Игра в поддавки

Я положил ее тело на лед, и присыпал песочком. Всю дорогу я думал, что возможно она не виновата в случившемся. Всю дорогу я думал, и сомневался в своих мыслях. А еще, вспоминал, как впервые увидел эту девочку.

На мосту в парке культуры. Был вечер. В парке было так много огней, что трудно было найти уголок, в котором на расстоянии вытянутой руки невозможно различить цвета глас собеседника. Она была в болоньевом костюме, короткой юбке и жилетке, таком оранжевом, что трудно было не заметить ее. Я подошел к той, что была справа. Две девчонки стояли к нам спиной, и смотрели на воду. Я сказал – Привет. Она, преклонившись через перила, заглядывая через свою подругу, сказала – Привет. С самого начала меня поразила ее широкая, смешливая улыбка, такую можно поймать только у детей в зоопарке. Ее подруга и не посмотрела в мою сторону, она только выпрямилась, дав возможность нам лучше разглядеть друг друга. Мой приятель Иван, подошел к ней слева, и тоже поздоровался, но как-то вяло, мне стало неловко за него. А моя девочка сорвала с его головы оранжевую кепку и сказала, что теперь у нее полный ансамбль. Тогда я заметил ее кучири. Я никогда не видел таких живых и непосредственных волос.
Я предложил выпить пива. – Пива, пива, - запищала девочка как разыгравшейся дельфин. Мы пошли в уличное кафе, где оказалось, что нам совсем не о чем говорить. Я пытался придумать тему, но получалось, что… этого они не видели, этого не пробовали, и не любят футбол. А ее подруга все пыталась узнать, чем я и Иван занимаемся. Нам обоим не хотелось говорить об этом, и мы отшучивались. Моя девочка как-то смолкла, и играла трубочкой. Она вспенивала пиво в высоком стакане, а потом ждала пока та уляжется. Тогда меня поразили ее руки, такие тонкие, что казалось, я мог сломать их в любом месте двумя пальцами. Ее квадратные ладошки, напомнили картинку из детской книжки про Белоснежку. А пальчики, они казались тоньше сигареты, мне даже стало страшно за нее, такая хрупкая была эта девочка. Ее подругу я совсем не запомнил…

Это так по провинциальному душевно, посыпать лед песком.
 
 * * *

Забавно, что ты вспомнил тот, первый вечер, возможно уже тогда у нас все пошло наперекос.

Тогда, мы с Ленкой собирались на вечеринку. Уже нарядились, она в свой голубой костюм, мне казался он слишком скучным, но я не стала ей об этом говорить, Лена слишком близко принимала замечания по поводу ее вкуса. А я одела свой оранжевый, Лена говорила про него – Как у дорожного работника – и мне это нравилось. Я позволила ей накрасить меня, а потом сказала – Давай не пойдем, мне не очень нравятся эти парни. Лена возразила, - Ведь уже собрались. А я предложила пойти в парк и найти других. – Давай выдумаем себе имена, и скажем, что учимся в школе милиции. Я решила назваться Кристинной, мне тогда нравился фильм по роману Стивена Кинга. Ленке нравилось имя ее мамы – Полина.
Знакомство в парке как-то у нас не задались. Все попадались или совсем пьяные, или какие-то дураки, я чувствовала, что Ленка на меня зла, но в слух она никогда бы этого не сказала. По дороге домой мы остановились на мосту. Было уже темно, и Лена сказала, что пора домой. А я упросила ее постоять немного. Мне нравится смотреть на воду, особенно в темноте. Тогда ее поверхность мне кажется, входом в другой мир. Хорошо, что рядом со мной всегда оказывается кто-то, иначе, наверное, я бы не удержалась, и сиганула в это темное живое пространство.
К нам подошел мальчик лет двенадцати, хотя возможно он просто выглядел младше своих лет. Он спросил – Не начались ли танцы в парке. Я сказала, что не знаю, и взяла у него из пакета горсть семечек. Потом я услышала с Лениной стороны мужской голос. Голос сказал – Привет, - он мне показался очень мужественным, и я перегнулась через перила, что бы посмотреть на этого человека. Но тут с моей стороны появился другой парень, мальчик с семечками куда-то исчез, оранжевая кепка, это все что мне в нем понравилось. Я позавидовала Ленке.
Потом мы пошли в кафе. Этот Иван, все время что-то говорил, я а пыталась подслушать, о чем говорят его друг с моей подругой. Мне показалось, о чем-то очень умном, Лена всегда была умнее меня. В кафе она как обычно стала спрашивать у ребят, чем те занимаются. Меня это в ней бесило, не все ли равно. Мне быстро стало скучно, и захотелось домой.
Не помню, зачем мы пошли на площадь, кажется посмотреть фонтаны. Я постаралась встать так, чтобы идти рядом с… Романом. Мне нравится это имя, потому, что оно похоже на мои любимые слова, любовный роман, и романтичность. Он был высоким и широким, с черными прямыми волосами и карими глазами. Ленкин тип. Мне же нравились такие как Иван, смешные блондины. На скамейку я постаралась сесть рядом с Романом. Честное слово, не помню, кто начал первым кого целовать. Лена с Иваном деликатно пошли смотреть фонтаны. Потом мы решили ехать купаться на карьер, для этого поймали такси. Кажется, в такси мы тоже целовались. Так мы доехали до дома Романа. Я все допытывалась у Ивана, какая у его друга машина. Когда Роман вырулил из гаража на своей БМВ, я обрадовалась, что не прогадала.
Мы с Ленкой забежали домой, чтоб одеть купальники. В прихожей я сказала – Можешь убить меня, но мне до смерти понравился Роман. Лена ответила, что ей как раз понравился Иван, мы обнялись и побежали к машине.
На следующий день мы гадали, кто к кому приедет. Приехал Роман ко мне, с другим парнем для Лены. Мне стало ее жаль.

 * * *

Моя девочка сказала, что любит воду, даже на картинках. До моря ехать каких-нибудь два часа, я решил, что это ей понравится. Стаса, я взял для ее подруги. Сегодня девочка была в салатном сарафане чудо как хороша. В наступающем вечере, хорошо смотрелся ее золотистый загар, может, это крем такой, девчонки пользуются им, чтоб придать золотистый оттенок своей коже. По дороге мы купили пива.
Когда мы доехали, стало совсем темно. Девчонки, на заднем сиденье, все время мурлыкали какие-то попсовые песенки. Я свернул с дороги на лесную тропинку, она вела к воде. Было совсем темно. Ребята казались мне очертаниями людей. Было неуютно от этой темноты, я решил разжечь костер.
Стас с Ленкой пошли купаться, мне показалось, что и моя девочка с ними, я вздрогнул, когда она появилась перед огнем. Девочка обошла его и присела рядом на корточки. Она сказала – Ты знаешь, мне кажется, я тебя люблю. Она так и сказала – Люблю. Это было слишком неожиданно. Я даже разозлился. Даже я, когда хочу затащить в пастель девчонку, не говорю таких слов. Что ей от меня надо? Ну, конечно, она увидела красивую машинку и запала. Кажется, я сказал ей об этом. Девочка просто встала, и ушла в темноту.
Я не помню, о чем думал потом, и сколько прошло времени. Ее подруга и Стас пришли к костру, и спросили меня о ней. Я помню, я точно думал, что она с ними. Мы стали звать девочку. Тогда я еще подумал, какое не удобное имя Кристина. Она не отзывалась. У ее подруги началась паника, я тоже разнервничался. Мы вернулись в город, но дома ее тоже не было.

