Художник руков

В нашей компании, которая называлась "Жебуневскими средами", постоянно появлялись различные странные личности. Компания была именно этим и привлекательна. Хозяева квартиры тоже были весьма своеобразными людьми. В частности, хозяйка, Мария Александровна была художником-кукольником. Именно поэтому на наших "средах" иногда оказывались представители этой довольно редкой профессии. В начале 70-х годов здесь можно было часто видеть своеобразного человека – Евгения Ивановича Рукова. Он был невысокого роста, с треугольным лицом и лысым черепом, с нескладной фигурой. Говорил он обычно небольшими, отрывистыми фразами, не договаривая их до конца. Был довольно застенчив, несмотря на солидный возраст. У него были необыкновенно добрая улыбка, своеобразное чувство юмора. Он был очень коммуникабелен и внимательно слушал всех выступавших экстравагантных ораторов, проявляя искренний интерес ко всем обсуждавшимся темам. Как я понял, у него не было постоянной работы. Он жил отдельными мелкими заказами, редкими гастрольными поездками с кукольной труппой. О себе говорить особенно не любил. Этот человек чем-то неуловимо напоминал кого-то из классических литературных персонажей девятнадцатого века: то ли тургеневского "Нахлебника", то ли актера Счастливцева из Осторовского. Однажды я случайно услышал разговор о том, что Евгений Иванович в очередной раз остался без работы. Я знал, что любую, даже низкооплачиваемую работу в театральной сфере получить тогда было очень непросто.

В то время я был начальником очень маленького отдела в очень маленькой Проектной конторе при строительном тресте. Это был Отдел научно-технической информации. В Проектной конторе вообще-то были низкие оклады, а в моем, вспомогательном отделе – самые низкие. Начальство не могло мне придумать более подходящую должность, ибо, с одной стороны, специалиста с аспирантским образованием оно считало нецелесообразным использовать в качестве обычного проектировщика – для составления однотипных и несложных проектов производства работ, которыми, в основном, и занималась Контора, а с другой стороны, иногда возникала потребность в выполнении нестандартных технических работ, требующих повышенной квалификации, которые нельзя было поручить проектировщикам. Такие работы в проектных организациях обычно выполняются Техническим отделом. Однако такого отдела в Конторе штатным расписанием не было предусмотрено. Таким образом, мне поручались все дела, которые выходили за привычные рамки деятельности Конторы. Найти себе лучшую, более интересную работу я не мог, ибо лимитная прописка превращала меня в фактического раба строительного Треста, который мне ее предоставлял. В моем отделе штатным расписанием предусматривалось несколько сотрудников. Однако на работу с таким низким окладом не соглашался ни один инженер. Поэтому сюда вынуждены были принимать людей гуманитарных профессий, которые не претендовали на хорошие оклады. В то время в Отделе как раз было одно вакантное место. Я подумал: а почему бы не предложить его Евгению Ивановичу. С этим человеком, по крайней мере, можно интересно общаться. Кроме того, хотелось и помочь ему в трудном положении.

Евгений Иванович с радостью согласился на предложение. До сих пор его заработки были существенно ниже, чем даже в нашем Отделе. Когда он появился в Конторе, его довольно комичная внешность произвела шокирующее впечатление на сотрудников и вызвала иронические улыбки. Главный инженер, заглянув в его трудовую книжку, с возмущением спросил меня: "Вы действительно предлагаете принять на инженерную должность артиста разговорного жанра?" Однако начальник Конторы узнал, что Евгений Иванович занимался изготовлением театральных макетов, и сказал, что он может быть полезен для оформительских работ в помещении Конторы. Так Евгений Иванович стал моим сотрудником.

Он сразу же взялся за дело. У него были хорошие руки. Подвальное помещение Конторы стало быстро преображаться. Появились различные красочные стенды, стены утратили свою унылую окраску, обычные тусклые двери покрылись лакированными рейками. Евгений Иванович быстро вошел в курс своих новых несложных обязанностей. Он без всякого гонора бегал по городу и доставал различную нормативную литературу по заказам сотрудников. Он умел находить общий язык даже с самыми злоязычными мегерами из числа наших сотрудниц. Именно таков был контингент проектировщиков в этом богом забытом заведении. Постепенно он стал всеобщим любимцем. Его манера разговаривать включала доброжелательное внимание к собеседнику, располагающую улыбку и даже некоторую услужливость (в хорошем смысле). И несколько завуалированная мягкая ирония была не сразу заметна и никого не обижала. Впрочем, хамства он не терпел. В таких случаях он вспыхивал и принимал негодующий вид, что делало его еще более смешным.

