Государство это мы

Н.Тертышный
Размышления 1995 - 1999гг.


“...Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий!
 Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив.”
Василий Шукшин.



 Маленькие камешки
 в большую политику

2.
 ГОСУДАРСТВО ЭТО МЫ...?
 «… выбрали болотину и, заложив на ней город, назвали Глуповым, а себя по тому городу глуповцами. «Так и процвела сия древняя отрасль».
 
 Я продолжаю свои нехитрые размышления человека «снизу» о нашем времени. Думаю и нам дано, подобно вышеприведённому многоуважаемому Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину, чуточку на себя со стороны смотреть. Не от праздности сие - от забот и раздумий….
 Если у Гоббса государство есть общественный договор, то современность всё больше и больше заставляет думать, что государство это игра, условия которой время от времени подправляет лидирующее в обществе сословие или, если хотите, класс. Игра жестокая и немилосердная, позволяющая, тем не менее, обществу не рассыпаться на молекулы различных сословных и личностных интересов, а сохранять хотя и зыбкое, несовершенное, но целостное состояние самовозраждающегося организма. Если понятие «договора» составлялось наличием явно главенствующих и чётко выраженных сословий в прошлом, то сегодня размытое, почти бесклассовое, бессословное общество, выдавливая из себя на верх государственный механизм, словно играет в хитрую, мало кому понятную, игру, в которой обязательно будут участвовать так или иначе все, поскольку всем так или иначе нужно… кормиться. Правилами игры в первую очередь признаётся необходимость отчуждения труда в пользу некоей силы, способной якобы справедливо делить… . Форма отчуждения труда всегда обусловлена не только способом производства, но и в немалой степени духовно-нравственной ступенью общества, поскольку под влиянием гуманистических движений когда-то кровавые поборы, дань, оброки давно уж обрели форму налогов, а капитал и производство претерпели важные изменения. Поэтому-то «общественный договор» всё более и более похож на игру: кто кого перехитрит в процессе распределения отчуждённого общественного труда, кто докажет свою большую важность и необходимость, или кто больше присвоит, стащит…. Последнее обусловлено именно духовно-нравственным уровнем общества и наличием должных и совершенных институтов контроля в нём.
 Вопрос о деидеологизации в обществе некорректен по существу. И лукавят те политики, что пытаются свою деятельность выдавать за некую эклектическую, якобы всеохватывающую функцию. В той или иной мере всякий политик служит идее. И нужно признать, что наиболее результативной политикой оказывается та, что сознательно поддерживает и открыто признаёт какие-либо определённые идеологические установки, в конкретных условиях являющиеся своеобразной программой деятельности. Например, опыт коммунистического движения это не только утопия, кровь и ошибки, это и обретённая познанием возможность разумного проникновения в нутро социальных движений, это и использование идеологического воздействия на общественное сознание. Ведь воздействие может быть и во благо! (Я полагаю, что коммунистическое мировоззрение это не то, что, в конце концов, сложилось в опыте советской власти и ныне огульно дискредитировано не только в общественном мнении, но и в философствованиях и теориях. Коммунистическое понимание и приятие истории человечества, движения социумов, прежде всего, предполагает всё большее и большее рациональное проникновение в суть этих движений и всё большее влияние на них сознательным образом. Если хотите, вера в разумное влияние на мир, вера в способности человека справедливо и человечно обустроить этот мир и есть, на мой взгляд, так называемое коммунистическое мировоззрение. Другой вопрос в том, что существуют разные способы такого обустройства, в том числе и насилие. Вот это последнее здорово навредило коммунистам. «Переделывание мира» сыграло жестокую шутку с исповедывающими силовой путь воплощения идей добра и справедливости. Но, полагаю, от самих идей такая «шутка» отвернуть людей справедливых и честных не смогла. Средств разумно обустраивать мир достаточно много. Отказаться от насилия, найти гуманные пути осуществления своих идей - это, вероятно, ещё предстоит сделать коммунистам. Иначе их устремлённость к власти всегда будет окрашена в цвета репрессий и жестокости).