 * * *

Я сказала, что люблю его. Это было впервые в моей жизни. Я всегда мечтала влюбиться, и завидовала влюбленным. Мне тогда уже исполнилось семнадцать лет. А о любви я знала только по книжкам.
В Романа я влюбилась сразу. А как еще можно влюбиться. И…, хотя я не собиралась ему этого говорить, все вышло неожиданно для меня самой. А он сказал – я так говорю, потому, что мне понравилась его машина. Мне стало обидно. Я сначала сидела в машине, а потом, мне вдруг стало противно в ней сидеть. И как-то стыдно идти к ребятам. Я просто решила, что прогуляюсь. Все шла, и шла, пока не поняла, что совсем не знаю где нахожусь. Везде были только темные стволы деревьев. Кажется, я даже расплакалась от страха. Потом я услышала шум машин, и вышла на трассу. Натерла ноги, поэтому сняла босоножки и пошла. Мимо проносились машины, а я не знала в какую сторону иду. Я пела какую-то песенку, чтоб подбодрить себя. Какая-то машина остановилась, развернулась, и подъехала ко мне. Впереди со стороны пассажира сидела красивая блондинка, она спросила, куда я иду. Я спросила, правильно ли я иду, чтоб в город. А она сказала, чтоб я немедленно села в машину. Я немного обиделась, так это было грубо, и села на заднее сиденье. Она сказала, что там коробка конфет, и что я должна их есть. Голос блондинки был похож на учительский. У меня в школе была такая по истории, я жутко ее боялась, и слушалась даже жестов. За рулем сидел мужчина, он со мной не разговаривал. Я спросила у блондинки, это ее муж? Она рассмеялась, и сказала, что надеется, будущий.
В городе, мы заехали в какое-то кафе, там блондинка настаивала, чтоб я съела все, что мне принесли на огромной тарелке. Я рассказала ей все. А она только говорила, какая я красивая, и что они подобрали ангела.
Когда мы подъехали к дому, я увидела машину Романа, и ребят рядом с ней. Ленка поблагодарила моих спасителей, и залепила мне пощечину. Мне не хотелось видеть Романа, я вбежала в подъезд так быстро, как только могла. В квартире меня стало трясти, как от жуткого мороза. Роман вошел в комнату. Он поставил стул рядом с моей кроватью. Посмотрел на меня в упор. Его взгляд, мне так казалось, заполнил всю комнату. А я стала маленькой, маленькой. Этот мужик, он мог просто прижать меня ладонью, как муху. Он только смотрел. Потом сказал – Ну что натрахалась?! Я поверить не могла, что он это сказал, я покачала головой, потому, что говорить я уж точно не могла. Роман все смотрел, а я прятала свои глаза. Он, кажется, ухмыльнулся, - Не получилось, да? Жаль, мужик был с бабой, да? Хорошо, что он вышел. Меня стошнило.
В тот день, мы с Леной не разговаривали. Утром я пошла туда, где мы сидели в уличном кафе. Тогда еще Роман показал окна своей работы. Я не знаю, чем он там занимается. Я просто стояла и смотрела на стекла в полосках жалюзей. Я не люблю окна в жалюзях, они кажутся строгими и неприступными. А потом решила поехать к родителям.

 * * *

Вот тогда-то я впервые и понял это чувство – неудовлетворенности. Когда выходил из подъезда ее дома. Я ожидал чего угодно, что она начнет возражать, как-то покажет свою обиду, или будет просить прощения. И ушел я так быстро именно потому, что ждал. Она должна была выбежать за мной. Я ждал у машины. Она не вышла. И позвонил-то я именно по этой причине, из-за неудовлетворенности. Больше всего на свете я жалею о том, что не сумел тогда побороть это чувство. И позвонил. Ее подруга, сказала, что Оксана уехала к родителям. Оксана – так ее звали на самом деле. Сука – как же я был взбешен. Лена мне все рассказала – ее родители жили в другом городе. Всю дорогу я представлял это маленькое личико, мне хотелось сгрести его в кулак, и сжимать, пока не посинеет.
Она ела мороженное на веранде дома. Такая беззаботная, будто ничего не произошло. Кожа на руле скрипела под моими руками. Оксана остановилась у машины с моей стороны, на таком расстоянии, чтоб я не мог дотянуться через опущенное стекло. Она была так напугана, что я постепенно стал остывать. Я сказал, чтоб она села в машину. Оксана бросила мороженное в траву, и села на переднее сиденье, рядом со мной. Я не помню, о чем мы говорили, помню только, что никак не мог распознать, раскаялась она или нет. Тогда я сказал – Поедешь сейчас со мной. И она сказала – Да.
Внутри меня все ликовало, я мчал на скорости двести километров в час, а сердце бежало еще быстрей. Рядом сидела моя девочка, в легеньком платьице в мелкий цветочек. Локоны ее были прихвачены с двух сторон в хвостики, а то, что она босая я увидел уже дома. Она сказала – Большого удовольствия ты со мной не получишь, потому, что я еще девочка. Я целовал и обнимал ее, сколько было сил, только иногда боялся, когда у нее хрустели косточки. Она не открывала глаза, только несколько раз вскрикнула, и прижимала мою голову к себе.

 * * *

Мне совсем не было больно. Мама говорила, что это больно ужасно, а мне не было… может быть только совсем капельку.

 * * *
 
Утром я разбудил Оксану и пошел ставить чайник. Она долго искала свои трусы. Они были под кроватью. Я опаздывал на работу и торопил ее. Хорошо, что Оксана снимала квартиру рядом с моим офисом. Весь день я думал о том, как все просто вышло. И то, что я оказался у нее первым, видно было обычной случайностью. К концу дня сидел в своей компании, в привычном баре и пил пиво. Понятия не имею, что произошло, тогда я это не анализировал, глупый анекдот, или сальная шутка кого-то из этих уродов. Может, я выпил лишнего. Мне вдруг явно привиделось, как кто-то из этих пьяных рожь, целует мою девочку. Тискает, за такую тонкую талию, что я мог обхватить ее пальцами одной руки. Я прыгнул в машину, и через пять минут был у дверей ее подъезда.
Оксана была одета. Сегодня она показалась мне гораздо взрослее, чем вчера. Черное платье, красные губки, уложенные волосы. Туфли на шпильке разозлили меня. Оказывается, она ни сколько не сомневалась, что я к ней приеду. Мы вернулись в бар – Нельзя же такую красоту держать дома. И я был рад, что представил ее своим друзьям. Моя девочка вела себя смирно, все время смотрела на меня, и не велась на пьяные провокации этих уродов, моих друзей. Тогда я думал, что приручил ее.

 * * *

Я тогда не думала, что делаю что-то ужасное. Мои друзья – битники, уличные музыканты, позвали меня танцевать на крыше. Я не знала, приедет ли ко мне Роман. И так давно не гуляла с друзьями. Лена уехала на каникулы к родителям. Я осталась в городе, ведь Роман столько работал, жестоко было заставлять его ездить за тридцать километров к моим родителям. Он говорил, что скоро отпуск, и мы поедем на море. Я не знала номера его телефона, поэтому написала записку и сунула ее под дверь. Чтоб он не сердился, я написала, будто поехала к тете. Она жила рядом, только Роман не знал где.
Мы гуляли пол ночи, а днем Роман приехал. Я не ждала, он никогда не приезжал в свой обеденный перерыв. Я рассматривала фотографии с последней съемки, и не успела их убрать. Они так и остались разложенными на кухонном столе. Роман спросил, где я была, я солгала. Он сказал, что был у моих родителей, вместе они были у тети, потом у бабушки, которая живет за семьдесят километров от нашего города. А потом он увидел эти фотографии. Я обещала Роману, что больше не буду сниматься. Он считал, что модели все проститутки и тупые. И я обещала ему, но фотограф, он уговорил меня, он сказал, что это будет последняя фотосессия. И я не могла отказать. Наш фотограф, самый добрый человек которого я встречала. Роман сказал – Ты обещала. Я снова солгала. Когда я вру, то так быстро говорю. На фотографиях был браслет, Роман подарил мне его несколько дней назад. Я была в панике. Роман спросил что-то, и я решила больше не врать. Он спросил, я ответила правду и получала пощечину. Это было так не справедливо, что я расплакалась. Он стал собирать вещи, все те, что оставлял у меня прежде, и я поразилась его спокойствию. Оказывается, он оставлял тут целую кучу денег. Роман сказал, чтоб я взяла их, что это он мне платит. Я не помню, что мне было больше, обиднее или страшнее. Помню только, что я все плакала и плакала. А он бросил мне их в лицо. В своей жизни я никогда не видела столько денег, они разлетелись по всех квартире. Роман заставил меня поднимать их. Купюры были совсем новенькими, я помню мокрые пятна на них от моих пальцев.

