще раз заговоришь со мной о смерти, то не дождешься исполнения приговора.
- Да ладно тебе, мне казалось тебе все равно.
- Ты дебил, малек, лучше не зли!
- А что я такого сказал?
- Заткнись, ладно.

 * * *

Чем же Анечка могла его зацепить? Это случилось второй раз в жизни Вадима. Первый раз ему было пятнадцать лет. Имя, Сонечка Моисеева, носило для него магический характер, столько раз он повторял его про себя, кричал с крыши, писал мелом на асфальте.
Он был влюблен в свою соседку, Сонечка училась на год младше, и жила на пять этажей выше. Обычно, она стягивала длинные волнистые волосы в хвост, и мелкие кудряшки обрамляли миленькое личико с невероятно большими глазами. Соседка напоминала Вадиму куколку, которая стояла в витрине магазина детских игрушек, мимо него он ходил в школу. В детстве, у него совсем не было вещей из этого магазина, туда его ни кто не водил. Сколько он себя помнил, эта кукла в голубом платье и шляпке всегда стояла за стеклом, с разведенными руками, будто шла на встречу, и улыбалась. Сонечка всегда улыбалась, даже когда шла одна, она улыбалась чему-то. Вадим смотрел на нее со стороны, и не смел подойти.
Как-то в воскресенье, он как обычно был на посту, в надежде увидеть Сонечку. Вадим и сейчас прекрасно помнил счастливого воробья, который рядом с его скамейкой боролся с гусеницей. Засмотревшись на него, Вадим не заметил, как рядом с ним оказалась соседка, - Мальчик – он так и не понял, откуда она появилась во дворе. – Мальчик – тихо позвала она. От неожиданности, у него даже свело живот, Вадим хотел убежать, но не мог двинутся с места. – Там собака – Сонечка как всегда улыбалась, но как-то озабочено. – Меня мама за молоком послала, а возле магазина большая собака и она рычит – Вадим все не мог разобрать смысла ее слов. – Если тебе не сложно, если ты не очень занят, не мог бы ты меня проводить? – Он только слушал звук ее голоса, и такую ровную речь, как у учительницы русского языка. – Ну, пожалуйста, это совсем не долго. – Сонечка вопросительно вглядывалась в его лицо, а Вадим не мог оторвать глаз от воробья. – Или ты тоже боишься? – Нет – он вскочил, никто никогда не посмел бы обозвать его трусом, - Я ничего не боюсь. – Дааа, а я вот ужасная трусиха, и крыс, и гусениц, и грозы, и темноты – всего боюсь. Так ты меня проводишь? – Конечно, это к гастроному что ли? – Ага.
Всю дорогу, два квартала, Вадим до тошноты боялся, что собаки там не окажется, поэтому очень спешил, Соня шла чуть сзади. У входа она инстинктивно взяла его за руку. Собака, лохматый дворовый пес, была на месте, и в самом деле рычала на проходящих мимо посетителей. Вадим легонько высвободил свою руку из Сонечкиной, та вцепилась ему в плечо – Не надо, я передумала, пойдем лучше в другой. Он благодарно посмотрел на соседку, и постарался улыбнуться. – Подожди. Вадим подошел к собаке, та ощетинилась на него и показала зубы. – Тише ты – он протянул руку, собака попятилась назад. – Мальчик, не трогай пса – услышал Вадим за спиной – Мы уже позвонили. Он сделал шаг вперед, медленно, как во сне, дотянулся до липкой шерсти, и нащупал конец веревки. Шею собаки плотно обвивал тонкий канат. Вадим присел рядом, она словно почувствовала помощь, успокоилась, распутав тугой узел, он размотал веревку. Собака, попятилась, мотая головой, откашливаясь. Быстро подскочила к Вадиму, лизнула руку, и скрылась. Наблюдавшие его подвиг, в том числе и продавщицы, зашептались и зааплодировали. Сонечка громче всех хлопала в ладоши, она прыгала на месте и звонко смеялась.
Всю дорогу она, не отрываясь, смотрела на Вадима – Я только отнесу молоко, и спущусь так быстро как смогу.
С тех пор они ходили только вместе. И ему нравилось слышать за спиной – Вон идет Вадим со своей подружкой. И нравились восхищенные глаза соседки, и ее звонкий смех, он был готов на все, лишь бы Сонечка улыбалась и улыбалась ему.
- Постой, ты слышишь этот запах, - они возвращались со школы, Вадим как обычно в одной руке нес их портфели, другой держал ее за руку. – Принюхайся, чувствуешь, - Сонечка закрыв глаза, ловила направления ветра. – Это запах лилий, так пахнут тигровые, не те, что большие белые и сиреневые, а маленькие оранжевые в мелкую черную крапинку. Они росли у нас во дворе, пока мы не продали дом и не переехали. Господи, как давно я их не видела. – Это из цветочного магазина, - Нет – нет, не будем туда заходить, я умру, если их увижу.
В ту ночь Вадим разбил витрину магазина, и положил лилии под дверь соседке. Он не видел ее лица, когда Сонечка нашла цветы. Утром пришли милиционеры, его отцу пришлось заплатить штраф. Тогда и было принято решение отправить Вадима к матери в деревню – Там и доучишься, все равно от тебя мало толку.
В последнюю их ночь, Сонечка спускалась к нему босая, в ночной сорочке по пожарной лестнице. – А ты говорила, что трусиха, - Это с тобой я ничего не боюсь. Пойдем в парк. Вадим постелил рубашку на траве, он еще никогда не целовал девочку. – Только не снимай с меня ночнушку, и не дрожи, согрей меня. Он искал в темноте ее губы, и накручивал локоны на палец. – Обними крепче, я с тобой ничего не боюсь. Не выносимо пели сверчки.