Наш трудовой день начинался с обсуждения новостей культуры и всякого рода приятных бесед. Перейти к серьезным делам было довольно трудно, ибо Евгений Иванович увлекался разговором, и с трудом переключался на новую тему.

Однажды мне потребовалось начертить очень сложную пространственную конструкцию. Я решил, что Евгений Иванович, как художник, сможет освоить выполнение различных графических проекций. Когда я попросил это сделать, он выдал мне не чертеж, а красивый пространственный рисунок, с очень точными размерами деталей. Вообще, он многое умел. Другой человек с такими способностями, но обладающий практической жилкой, мог бы хорошо зарабатывать.

Евгений Иванович рассказывал мне свою биографию. Он закончил какое-то среднее художественное училище, где его научили профессии оформителя. Молодым человеком он попал в армию. Он участвовал и в кратковременной войне с Польшей в 1939 году, и в войне с Финляндией, и прошел всю Великую Отечественную войну. Он был минометчиком. Война не сделала его суровым человеком. Он просто жил и действовал "как все". Ему повезло: он остался жив. За все время было лишь одно не очень серьезное ранение в руку. Больших наград он не получил.

После войны он остался один. Мать умерла. От нее осталась комната в коммунальной квартире, в старом доме. Ему очень повезло с работой: его приняли в мастерскую Театра кукол Сергея Образцова. Он с увлечением занимался изготовлением различных кукольных персонажей и интерьеров кукольных спектаклей.

После войны был дефицит свободных мужчин. Одна энергичная дама, стремящаяся пристроить свою незамужнюю дочь, взялась за обработку Евгения Ивановича, настойчиво убедила его в том, что ему пора уже обзавестись семьей и, в конце концов, женила на своей дочери. У Евгения Ивановича не было особо пылких чувств к жене. Но он покорно примирился с навязанной ему ролью отца семейства, старался жить "как все". Родилась дочь. Теща уверенно руководила существованием молодой семьи. Однако душа художника требовала чего-то такого, что не могла дать семья.

Сергей Образцов был обаятельным артистом. И сам он на сцене, и его необыкновенные куклы покоряли зал. На его спектакли не так просто было попасть. Но в качестве директора Театра Образцов был деспотом. В коллективе он правил железной рукой. Не все актеры это выдерживали. Многие уходили. В мастерской была потогонная система. Заказы должны были выполняться в срок. Ни о каком нормированном рабочем дне не могло быть и речи. Однажды в узком кругу сотрудников Евгений Иванович высказал некоторые критические замечания по поводу этой системы. В скором времени, встретив в его коридоре, Образцов сказал ему с высокомерной небрежностью: "Я слышал, вам не нравятся наши порядки. Я думаю, вам нужно найти себе более подходящую работу".

Новую работу найти было не так-то легко. В Москве существовали и другие кукольные театры, но они не шли ни в какое сравнение с известным Театром Образцова. У Евгения Ивановича к тому времени было много знакомых и "друзей" среди различных кукольных артистов. Его знали, как хорошего мастера и часто просили сделать "по дружбе" какую-то работу. Обещали обязательно оплатить ее в недалеком будущем. Евгений Иванович никому не мог отказать. Но робость, деликатность и какая-то архаичная совестливость не позволяли ему требовать оформления Трудового соглашения. Разумеется, с обещанной оплатой, как правило, по каким-либо (конечно же, объективным) причинам не получалось, либо она оказывалась значительно меньше обещанной. Иногда его приглашали в выездные кукольные труппы, которые ездили по разным городам и выступали в различных детских учреждениях с простенькими кукольными спектаклями, с примитивным реквизитом. Евгений Иванович работал там и за художника, и за актера. Нужно сказать, что актерских данных у него не было. Но он вбил себе в голову, что именно актерская, а в перспективе и режиссерская карьера – это его истинное призвание. Он очень страдал оттого, что его в этом качестве не признают коллеги.