 * * *

Тогда я вернулся потому, что уж точно был уверен в ее покорности. Ну, взбрыкнула на последок. Конечно же, я не был у ее родителей. У Оксаны даже не возникло сомнения, бедная девочка, не в чем не может соврать, моя собака притворяется лучше. Зато всем словам девчонка верит безоговорочно. Меня взбесили фотографии – маленькая сучка не держит слова. Но и это хорошо, после той взбучки она надолго запомнит чего стоит ее вранье. Конечно, я знал, она не возьмет денег.
Все о чем я сейчас жалею – ничего нельзя вернуть назад. Время привыкания и учебы, было самым прекрасным в нашей жизни.
Она быстро всему училась, моя девочка. Как-то она сказала, что я не смогу ее переделать, что она слишком взрослая для этого. Ее наивность умиляла и будила мое воображение. Чем отчаянней она сопротивлялась, тем желаннее становилась для меня. Я владел ее телом. Оксане и в голову не разу не пришло отказать мне. Где бы то ни было, в любое время, в любом месте, в лифте, в примерочной магазина. Мне нравилось одевать мою куколку. У нее совсем не было вкуса, и она полагалась на мой. Оксана отдавалась мне с радостью, иногда она смеялась. Конечно, я не был слеп, и отдавал себе отчет – Может со мной, значит может и с любым другим. Иногда она пыталась что-то сделать наверно, сама придумывала, всегда стремилась доставить мне большее удовольствие, чем могла. Она пыталась что-то делать, и заглядывала в глаза, как моя собака. Глупая, не понимала, что этим только злит. Я начинал гадать, кто мог ее этому научить. И явно видел его потные лапы, касающиеся моей девочки, ее прозрачной кожи. Они скользят по ее спине, где видна каждая косточка ее позвоночника, спускаются к таким узким ее бедрам… Мне хотелось его сломать, перебить позвонки одной ладонью, и смотреть, как корчится маленькое тельце моей девочки.
Мы поехали на море. Там уже ждали нас мои друзья, и их подруги. Оксана быстро сходилась с людьми. Эта ее черта, я собирался вырвать ее с корнем, как сорняк, так не к стати растущий на грядке. Да, я чувствовал себя садовником. Возделывавшим прекрасный огород, уничтожая вредные, не нужные в нем растения. Так, одна за другой, я искоренял отвратительные черты характера своей славной девочки. Она могла впервые увидеть человека, а через минуту весело болтать с ним о разных глупостях. Смеяться, теребить рукав его рубашки.
В первый же день на море Оксана выскочила на балкон со Стасом. Она была так рада, что знала его прежде. Я наблюдал из комнаты за их спинами, создавалось впечатление, что они просто болтают. Когда вошли, я сказал, намеренно при всех, что если Оксана хочет, чтоб ее трахнули все мои друзья, я сейчас же дам команду. Ее шокировали эти слова. Конечно. Да и всех присутствующих тоже, пусть знают, что я не собираюсь выглядеть лохом. Я спросил еще раз – Дать команду? И с удовольствием отметил, она испугалась, хотела расплакаться, но сдержалась – выдержала марку.
После моря я не хотел оставлять ее одну. Воспитание проходит быстрее, если оградить человека от вредного влияния посторонних. Мы стали жить у меня, в этом районе она никого не знала. Ей даже не приходилось ходить в магазин. Оксана знала, где лежат деньги, но и рубля бы не взяла без спроса. Все, что ей надо было, мы покупали вместе. И как-то само собой, осенью, она не пошла в свой институт.

 * * *

После моря мы поехали навестить моих родителей. Они накрыли стол. Было видно, что мама с папой ждали от этого визита чего-то особенного. Папа сидел во главе стола такой нарядный, а мама испекла свой пирог. Моя мама печет лучший в мире пирог, и вообще здорово готовит.
Роман сразу все испортил. Он сказал, что не будет, есть, и что у нас мало времени. Я знаю, что мои родители были расстроены, но папа, он молодец, пытался говорить задорно. Он спросил, чем занимается Роман. Роман ответил, что это не его дело. Мне было так стыдно, что я не могла смотреть в глаза отцу. А лицо у Романа, было такое наглое. Я не понимала, зачем он это делает. Мама убежала на кухню, и оттуда слушала. Молчание отца, он смотрел куда-то перед собой. А Роман прямо на его лицо. Он улыбался, как-то неприятно, а потом сказал – Нам пора. Папа пытался его остановить, что-то говорил. Роман взял меня за руку и повел к двери. Отец сказал, что если я сейчас уйду, то буду ему не дочь. И я слышала, как дышит мама на кухне.

Наверное, если б Бог меня не наказывал, я бы сама вымолила наказание.

Роман снял домик специально для нас. Такой крохотный и миленький, что я сразу его полюбила. Мне только не с кем было общаться, и телевизор быстро надоел. Роман почему-то не любит детей. Ко мне повадилась соседская детвора. Их было мал-мала-меньше, столько, что когда они играли у нас, казалось, вот-вот рухнут стены. Мне нравилось для них готовить. Готовила я плохо, Роман всегда был не доволен, а детям, после того как набегаются, нравилось, есть мои пирожки. Они научились распознавать звук мотора машины Романа, и когда он подъезжал к дому, всех как тайфун сносило. Он не часто приезжал на обед, а вечерами я успевала, до его приезда, убрать бардак оставленный детьми. Я только один раз сильно испугалась, когда они сломали модель самолета. Роман собирал самолетики. Клеила ее весь день. Но, слава богу, успела, и Роман ничего не заметил.
Ему нужен был покой. У Романа была нервная работа, почти все время он возвращался домой злой, и вымещал зло на мне. Мы ругались из-за всяких пустяков, это больше всего меня расстраивало. Я все пыталась делать правильно, но ни как не могла научиться резать хлеб нужной толщены. Как-то Роман запустил бутербродом мне в голову.
Было бы проще, если бы мне было с кем поговорить, но у меня был только телевизор, я его ненавидела. Как-то соседка позвала меня на кофе. Мы жили в одном дворе, и я услышала, как Роман зовет меня. Он очень ругался, потому, что волновался обо мне, и запретил ходить к ней.
И однажды я сделала ужасную вещь. Был выходной, и Роман уехал куда-то с друзьями. И тут куда-то пропал свет. Я просидела до вечера, пока не началась полная темнота. Я боюсь быть в темноте одной. И просто вышла на улицу. Она была светла от шума, музыки и смеха. Тогда я почувствовала себя такой маленькой, одной на целом свете. Я просто шла вниз по улице и плакала от одиночества. Так не заметила, как оказалась в городе. Оказывается, я сто лет не была в центре. И как тут все изменилось. Город принимал меня другую, он словно говорил – Иди ко мне, я тот, кто тебе нужен. И я почувствовала, как изменилась сама.
Я бродила по его аллеям. Смотрела на целующихся по лавочкам парочек. И понимала, что уже боюсь его. Что мне страшно одной ходить по его темным улицам. И мне захотелось домой. Я зашла в телефонную будку, и скинула сообщение на пейджер Романа, чтоб он не волновался, и что я иду домой.
Во дворе сидел Роман со своим другом. Они пили пиво. Электричества по-прежнему не было. Роман был рассержен, он молчал. Мне было стыдно признаться, что я испугалась, и от страха бродила по городу. Я сказала, что гуляла с битниками. А Роман, он спросил, откуда они знают этот адрес, потому, что они недавно приходили сюда. У меня закружилась голова от страха. А его друг читал мне нотации о вреде вранья.
Это была самая страшная ссора. Потому, что было темно, в нашем доме. И я не могла следить за руками Романа. Обычно, я уворачивалась, и мне было не очень больно. Он со психу мог меня ударить. И я следила за тембром его голоса, пытаясь, угадать, что он сейчас сделает. Роман сказал, что врать любимому человеку это последнее дело, и что я ни когда не изменюсь, все время буду такой вруньей. И что нам нужно расстаться.
Я сидела как заколдованная. Меня охватила паника. Я себе явно представила тот страшный город, в котором только что была. В котором у меня не осталось никого, которого я не хочу. Я представила, и не смогла понять, как можно жить в нем без Романа. И я стала просить, умолять дать мне шанс. Обещать, что больше никогда… я обещала, что никогда не совру не словечка, что все буду делать, как он велит, я падала на колени, и целовала его ноги. И тогда он мне сказал. Он сказал, что болен, что это я его заразила какой-то венерической болезнью. Что я принесла заразу в дом. Я не могла поверить, я клялась на библии. Библия – это все что мне осталось от мамы. Он сказал – Ладно, давай спать. Больше мы об этом не говорили. Весть о болезни в тот вечер залетела в меня, упала куда-то на дно. Она больше не озвучивалась, а мирно грызла изнутри.
Я просидела всю ночь на полу между кроватью и тумбочкой. На утро я решила быть такой хорошей, как только может понравиться Роману.