 * * *

- У тебя девушка есть?
- У меня самая лучшая девушка на свете.
- Чего же не женился?
- Не успел.
- Ну, да, жизнь короткая штука. Ты ей говорил, что любишь?
- Нет, жизнь короткая штука, мы даже любовью не занимались.
- Так ты девственник, малек? Двадцать один год и девственник? Насмешил.
- Не до того было. И вообще, это только дегенераты считают, что мужиком становятся только после того, как удачно всунут.
- Это, верно, трахнуть бабу, не значит мужиком стать.
- А ты чего ночью-то скулил?
- Я не скулил, я молился.
- И о чем ты молишься?
- О людях, вот и о тебе тоже.
- А для себя что просишь?
- Чтоб скорее уже, через неделю будет месяц, как мы тут с тобой кукуем, надоело гадать каждое утро, последнее оно или нет.
- Говорят, ожидание смерти хуже самой смерти.
- Верно говорят, какой-то я совсем слабый стал, мнительный, вон к тебе уже привык, кажется, не переживу если ты первым пойдешь.
- Я тоже, старик, тоже привык как к отцу родному. Своего то я и не знал. Мать одна вырастила, все боялась, что я неженкой вырасту. Каждое утро бегать заставляла, на борьбу записала, фильмы всякие про войну показывала. А я, смешно сказать, готовить любил.
- Чего же тут смешного, повар – тоже профессия.
- Нее, мать говорила – не мужское дело, она меня на кухню и не пускала, я так, пока ее нет, чего-нибудь приготовлю, и уличным собакам отдам. Она потом кинется – где продукты, и ремня.
- Смешная женщина твоя мать.
- Вообще-то она у меня крутая, водителем на ЗИЛе работает, к ней на хромой козе не подъедешь, короче мировая мать.

 * * *

Сонечка вытащила голубую ленточку, стягивающую кружевной воротничок ее ночной сорочки. – Ты меня не забудешь, Вадик? Не выносимо пели сверчки. – Будешь писать.
Много раз потом Вадим дрался за эту ленточку с тюремной охраной.

 * * *

- Это хорошо, что ты с бабой не разу…
- Почему это?
- Ребенка нигде не оставил.
- А у тебя, что ребенок есть?
- Откуда я знаю. Завтра будет месяц. Может о нас забыли. Ты чего задергался?
- Научи меня молиться.
- Ты серьезно? Поверил что ли?
- Нет, жаль, что раньше… а теперь уже поздно.
- Это никогда не поздно, и на кресте спасались. Всем нужна вера.
- О чем ты больше всего жалеешь?
- О голубой ленточке.
- О чем?
- Я ее двадцать лет хранил. По глупости потерял, по пьянке. Слабый я какой-то стал, мнительный. И спать совсем не могу…

 * * *

- Гончаров, на вход.
- Господи, Алешинька, держись брат… Вадим прошелся по камере, глядя в пол, сложив руки за спиной. – Суки! - его крик услышали другие заключенные и переглянулись. Охранник передернул плечами и заглянул в камеру. Вадим сидел на коленях, уткнувшись головой в пол, закрыв лицо руками. Спина его дрожала.

- Ну вот, лейтенант Гончаров, вы ознакомились с делом заключенного Вадима Сибиряка, приговоренного судом российской федерации к высшей мере наказания через расстрел. Согласно уголовному кодексу приговор привести в исполнение.

Внутри гараж казался больше, чем производил впечатления, с улицы. Темное помещение, сырое, Алексея била мелкая дрожь. В дальнем углу стояли люди и один лицом к стене. С него сняли наручники и зачитали приговор. Алексей взял пистолет, тяжелый и обжигающе холодный. Он взвел курок.
Алексей считает – один, он почувствует, как по его виску стекает испарина. Алексей считает – два, и сглатывает комок слюны. Алексей стреляет. Он закрывает глаза и не слышит выстрела. – Осечка, - говорит металлический голос. У него забирают пистолет, его перезаряжают, возвращают. Алексею невыносимо хочется убежать, он берет пистолет. Человек со сложенными руками за спиной, поворачивается к нему лицом. Алексей пытается разглядеть удивление, шок, страх, и не может, в помещении слишком темно. Ему кажется, что Вадим улыбается. – Не могу! – кричит Алексей в душе, - Господи спаси! Он стреляет.

- Алеша… Алешинька… сынок. Прозрачный голос издалека кажется родным. – Ты слышишь меня, Алеша? Он хочет ответить, и не знает, как это сделать. – Алеша, это твоя мама, ты меня слышишь? Прохладная рука ложиться на его лицо, ему хочется спрятаться, раствориться в этой прохладе, он начинает чувствовать себя. – Ты у меня молодец, прошел последний экзамен, официально принят на службу в ФСБ, я горжусь тобой, горжусь, мой сын.