 Государство, поскольку большинством признаётся необходимость такого института в обществе, никогда не способно будет владеть механизмом общественного управления без идеологии, а только лишь с помощью так называемых экономических рычагов. По крайней мере, такого государства еще не существовало. Другой вопрос, насколько превознесена и как осуществляется эта функция идеологии в обществе. Это выражается либо во всесилии и потому абсурдности управленческого механизма, либо в аморфной, ни к чему не способной бюрократической машине, самоцельно возвышающейся на временной возможности, на трудностях или же на случайном стечении обстоятельств. Сильное же, работающее государство - это всегда наличие идеологии, объясняющей, так или иначе, устремлённость государственного механизма.
 Сегодня происходит наращивание идеологии так называемого относительного неравенства, когда в обществе созрело признание социальной неравнозначности групп и сословий, с начала века сдерживаемое и вуалированное идеей так называемого социалистического равенства. Но признать это конституционным образом обществу приходится лишь в конце века. Теперь идеология обязана будет объяснять необходимость и пользу (как это странно не звучало бы…) социального неравенства, необходимость и пользу собственности, точно так же как коммунистам приходилось объяснять и доказывать обратное. И думается, выиграют та идеология и та политика, что найдут какие-то срединные формы и собственности, и социального неравенства. Буржуазный мир давно живёт такой идеологией, извлекая из этого возможности, так или иначе, регулировать некоторые социальные процессы, наращивая и опыт, и познание, применяя их во благо себе.
 С уважением нужно сегодня принять усилия тех, кто сдерживает процесс обвального растаскивания так называемой общенародной собственности в частную. Но так же важно понимать, что остановить общественное движение в эту сторону - абсурд. В противном случае общество опять будет втянуто в передел и обобществление. А «всеобщей», как мы знаем, собственность без насилия не становится. Необходимо как-то понять, что определённое отчуждение собственности в пользу некоторых социальных групп наблюдалось и при социализме. Что, в конце концов, и привело общество к «перестройке», когда произошло отрицание социалистического отчуждения труда, когда общество пришло к отрицанию этого способа делить общественный труд, способа когда-то предложенного и систематизированного коммунистами. Сегодня общество, так или иначе, признаёт тех, в пользу которых срабатывал социализм и не делает значительных попыток отторгнуть сословие «советских богачей». Наоборот общество, кажется, ожидает качественного перерождения этого сословия в собственных капиталистов, способных в новых условиях взяться за производство. Точно так же общество терпело отслоение советской элиты. Сегодня оно будет сносно относиться расслоению в пользу капитала. Но, до тех пор, пока формы этого расслоения будут происходить в рамках обще гуманистического понимания неравенства. Поддерживать этот гуманизм и призваны, вероятно, те, кто стоит за соблюдение законности, за принципы человеколюбия, за справедливость, наконец, в таком несправедливом деле, как делёж собственности.