 * * *

У нее даже голосок поменялся. Стал такой протяжный и тихий. Она отвечала медленно, грустно вытягивая слова: - Да, милый… Конечно, милый… Сейчас сделаю. Заглядывала в глаза, с ожиданием очередного поручения. Я все не мог распознать, претворяется она, или действительно стала такой кроткой. Девочка принадлежала мне больше, чем любая другая женщина, любому другому мужчине на земле. Я владел ее телом, я подчинил ее дух, мне хотелось завладеть ее разумом. Дурочка, она так смешно верит всем моим словам, что трудно на нее злиться. Вообще-то я не особенно был зол, просто приятно видеть страх, чувствовать, осязать. Он теплой волной исходил из каждого сантиметра такого маленького тельца моей девочки. Дикий страх, сродни идолопоклонству.
Господи, как же она была напугана. Теперь Оксану и калачом не выманишь из дома. А насчет заразы, которую она принесла в дом, я и сам не знаю, зачем придумал такое. Просто смотрел, как она умоляет не бросать ее, не сдержался и ляпнул. За одно убедился – она мне вряд ли изменяла. Теперь пусть всегда клянется на библии. Кажется, она всерьез верит в бога.

Иногда мне самому хочется в него верить. Иногда я мечтаю о нем. Я заглядываю в самые глубины своего сознания, пытаясь найти хоть след его там. И не нахожу.

Господи, я тогда был почти что счастлив. Мне нравилось просыпаться и смотреть на нее спящую. Моя девочка спала, свернувшись калачиком. Я все не мог понять, как ей удается так путаться в собственном теле. Коленки выше подбородка, руки, где-то за спинкой кровати. И почти не дышит, только выпячивает красные губки. У моей девочки губы почти всегда красные и влажные. Белеют и сохнут от страха. Оксана совсем не дышит во сне. В такие минуты, она кажется мне неживой. В такие минуты, я люблю ее больше жизни.
Ее ресницы вздрагивают. Оксана улыбается. Удивительно, но она всегда улыбается во сне. Если не плачет. Я часто просыпаюсь от ее всхлипываний. Но когда она не плачет, Оксана улыбается во сне. Открывает глаза. Какое-то время туманно смотрит на меня, потом моргает – раз, и ее улыбка становится напряженной. Она моргает – два, и лицо приобретает озабоченный вид. Девочка моргает – три, и садится на кровати, поджав колени к груди. Она мотает головой, и кучери забавно пляшут по спине, плечам, груди. У моей девочки такая маленькая грудь, с мой кулак. Я претворяюсь спящим. Она смотрит. Становится на четвереньки и заглядывает в лицо. Дует. Пальчиком убирает мне мокрую челку со лба. Мне кажется, она улыбается. Я не могу удержаться и улыбаюсь. Я обхватываю ее за талию, и переворачиваю себе на живот. Она хохочет и болтает ногами. Я прижимаю девочку так сильно, что она взвизгивает. Она издает такой звук, как раздавленный цыпленок. Я делаю кольцо слабее, и она расслабляется. Раскидывает руки и ноги, кладет голову мне на плечо, и так лежит на мне. Я напрягаю и расслабляю живот, и она колышется на нем как на волнах.

 * * *

В такие минуты, кажется, я могу умереть от счастья. Я и не знала, что оно такое. До встречи с Романом, я считала себя абсолютно счастливым человеком. А потом поняла, что счастье, не может быть постоянным. Это такие минуты, когда сердце сжимается, как мокрая губка. И даже страшно дышать, чтоб не спугнуть – еще минутку. И страшно, даже признаться себе, подумать. В такие минуты мне на самом деле хочется умереть, чтоб ничего не кончилось. Или заспиртовать, это мгновенье. Положить в картонную коробку, и иногда открывать, и любоваться.
Тогда я придумала, как можно это сохранить. Я придумала родить ребенка. И загадала. Если этой ночью, мне удастся поцеловать Рому сто раз, я забеременею.
Я поняла это сразу, когда проснулась. И сказала Роме. Он сказал, что это не возможно, и поехал на работу. Я сказала, Роме, что беременна в обед. Он разозлился. Я твердила об этом всю неделю, и всю неделю мы ругались. В понедельник, он привез мне тест. Я оказалась беременна.
Рома говорил мне всякое, и что я нагуляла дитя, и что тест дурацкий, и что этого не может быть, потому, что не может быть и все. Я не плакала, не возражала, а просто улыбалась на все обвинения. Мне почему-то стало вдруг не страшно. И легко. Оказывается страх, занимал так много места в моем теле.

 * * *

До сих пор не могу понять, как это произошло. Я и подумать не мог, что моя девочка, может вдруг стать беременной. Я на секунду представил ее громоздкую, с выпячивающимся животом. Вот она лежит на спине, а над ней топорщится эта громадина. Потом, она сидит с раздавшимися бедрами, и разбухшей грудью кормит какого-то красного младенца. Нет, этого не может быть, потому, что не может быть никогда.
Я думал, что просто скажу. Девочка поплачет и согласится. Оксана никогда мне не возражала. Я думал, ей не удастся больше меня удивить. Но ее реакция удивила меня. Оксана не плакала, не оправдывалась, не просила. Она просто решила все сама. Впервые в жизни, ей не нужно было ждать, что я скажу. Казалось, ей это все равно. И я не мог распознать, что таиться за этой спокойной улыбкой. Не могу сказать, что был напуган, я скорее растерялся. Надо было делать что-то, и делать быстро, пока Оксана не почувствовала во мне этой растерянности.
Я поехал к своей матери, просто, что бы проведать – как она. Мама, она изрядно постарела, раньше я и не замечал в ней каких-либо изменений. Казалось, что она всегда была одинаковой. Я смотрел, как она хлопочет, одной рукой заваривая чай, другой, выливая блинное тесто на сковороду. Тогда я подумал, что не разу не видел ее в кресле с книжкой или у телевизора. Все те минуты, что я помню: мама у плиты, над ванной с бельем, за штопаньем, подслеповато склонившаяся над моей рубашкой. Что я помню об отце. Его живот на диване, я высоко забирался на подушки, чтоб лучше видеть экран телевизора. Мы никогда не были близки. Отец разговаривал со мной, когда наказывал. И я делал все так, чтоб наказания случались почаще. А плакала за меня мама. Она падала на колени, и прижимала меня к себе. А я считал до пятидесяти, и освобождался от ее объятий.
Теперь, глядя на мамин ветхий халат, и заляпанный жиром передник, мне захотелось неудержимо подойти, обнять ее, зарыться в грудь лицом, и считать до пятидесяти, а если понравится еще. И не о чем не думать, не о чем.
Вместо этого я просто вышел из дома, так быстро, что не услышал, как растерялась мама. Нога утонула в педали газа. Я совсем не чувствовал педали газа, не ощущал себя. Только скорость, как ощущение пространства пульсировала где-то в районе груди. Я увидел свою девочку другой. Она уже не казалась мне капризным сгустком плоти. Она была женщиной. Самкой инстинктивно защищающей своего детеныша. Вот откуда она черпала силы для сломившегося, казалось, ее духа. Я избрал другую тактику.

Теперь, вспоминая ту гонку по пути от родительского дома, до сердца своей девочки, тот искусственно растянутый мною миг, без светофоров и других машин, я задаю вопрос вечности – почему? Почему, на желании, заменить ей бога, я не влетел в придорожный столб, или сразу на тот свет…
Я сидел в машине, глядя на черную стену перед собой, и дышал. Пока пальцы на руле не перестала бить мелкая дрожь.
В доме свет был таким ярким и холодным, мне показалось, будто все электрики мира сошли с ума. Девочка накрывала на стол, украшая его маленькими цветами, что росли у нас под забором, и разноцветными салфетками со слониками по краям. Она напевала что-то веселое слабеньким своим голоском, и виляла в такт бедрами. Подол короткого халатика танцевал, касаясь шелком смуглых тростинок ее ног. Она оглянулась на двери и улыбнулась. Потом внимательно вгляделась мне в лицо. Подошла и взялась за разворот моей куртки. – Устал?
У девочки абсолютно отсутствовал инстинкт самосохранения.

 * * *

Я не помню, как оказалась в больнице. То есть не понимаю, как это произошло. Как-то утром меня разбудил Роман, и сказал, чтоб я собиралась. В коридоре нас встретила старушка в белом халате. Она обняла меня за талию и сказала, что мужчинам дальше нельзя. А потом были двери, и еще коридоры. Слово – аборт я услышала уже в палате.
Там были разные женщины в домашних халатах. Они задавали мне всякие вопросы и, наверное, говорили что-то ободряющее. Я их не слушала. Старушка принесла мне белый балахон с дыркой для головы, и помогла раздеться. – Так готовят к казни – почему-то подумалось мне.
В кабинете не было ничего только окно и гинекологическое кресло. Я старалась на него не смотреть. Я подошла к окну. Осень раскрасила мир в необыкновенно яркие тона. Солнце светило так яростно, будто смеялось надо мной. Я была по другую сторону света. Белого, как до рождения мира. Малыш присел над лужей, в ней плавал оранжевый кленовый лист. Малыш, в оранжевом комбинезоне, достал из-за пазухи кораблик, и положил на лист. Молодая женщина читала на ходу. Она подошла к ребенку, не отрываясь от раскрытой книжки, потянула его за капюшон. Тот подхватил кораблик, обтер о болоньевые штанишки, и зашагал за мамой.
Я услышала шум за спиной. Обернулась. В проеме двери стояли двое мужчин в белом. Я не могла видеть их лиц из-за слез. Они что-то говорили, я лишь кивала. Они помогли мне взобраться на кресло, пристегнули руки и ноги кожаными ремнями. Я была вся мокрая от своих слез. – Как вас зовут? На мгновенье мне стало даже больно от стыда. – Как вас зовут? – Оксана. Я услышала свой голос как из водосточной трубы. И увидела себя сверху, похожей на разделанную курицу. И двое мужчин склонились…
Какая-то сила потащила меня вверх. Через черную трубу. Мгновенье, и я оказалась среди чего-то голубого. Никогда не видела такого голубого цвета. И услышала смех, тоненький как звон колокольчика. Я так неожиданно ощутила радость, восторг и легкость, что рассмеялась сама. Огляделась и увидела прозрачные шарики, с перевернутой восьмеркой вместо ног. Они переплывали через разноцветные мостики, как радуги, вырастающие прямо из голубого. Шарики смеялись, будто переговаривались. Я устремилась, было к ним. Но тут что-то…, та же сила потащила меня вниз.
Я села на постели, оглядела палату, и расплакалась. Женщины стали уговаривать меня лечь поспать. Мне хотелась уйти отсюда. Я услышала шум в коридоре. В палату влетела старушка, и сказала, что там мой муж бунтует. М у ж – кто-то впервые сказал, что у меня есть муж. Роман ворвался в палату, он был возбужден, что-то говорил, одевал меня. Роман подхватил меня на руки и унес отсюда.
Все последующие дни я только лежала в кровати и принимала заботу Романа. Он даже кормил меня с ложечки. Только мы не разу не говорили о том, что произошло. Я чувствовала, что Роман не говорит, потому, что все хуже, чем на самом деле. Он кормил меня какими-то таблетками. Я не спрашивала от чего они, с меня было достаточно того, что я знала.

 * * *

Я и представить себе не мог, что все так обернется. Я никогда не испытывал такого страха. Врач, изъявил желание поговорить с человеком, который привез девочку на аборт. Он задавал вопросы: кем я ей довожусь? что я о ней знаю? Он только разозлил меня ими. И такой обвинительный тон. Возможно, я и не стал бы его слушать, если бы не озабоченность в его лице, пожалуй, он был действительно заинтересован в деле. Молодой, циничный, что его могло взволновать? Моя девочка? Он сказал, что операция прошла не совсем удачно. Не совсем удачно на медицинском диалекте означает – Мы ее чуть не потеряли. Он сказал, что из-за маленького срока, и особенностей хрупкого организма девочки – операция прошла, не совсем удачно, она и сейчас находится в группе риска, и что лучше ей остаться на некоторое время под его присмотром. Конечно, речь об будущих детях не может и вестись. Он как будто обвинял меня. Этот молодой, циничный ублюдок решил, что я отдам ему мою девочку. А я не собирался отдавать ее и самой смерти. Только спросил – какие нудны лекарства.
Я каждую ночь слышал, как она плачет.

 * * *

Земля была искалечена шипами камней. В ее расщелины скатывалось небо. На нем стояли черные оборванные облака. На самом высоком полуразрушенная была башня. Потресканный кирпич которой, плакал густыми черными каплями. В самом верхнем узком окне, распятом металлическими прутьями, горел свет.
Одна птица спросила другую – Кто там живет? Птица посмотрела на подругу, царапнула длинным клювом камень, на котором сидела, и поднялась в серое небо. Птица проследила за ее полетом, нахохлилась по удобней, и подняла клюв к светящемуся огоньку в окне.
Башню разбудил женский крик. Бледная, в длинной белой сорочке, с растрепанными кудрями она металась по комнате, ощупывая воздух раскрытыми ладонями с посиневшими ногтями. Она не касалась беленых стен, а только вертелась босыми ногами по каменному полу. Женщина молодая, почти девочка, с яркими глазами и глубокими морщинами на лице, с широким шрамом на шее выпала в проем, отделявший свет комнаты от полумрака залы. Она скатилась по лестнице, не касаясь поломанных перил, и побежала по коридору. Женщина дышала как загнанный зверь, временами озираясь назад. Одной рукой закрывая рот, от рвущегося из груди крика, другой, поддерживая круглый живот, который не могла скрыть просторная сорочка. Она добежала до узкого окна и потянула за ставни. Рванула их раз, рванула два, ставни не поддавались. Женщина оглянулась, захрипела пересохшим горлом и побежала по новой лестнице. На середине ее оступилась и кубарем скатилась вниз.
Она лежала на спине, вздрагивая от каждого вздоха, глаза широко раскрыты, локоны разбросаны по полу. Ее обступили черные широкие фигуры. Мгновенье они смотрели на, уже равнодушный взгляд женщины, подняли ее высоко над головами, и понесли, вверх по лестнице.
В единственной светлой комнате башни плясали тени. Они возились над лежавшей на возвышении тенью с круглым животом. Комната была наполнена скрипящим шепотом.

Я не знаю, сколько тянулось это время, я его проживала в постели. Роман носил на руках, куда мне было надо. Иногда просто так успокаивал. Каждую ночь я просыпалась от собственных слез. От собственных снов. И терялась в реальности. День перестал сменять ночь, я прошу романа не открывать шторы. Сны стали для меня жизнью, какая бы ужасная она не была, когда я не сплю, то пытаюсь разгадать их.

 * * *

Она и разговаривать со мной стала только во сне. Как-то Оксана напугала меня до жути. Я проснулся от ее голоса, и не мог определить, спит она или нет. Я тихо позвал ее. Оксана села на кровати и уставилась на меня. В темной комнате я не мог разглядеть ее лица, только растрепанные волосы и маленькие плечи. Она будто пыталась разглядеть меня, все ближе тянулась к лицу. Я пошевелился. Она вдруг как закричит, пронзительно и так близко. От неожиданности я, было, не закричал сам. Оксана поползла к краю кровати и скатилась на пол. Она все кричала и кричала как от боли. Пока я не включил свет и не закрыл ей рот, плотно прижав голову к себе. Мы долго сидели на полу, я все не мог придти в себя. Оксана все не могла перестать дрожать.
Она первая пошевелилась и посмотрела на меня совершенно прозрачными глазами. Оксана посмотрела на свой живот и снова на меня. – Что они сделали с моим ребенком?