 Постперестроечные, так называемые, организованные коммунисты сами по себе сегодня составляют незначительную силу, хотя и поддерживаемую внешне значительным населением (люди поддерживают не саму организацию, а то, что под её лозунгами когда-то организовывалось). Мало того, эта сила разобщена по партийкам и группам, в названиях своих помнящих то коммунизм, то рабочий класс, то труд…. То, что было одной партией, сегодня одна большая каша, приправленная амбициями, обидами и угрозами. Но есть ещё сила - настоящая, ничем не разбавленная и не пострадавшая совершенно от бурь реформ и перестроек. Это чиновничество. Это та сила, которая фактически и всегда вершит дело в России. Чтобы не затевал народ или его вожди, в конце концов, всё это либо гробит на корню, либо доводит до ума - чиновник. Так уж устроена государственность наша. Так было и, наверно долго ещё, так будет. Коммунисты и чиновничество сходятся на одном значительном факторе - государство. Если первые, не добавив за все годы своего шествия ни грамма в свою теорию, по-прежнему, признают за государством единственную для них «переходную» форму осуществления своих целей и намерений, то вторые, как надо понимать, без государства вообще ни туда и ни сюда. Они сама суть механизма управления, его соль и материализованное содержание. Они будут служить любой идее, любому устройству, признающему абсолют государственной власти. Чем жёстче эти идеи, тем вольготнее чиновнику, тем больше его власть. «Это круг людей, играющих подчинённую роль, хитрых, ограниченных и эгоистичных, поверхностная образованность которых делает их ещё более отвратительными, тщеславные и жадные до наживы, продавшиеся душой и телом государству, они сами в то же время ежедневно и ежечасно пытаются продать его по мелочам, если это сможет дать им какую-либо выгоду…». (Сказано, ой, как давно о низшем классе российского чиновничества, но, надо же, актуально до сих пор. Маркс знал с кем придётся ещё из одного котла щи хлебать…). От этого в своё время не спаслась Робеспьером Великая Французская, не помог Великой Октябрьской сталинизм, не спасёт, вероятно, и «перестройку» ярый радикализм. Чиновник все, в конце концов, поворачивает в свою пользу. Та часть чиновничества, что в результате реформ оторвала-таки кое-что из собственности в частные руки, сегодня полагается на своё лобби в имеющихся, в действующих с горем пополам структурах законодательной и исполнительной властей более, чем на своё корпоративное устройство вообще. Этой части сегодня хочется инстинктивно своего государства, но его нет, как нет и основательных корней у новоявленной собственности. Оставшийся «советский» чиновник плохой пособник частнику, капиталисту, хотя в своих недрах и породил их формацию. Нельзя было ожидать от прежнего советского устройства совершенного переворачивания отношения к собственности, поскольку обязательным образом сработали идеологические установки, а главное потому, что капиталистическое устройство это масса населения не имеющая никакого отношения к собственности и плюс… маленький(!) процент собственников. Масса лишь способствует росту производства, конечно же, потенциально всегда устремлённая к потреблению, к овладению собственностью. Эта устремлённость и движет, кстати, не без помощи идеологии, главным образом капиталистическое производство. Даже при абсолютно справедливом дележе, если таковой вообще может быть, собственности необходимой для воспроизводства капитала в достаточной мере даже на чиновничество не хватило бы все равно. Оно об этом знает, как ни кто другой в обществе. Поэтому в процессе приватизации основная часть чиновничества сплачивается вокруг государственной собственности, где есть гарантии всегда остаться на плаву за счёт значительного и отработанного опытом социалистического отчуждения труда в пользу всезначащего и необходимейшего центра. В случае возвращения советских тенденций в политике, это чиновничество будет всегда при деле…. За долгие годы Советов мы фактически не продвинулись в области самоуправления, как не наработали его и за годы реформ. Поэтому если коммунистические и рабочие партии найдут точку соединения своих усилий и придут опять к власти, то реализовывать эту власть они просто вынуждены будут посредством того чиновничьего механизма, что удерживает в своих руках государственную собственность, сегодня уже абсолютно отчуждённую от народа. И кто знает, найдётся ли в этом случае компромисс между рождённой ныне частной и государственной собственностью, как это имеет место пока сегодня? Ведь теории коммунистов не допускают такого компромисса. Значит опять национализация-коллективизация? И как это будет выглядеть в современных условиях? Теории о том пока молчат…