Я не терзался чувством вины, по большому счету мне даже не было ее жаль. Жаль было лишь смотреть, как хорошая моя девочка превращалась в костлявого обезумевшего звереныша. И я не мог придумать, как это остановить. Мне все реже удавалось поймать ее взгляд. Когда Оксана смотрела мне в лицо, она и не замечала меня, казалось, она смотрела в глубь себя. И когда говорила, а голос ее стал жестким, речь быстрой, она никогда не говорила разумно. Оксана рассказывала мне о своем сыне, Павлике. Она видела его повсюду, чаще он сидел у ног на краю кровати. Каждую ночь я уговаривал себя лечь рядом с женщиной которую любил.
Оксана рассказывала мне о своем сыне, Павлике. Какой он добрый и умный малыш. И когда, ей казалась, она его видела, Оксана улыбалась, своей прежней детской улыбкой. А временами она теряла ребенка, и настойчиво просила меня, его найти. Не знаю, может, она действительно была бы хорошей матерью, а может, она чувствовала, что никогда ей не станет.
Однажды я вернулся домой и обнаружил Оксану спящей. Она лежала, свернувшись калачиком, и так мирно спала, как прежде. Мне вдруг почудилось, что все как прежде, что не было этих недель ужаса и бреда. Вот сейчас девочка улыбнется, поцелует меня, и начнет хлопотать с ужином. Я не дышал, так боялся ее разбудить. И гладил ее нежно, не касаясь тела. Господи, как я хотел ее в тот момент. Девочка пошевелилась, видно почувствовала. Я замер. Она перевернулась на другой бок, на подушке остался свежий кровавый след. Я взял ее голову, откинул волосы, на шее, начиная от уха до ключицы, был широкий рваный порез. Не знаю, чем она его сделала. Страх уступил место ярости. Я стал трясти Оксану. Кричать – Зачем?! Она сонно-удивленно повторяла – Не я.
Тогда я стал пристегивать девочку наручниками за одну руку к спинке кровати. Они были маленькие, с розовым пушком, такие используют мужчины и женщины для любовных игр. Теперь, мне было странно думать, что на земле еще остались люди, играющие в любовь.
Больше всего я боялся, что Оксана покалечит себя или убьет. С каждым днем мой страх увеличивался. Я все реже выходил из дому, только за самым необходимым. Все реже спал, страх, того, что завтра может и не наступить, заставлял смотреть на безумную мою девочку, участвовать в ее бредовых играх. Остальной мир просто перестал существовать.

Однажды мне приснился снег. Он белым пухом покрывал землю, деревья, розовые цветы, падал крупными хлопьями с неба. Моя девочка, в белом платье кружилась, играла со снежинками. Я сидел в стороне и наблюдал за ее танцем.
Проснулся я раньше нее. Девочка спала, спрятавшись в собственных кудрях. Я отдернул штору и увидел белую улицу. Легкий снег лишь припорошил ее, он был первым. Оксана заворочалась в кровати и заскулила. Я вышел за дверь, босиком прошелся по обжигающей земле. Посмотрел в небо. Оно было серым и незнакомым. Мне вдруг показалось, что я ничего этого не видел прежде. Ни неба – такого близкого и недостижимого, ни снега – первого, и оттого похожего на чудо. Ни этого перехода – от осени к зиме, от ночи к утру. Я почти физически ощутил загадку природы, простую и вместе с тем неразрешимую. Я присел к земле, и собрал горсть мокрого снега.
Девочка спряталась под одеялом, как замерзший котенок, подтянув под себя ноги, головой уткнувшись в подушку. Я сдернул одеяло, но она не хотела поворачивать ко мне лицо. Я повалил ее на бок, заставив, выпрямится, и лечь на спину. Она просто смотрела в потолок, я присел рядом. Провел снежком по ее лицу. Девочка зажмурилась. Провел по шее, сорочке, оставляя мокрые следы на груди, животе, ногах. Оксана лишь вздрагивала. Я провел по губам. Они инстинктивно приоткрыла их. Я поцеловал губы. Не знаю, возможно, она вяло ответила мне, возможно, мне лишь этого хотелось. Тело ее и отзывалось и не отзывалось на мои прикосновения. Она походила на механическую куклу. Я двигался медленно и молился – только бы она не открывала глаз. Я любил ее. И это походило скорее на извращения сумасшедшего, нежели на акт любви. На финальной точке я приподнял ее и обнял, так сильно, как только мог. Девочка пискнула, или это хрустнули кости. Что-то треснуло во мне. Волна рыданья выкатилась из груди потоком горячих слез.
Не знаю, сколько мы просидели так. Я впервые испытал легкость за много лет. Тело обмякло, потеряло чувствительность. Голова освободилась от мыслей. Новая душа, будто, родилась во мне.
Пришел я в себя оттого, что Оксана пыталась высвободиться. И первое что почувствовал – горячие следы ее рук на спине. Я посмотрел в глаза своей девочке, и, возможно мне показалось, ее взгляд был вполне осмысленным, и даже, почти живым. Я взял ее на руки и отнес в душ.
Под прохладной водой снял ее сорочку, придерживая за талию, моя девочка была еще очень слаба. Я выдохнул и включил холодную воду. Нас обдало ледяным потоком. Девочка задергалась, взахлеб хватая воздух. Наша кожа покрылась мурашками. Я включил горячую воду, поток спазм прокатился по телу. Девочка расслабилась. Наша кожа покраснела. Я проделал это несколько раз. Девочка уже сама стояла на ногах. Я обернул ее махровым полотенцем и отнес в комнату.
Она сидела в кресле, пока я перестилал постель. Я одел девочку в кашемировую пижаму и усадил среди маленьких подушек, розовую, свежую, как аленький цветочек. Сделал нам чай с малиновыми ветками, как заваривала Оксана. Поставил кассету с фильмом «Дракула», девочка все время таскала ее за собой, как и книжки Стивена Кинга.
Все таки она была немного ведьма, странная моя девочка. Как-то сплела мне браслет из ниток, перьев, монет, каких-то стекляшек. И сказала, что на каждый узелок завязала заклинанье, и что этот амулет будет меня оберегать, когда ее нет рядом. Ей следовало сплести оберег против себя. Я сунул его в карман куртки и выбросил на светофоре.
Я пришел в себя, когда на экране появились титры. – Хочу есть – сказала Оксана. И невероятно меня этим обрадовала. Я лихорадочно искал хоть какие-то продукты. На кухне ничего не было. Оказывается, мы все съели не понятно, сколько дней назад. Я подхватил бумажник, и поймал свое отражение в стеклянной двери, отражение широкой улыбки счастливого человека.
Машина завилась с пол оборота. Площадь была полна людей. Люди. Они казались мне такими добрыми сегодня. – Вишневый – сказала девушка в розовой майке. – Я говорю, йогурт возьмите вишневый, он вкуснее, вы ведь ребенку берете? Я кивнул, и пошел дальше между полок с продуктами. Девушка на кассе тоже была совершенно мила. Помогла мне упаковать продукты и простила пять рублей. Мне не хватило денег, надо было заехать в банк.
Я нашел девочку перед зеркалом. Она была на каблуках, в вечернем платье, том, что мы купили на ее День рожденья. Оксана медленно расчесывала волосы деревянной щеткой, печально глядя на себя. – Какая я бледная, - сказала она моему отражению. Я обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. – Хочешь, поедем с салон и приведем тебя в порядок. – Хочу, - сказала девочка и села в кресло, прижав коленки к груди. Я достал продукты. Оказалось, я купил так много всего, и ничего конкретного. Оксана из кресла равнодушно смотрела на все банки и коробки, которыми я заполнил стол. – Я буду йогурт – сказала она со своего места. Я протянул ей вишневую банку с чайной ложкой. – Нет, покорми меня, как обычно, - капризно протянула девочка. В ее голосе не было жесткости, но он и не был слабым как прежде. Я улыбнулся ее словам. Сел на пол, у ног Оксаны, снял фольгу с банки. Девочка облезала губы.

 * * *

Я чувствовала себя так, будто долго-долго каталась на карусели, потом еще долго плакала. Это было – и приятное чувство усталости, и тошнотворное пустоты. Каждое слово, даже самая простая мысль, отнимала у меня много сил. Я возвращалась в этот мир, а он, казалось, не был готов к моему возвращению. Он, будто похоронил и забыл меня осенью. Роман хлопотал вокруг. Мне это было не то чтобы не приятно, а не за чем. Я с удовольствием просидела бы одна в каком-нибудь темном углу всю оставшуюся вечность. А он все время спрашивал, чего я хочу, все время напоминал мне о своем присутствии. Я только и успевала говорить – Нет…..Нет. Я закрывала глаза, а ощущение присутствия Романа не исчезало. Однажды я спросила – Тебе не нужно ходить на работу, или куда-то еще? Он удивленно посмотрел на меня. Возможно, это было слишком резко. Роман как-то растеряно провел взглядом по полу. Но я уже не могла сдержать вырвавшегося наружу раздражения. – Что ты сидишь тут целыми днями, - сказала я ему – Мне не нужна сиделка, я в состоянии делать все сама… Слова говорились и говорились, пока я пыталась унять свою злость. Злость вызванную ничем. Боже, я стала злой. От осознания этого я вдруг расплакалась. Роман сел ко мне на кровать, обнял и тихо зашептал успокоительные слова. Думаю, он списал все на нервы.

 * * *

У моей девочки совсем расшатались нервы. Она взрывалась по любому поводу, и без него, потом плакала. Оксана все время хотела быть одна. Все время гнала меня. Я находил ее задумчивой, смотрящей в одну точку. Даже когда смотрела в телевизор, она смотрела сквозь него. Я боялся того, что она вернется в недавнее свое состояние. Поэтому старался не оставлять ее, старался вернуть девочку себе. Вернуться к прежней жизни.

 * * *

Я иногда пыталась говорить с ним. Мне трудно было говорить, а он, будто не понимал. Роман был глухим, он не понимал, и не хотел. И что мне было делать, я пыталась снова. Протягивала руку, просила – Пойдем. Мы столько пережили вместе, нам нужно научиться, вместе жить. А он говорил, что мы это умели. Я говорила – Нет, мы жили не вместе, это я жила с тобой, и больше не хочу так. Я протягивала руку, а Роман, пытался ухватить меня покрепче, чтоб вытащить. Тогда я говорила, что не хочу в тот мир, где он убил моего ребенка. Это был сильный ход. И я все била, била им больней, сильней, до крови.

 * * *

Оксана говорила, что мои руки в крови ее ребенка. Что я мог на это возразить. Это было ее средство защиты. Иммунитет, который девочке вкололи, когда она была в больнице. А может, она принимала его из моих рук. Иммунитет был в тех таблетках, которые ей выписал циничный врач. Мы словно перетягивали канат. Одна за одной я сдавал позиции.
Однажды девочка проснулась и сказала, что хочет поехать к родителям. Я предложил отвезти ее. Но Оксана возражала, она сказала, что после того, что я устроил мне лучше там не появляться. Это было странно. Уже много месяцев Оксана не выходила из дома одна, уже много месяцев она и не вспоминала о своих родителях. Я сказал, что не вижу реальной причины для поездки к ним. И девочка вспыхнула. Она бросила маленькое зеркальце об стену и закричала. Зеркальце круглое в виде цветочка на тонкой ручке-стебельке треснуло, и упало на кровать. В нутрии меня как будто что-то вздрогнуло. Я никогда не думал, что у истеричек такой высокий и скрипучий крик.
Оксана обвиняла, что я лишил ее родителей, друзей, что у нее ни кого не осталось. Я спросил, а разве ей мало меня. На это она, смотря мне прямо в глаза, сказала – Ты мне надоел.
Не знаю, что было первым порывом, ударить ее, или закрыть глаза и выбежать из комнаты. Во рту образовалась горечь. В глазах изображение потемнело, как от перепада напряжения в сети. Я, подобно утопающему, что хватается за соломинку, попытался думать. – Она это сказала потому что: разозлилась, случайно, а на самом деле имела в виду другое, я ей действительно надоел. Своим повышенным вниманием, навязчивой заботой. Я сказал – Хорошо. И пошел к соседу за сигаретой. Вообще-то я бросил курить полтора года назад.
Когда я вернулся, девочка уже собралась. Она была в старых своих джинсах, плотно облегающих ее ножки, потрепанных на попе и коленях, в ярко розовом свитере, и розовых сапожках на каблуках. В браслетах и бусах. Такой, какой встретилась мне однажды. Какую я пытался переделать. Какую, теперь мне кажется, на самом деле любил.
Я сказал, что не выпущу ее из дому в таком виде. Оксана сказала, что это ее обычный вид, что он ей нравится, а я ей не муж указывать.
Я был ей действительно не муж. В официальном плане, тут мне нечего было возразить. Но я был ей больше чем муж: отец, любовник, в какой-то момент, мне кажется, я заменил ей бога, и… Это просто такой период, совсем скоро мне удастся вернуть все назад. Девочка протиснулась между мной и кроватью, накидывая на ходу короткую белую шубку из искусственного меха. Она хлопнула входной дверью. Она даже не попрощалась. Я стоял посреди спальни, без единой мысли в голове, пока мои биологические часы не догнали реально уходящего времени.

 * * *

Я вышла во двор. Выбежала за ворота. Не оглядываясь, вприпрыжку свернула с этой треклятой улицы. И рассмеялась, так она мне опротивела. Я пошла медленней и прислушалась к себе. Внутри все ликовало, я не могла сдержать улыбки. И погода была ослепительна как моя душа. Солнце отражалось в блеске совсем пока чистых сугробов. И не давало смотреть на небо. По нему пушистые плыли облака. Если честно, я сама не знала куда иду. Просто хотелось быть в этом блеске одной, среди чужих людей. Мне хотелось кружиться и задевать прохожих. Дергать за рукава их курток, ремешки сумок, целовать старушек и детей. Я двигалась знакомыми и давно не проходимыми маршрутами.
Вдруг пришло в голову, что у меня с собой нет ни капельки денег. Эта мысль рассмешила. Возможно, я и не собиралась ехать к родителям.

 * * *

Я сел на кровать и включил телевизор. Искусственный фон помогал вернуть себя в реальность. Постепенно воспроизводя в памяти секунды, слова, взгляды, интонации. Я нашел. Оксана не взяла с собой денег. У нее не может быть ни копейки даже на автобус. Она даже не попросила. Девочка не собиралась ехать к родителям. Эта мысль вызвала у меня ломку в ногах, руках, голове. Что-то затрещало. Я сжал ладонями виски и зажмурился от боли. Я дышал раз, дышал два. Я посмотрел на окно, его разрывало солнце так неистово, будто смеялось надомной. Я дышал три, дышал четыре. Я встал и как в вялом сне вышел из дома. Сел в машину, посмотрел на замок зажигания. Я дышал пять. Я вернулся в дом за ключами. Мне показалось, что это сон, в котором бежишь, вкладывая в движения все свои силы, при этом движешься мучительно медленно. Я завел машину и просто поехал по улице.
Поворот, еще поворот. Светофор.

 * * *

Я немного озябла. Я шла мимо уютного стекла, где в теплом полумраке за столиками сидели люди что-то ели, пили, разговаривали. Я не выдержала и вошла. Села за свободный столик, не раздеваясь, сняла только перчатки и подышала на покрасневшие пальцы. У меня все время мерзнут руки. Сейчас бы горячего чая, все же жаль, что у меня не копейки денег.
Официантка принесла меню. Мне стало не ловко. Тепло и неяркий свет в конец разморили, и не хотелось двигаться. Я только неловко улыбнулась ей, и стала думать, что делать дальше. Почему-то настроение испортилось. Так, будто меня неожиданно обидели. Мысли не хотели собираться в кучу. И тогда я услышала – Привет.