 На волне борьбы за власть сегодня активизировался и другой абсолютизм - монархический. В нём не столько упования на возврат старых форм власти одного, сколько надежд на возможность с помощью идей монархии создать заслон преступности, расцветающей в России, как обычно, в смутные времена. Надежда на жёсткий репрессивный механизм централизованной абсолютной власти. Сколько раз это было над Русью?… Сколько будет потом ещё?… Преступность это лишь следствие и борьба с ним порождает обычно безликую машину карать, разрастающуюся до неуправляемости и распространяющую, в конце концов, свою жестокость на всё общество. Назвать же причину значит открыть реальные настоящие секреты общественного несовершенства. А с этим, как надо полагать, всегда не просто. «Что вы делаете ещё кроме того, что сами растите воров, а потом караете их?» - Томас Мор и сегодня бы мог восклицать это с полным на то основанием, несмотря на пролетевшие после него над человечеством пятьсот лет. Причин преступности много. Это, наверно, и природа человека, в которой непочатый край работы для психологов, и природа общества, где поприще для историков и политиков, это процессы труда и формы его оправданного или бессмысленного отчуждения в пользу дармоедства или прогресса и экономического развития. С последним на Руси всегда дела обстоят отвратительно. На себя или хотя бы в половину на себя у нас работать не получается. Секрет ли этого в особенности нашей государственности, в истории, в географии - Бог весть, но факт беспрестанного экспериментирования в области общественного производства не отрицаем. Взять хотя бы опыт советских экспроприаций, что даёт долгосрочное оправдание уже нынешнему воровству. Механизм отчуждения труда при нашем социализме оказался настолько вульгарен, что не возникало даже вопроса: почему же это мой труд уходит от меня? Идеологическая аура над обществом такова, что задавать себе такой вопрос абсурдно. Всё до идиотизма просто: работаем для счастья! Пытающихся ковыряться в вопросах: какого именно счастья - долой! И никакого сомнения. Но вот беда: в результате всеобщей усреднённости, но государственного могущества возникает невольное понимание того, что мой труд ушёл в абстракцию всеобщего блага, но мне лично от этого - минимум. И этот минимум с каждым годом всё неудовлетворённее и не состоятельнее. В то же время идёт сословное отслоение элиты, где явно проявляется имущественное отличие, завуалированное идеологией. Сомнения, так или иначе, вползают в размышления трудящегося человека, чей труд отчуждён системою в «общий котёл». В конце концов, отношения склоняются к обыкновеннейшему воровству, чтобы как-то компенсировать несовершенство распределения. И тогда само распределение словно предусматривает воровство в тех случаях, когда минимальная зарплата в условиях государственной монополии на всё и вся не обеспечивает должным образом относительное удовлетворение потребностей. Такое состояние нарастает по мере роста производства, которое, справедливости ради надо сказать, имеет место быть и при социализме. Производство растёт, механизм управления страдает несовершенством, хотя и наращивает влияние своих функций и, в конце концов, не справляется с задачей справедливо делить наработанное обществом….
 В России во все времена в причину исторически сложившейся когда-то необходимости всегда происходит наращивание централизованной власти, на поддержание которой всегда необходим мощный механизм отчуждения общественного труда. И сама власть и механизм её поддерживающий всегда требуют от общества значительных затрат. Поэтому так складываются и отношения, в результате которых значительные общественные силы концентрируются именно вокруг этого. Не вокруг производства, не вокруг созидания, а именно вокруг функции управления и распределения. В немалой степени этому, конечно же, способствует наличие значительных природных ресурсов, вокруг которых в основном и складывается общественный труд. Этим же обусловлена всегда некоторая функциональная узость управленческого механизма. Всё общество словно бы устремлено в чиновничество, вокруг которого и слагаются наиболее благоприятные экономические условия. Потому так непотребно велик всегда этот механизм. Управлять его состоянием сложно, а в последнее время вообще, вероятно, невозможно. Вот откуда в обществе всегда наблюдаются устремления к монархическим формам правления, поскольку монархия действительно содержит в себе некоторую возможность и способность ограничивать рост этой само разрастающейся функции. Такое состояние, вероятно, всегда дискредитирует и необходимое разумное отчуждение труда на государственное обустройство, на которое нормальное общество всегда согласно. Но в случае с нами всегда наблюдается нежелание работать на государство, а потому оно всегда и берёт силой. Издревле происходит периодическое приживление на тело нашей государственности извне чужого опыта либо единовластия, либо тотального подчинения идеям объединения, обособления, противостояния, защиты и тому подобное…. Причём, в конечном результате этот опыт у нас приобретает совершенно невероятные формы. Народ словно время от времени позволяет над собой «чужую власть», так и не признавая её до конца своей…
***