 * * *

Я иду по заснеженной центральной улице главного города северной страны. Как я оказался здесь? Сел в машину и приехал лет сто назад, чтобы никогда не вернуться в наш городок. Не то чтобы я по нему скучал, просто каждую зиму мне не хватает песка на дорогах. Знаете, им истаивают лед. Я прохожу расстояние от дома до булочной, учитывая больные ноги, оно занимает не более пяти минут. Столько же обратно. Я снимаю ботинки в прихожей, и мою под теплой водой, иначе они покроются белым налетом. Это кислота, теперь ее посыпают тротуары.
Я иду в кухню, завариваю чай с малиновыми ветками. В столице их не достать. Малина растет у моих соседей на даче. Каждую осень им приходится привозить для меня ветки. Я связываю их веником и сушу над печкой.
Я иду в комнату включаю телевизор. Не потому, что хочу узнать последние новости, о том, что террористы опять взорвали станцию метро, или захватили заложников. Они меня не интересуют. В метро я давно не спускаюсь, и вообще почти не выхожу из дома. Просто я привык к телевизору. На нем давно установлен один канал – центральный. TVфон спасает от тишины.
Я слышу, как за стеной плачет соседский ребенок. Я пытаюсь понять, почему он вечно плачет. Может ему не дают есть, или бьют. А может он помнит еще, что-то очень важное, и пытается сказать это своим родителям. А говорить он еще не может и плачет от отчаянья.
Я допоздна сижу перед телевизором. Стараюсь устать, что бы быстро уснуть. Уснуть получается все реже.

 * * *

Я подняла глаза и увидела своего бывшего одногрупника Максима. Он так изменился. Он изменил прическу. Его желтые кучери теперь были гладко зачесаны назад. Я ему жутко обрадовалась.
- Ксюха ты?!
Я ему улыбалась.
- Слушай… ты пропала… мы все гадали… замуж вышла…что ли?! А здесь чего?
Мне казалось, вот уже сто лет я не слышала человеческой речи. Я только улыбалась как рыба на песке.
- Я вот кофе решил, тут каппучино – класс, с клубничным сиропом… пробовала? а будешь? а то контрольная через час по инглишу, надо взбодриться…
Он все говорил, говорил. Я улыбалась и кивала как дрессированный дельфин. Рассказывал про моих бывших подруг, бывших преподавателей, вечеринки, о моей бывшей жизни. Боже, каким взрослым он стал. Максим привлекал меня, меня привлекало то, о чем он говорил. Я улыбалась и смеялась и плакала в душе. Я пила лучший в мире каппучино со вкусом клубники и другой, уже совсем другой жизни.
Когда Максим встал, я испугалась. Я испугалась, что вот сейчас, сейчас уйдет.
- Ну, ты куда щас? – спросил он.
Я смотрела, наверно жалобно, потому, что Максим сел.
- А знаешь, хрен с ней, с этой контрольной, когда теперь тебя увижу… вот наши то удивятся… у меня есть еще бабки, давай кофе с белизом…
Я рассмеялась. На самом деле от радости, но вышло как-то истерично. Максим испугался.
- Ты изменилась…

 * * *

Я ездил по городу, пока машина не остановилась. В ней кончился бензин. И у меня внутри что-то кончилось. Я упал на руль и закрыл глаза. Голова кружилась как на карусели. Пока ко мне не постучался патрульный. Он помог отбуксировать машину к обочине, и помог с бензином.
Уже стемнело, а я все не решался ехать домой. Мне было страшно возвращаться в него. Я решил пройтись по главному проспекту, горящему огнями витрин.
Я помню этот момент, будто видел его на экране в замедленной съемке. Я повернул голову и увидел за стеклом ее. Оксана сидела за столиком. Она смеялась. Напротив сидел он, что-то рассказывал, увлеченно, тоже смеялся, и периодически хватал за руку мою девочку. Она смеялась. Я старался представить себе ее смех. Я так давно не слышал его.
Пришел в себя, когда они собрались уходить. Встали. Он взял Оксану за руку. Я встретил их у входа.
- Ой, - только и сказала она, и испугано посмотрела на меня. Тот переминался с ноги на ногу. Он смотрел то на меня, то на нее. Я смотрел на Оксану. Оксана испугано смотрела на меня. Я молча взял ее за руку и повел к машине.
Всю дорогу до дома мы молчали. А на самом пороге, когда я попытался подтолкнуть ее к двери, девочка вдруг разрыдалась. Да так горько, как ребенок.
Она отошла подальше от двери, замотала головой и разрыдалась. Я растерялся и еще больше разозлился на Оксану за то, что так ловко ей удалось выбить меня из колеи. Всю дорогу до дома я обдумывал и предвкушал грядущий разговор. Наконец-то я имел возможность обвинять, угрожать, требовать покаяния. Ожидаемые выяснения должны были расставить все по своим местам. Я снова ощущал уверенность и превосходство. Мозг работал на скорости 200 км. в секунду. Энергия горячей волной бежала по венам, пульсировала на кончиках пальцев. И тут такой облом…
Первым порывом явилось желание силой втащить девочку в дом. Пощечинами, холодным душем привести в чувство. Заставить слушать себя. И я, было, попытался… Оксана подняла такой вой. Казалось, жители всех домов в нашем городке подскочили в своих постелях. Она вырывалась, кусалась и царапалась. Я пытался ударить ее по лицу, но попадал все не туда. Оксана будто не замечала ударов. Она не замечала моих рук. Вела себя как сумасшедшая, сама кидалась, рычала, и визжала как раненый зверь. Ей удалось ударить меня ниже пояса. Оксана кинулась к воротам и выскочила на улицу. Я нагнал ее на пол дороги к перекрестку. Кровь пульсировала. Мозг постепенно отключался. Ее шуба оказалась в моих руках. Я помню ощущение меха под ногтями. Я схватил ее за свитер. Я не помню следующие несколько минут. Изображение поплыло. Ощущения смазались.
Я сидел на земле, прижимая ее тело. Я выл. И скрипел зубами до боли. На языке ощущалась крошка, будто я раскусывал мел.
Я пришел в себя от ветра. Он вдруг подул с большей силой. Я заплакал. Не знаю точно, что произошло. Голова девочки была в крови. Возможно, она ударилась об камень. Возможно, я бил ее головой об асфальт. Как бы то ни было, это был несчастный случай. Я не виноват.
Я рассказал девочке об этом. Мне так много нужно было ей сказать. Она возражала, так убедительно и разумно, как никогда при жизни. Чем больше мы говорили, тем больше я понимал ее. Отнимание жизни у девочки началось с первой нашей встречи. – Помнишь? – Я помню, милый. Мы говорили до рассвета. С ним весь мир стал серым. Холодной стала моя девочка. Лишь замерзшая кровь на льду была красной.
Я оставил Оксану там. Я сел за руль. Я поехал по серой дороге в серое никуда. Что бы долго, долго жить там своей серой жизнью.

 * * *

Вот так я часто вспоминаю о тебе, придуманная моя девочка, сидя за тупым монитором устаревшей уже модели компьютера, расчесывая правую ногу, пока крупная капля крови не скатывается ко мне в тапок. В общем-то, у меня все нормально. Иногда заходит сосед с пивом, иногда заезжает дочь с мужем и сыном балбесом. Она мне не родная дочь, я взял ее в довесок к толстой жене – гинекологу, в вечном своем белом халате. Бог не дал нам детей, впрочем, и мне и ей этого не слишком-то хотелось. Так же как пышной свадьбы, мы сошлись тихо, по-семейному. Ее дочь спокойно выросла и без моего участия, так же спокойно вышла замуж и переехала с глаз подальше в другой конец города. Я не очень-то интересуюсь ее жизнью, впрочем, как и она моей. Я не очень-то интересуюсь своей жизнью, последнее время она стала меня отягощать. Висит мертвым грузом на груди, и не пускает меня… Я не знаю что там после смерти, если все по-честному, то там тебя нет, ты где-то в более прекрасном и светлом месте, чем то, куда мне предстоит попасть. Искренне надеюсь, что тебе там хорошо. Искренне мечтаю тебя увидеть снова.
Первое время я искал тебя в своих снах, в зеркальном отражении, в черной своей душе. Сейчас, в дряхлой памяти я пытаюсь воспроизвести черты твоего маленького личика. И не могу. Помню только жемчужные бугорки позвоночника, вспенивающиеся на твоей белой-белой спине. Оксана, мне уже 96 лет, Бог наказал меня долголетием. Иногда я просыпаюсь от страха, что все еще жив. Иногда я шизофренически боюсь, что это никогда не кончится.

 19.06.2005 г.