Все эти гастрольные спектакли оплачивались крайне скудно. Денег в семье нехватало. А в ней рос ребенок. Жена разочаровалась в его способности содержать семью. Перспектив никаких не проглядывалось. Однажды она познакомилась с каким-то эстрадным пианистом. По слухам, очень талантливым. Пианист энергично делал себе карьеру. Он стал аккомпаниатором известного в то время танцора, выступавшего с многочисленными сольными концертами. Пианист предложил жене Евгения Ивановича уйти с ребенком к нему. Евгения Ивановича, после очередной гастрольной поездки, поставили перед фактом. Он, конечно, был огорчен, но примирился, ибо был объективно согласен, что он неважный муж. Дочь он любил, но не мог обеспечить ее существования.

Однако вскоре выяснилось, что у талантливого Пианиста пока еще нет своего жилья. Жить по знакомым и по углам с семьей было невозможно. Пришлось жене обратиться к Евгению Ивановичу. Нет, она не собиралась к нему вернуться. Просто, зная его доброту и отзывчивость, и зная, что он часто ездит на гастроли, она попросила разрешить ей с дочерью и с Пианистом на время отсутствия Евгения Ивановича жить в его комнате. Евгений Иванович, конечно, чувствовал себя очень обиженным. Но не мог же он допустить, чтобы его малолетняя дочь мыкалась с матерью неизвестно где. Он согласился. На время его кратковременных возвращений в Москву он устраивался на диванчике, отделенном легкой фанерной перегородкой от остальной комнаты. Старался как можно меньше бывать дома...

Со временем Пианист все же снял себе какое-то жилье. Дела его шли все лучше. Он организовал собственный эстрадный ансамбль, который приобрел некоторую популярность. Шли годы. Дочь Евгения Ивановича иногда навещала отца. Он покупал ей сладости и водил в кино. Она была похожа на Евгения Ивановича. Девочка была очень замкнутой и застенчивой. У нее не было подруг. Молодых людей она избегала. Впрочем, интереса у них она не вызывала – из-за непривлекательной внешности и замкнутого характера. Ее любимым поэтом был Надсон. Мать ее стала болеть, и через несколько лет умерла. Дочь продолжала жить у Пианиста. Евгений Иванович стал подумывать о том, что дочери следует вернуться к нему. Впрочем, обеспечить ей достойное материальное существование он по-прежнему не мог. Она училась в каком-то техникуме.

Однажды Евгению Ивановичу сообщили, что его старый дом предназначен на слом. Поскольку дочь была прописана у него, им обоим выделялась двухкомнатная квартира в новом доме. Евгений Иванович очень обрадовался. Наконец-то дочь теперь будет с ним. И у нее теперь будет своя комната. Однако Пианист сказал его дочери, что он уже много лет ее воспитывает. Фактически все эти годы именно он был ей отцом. Сейчас заканчивается строительство кооперативного дома, в котором он получит свою квартиру. Но для этого у него должна быть семья, ибо квартира, даже кооперативная, предоставлялась на определенное количество жильцов. Он предложил оформить ее удочерение, с ее согласия. Был веский довод: отец не сможет тебя прокормить. А здесь ты, как и раньше, будешь жить в полном достатке. После долгих колебаний между естественной тягой к родному отцу и привычным обеспеченным существованием победили рациональные соображения. Евгений Иванович не смог получить отдельную квартиру. Его еще раз предали. Это для него уже было привычным. Он опять очутился в коммунальной квартире, в центре Москвы. Здесь у него были две крошечные комнатки. В одной из них он устроил мастерскую, и завалил ее всяким кукольным хламом. Я несколько раз был в гостях у Евгения Ивановича. Было впечатление, что я попал в какой-то музей. На столе стоял макет средневекового города. Стены, башни, дома готической архитектуры, с мельчайшими, тщательно выполненными выпуклыми деталями. Рядом гротескно выполненный Дон-Кихот, в доспехах и на своем Росинанте, рвался в бой. При желании и практичности все это можно было бы продать за очень неплохие деньги. Но Евгений Иванович жил, как всегда, лишь сегодняшним днем.

Дочь продолжала изредка навещать Евгения Ивановича. Он простил ей предательство (а что еще оставалось делать). Но однажды, смущаясь и краснея, она сообщила ему, что у нее будет ребенок. Знакомых мальчиков у нее не было... Можно было бы устроить скандал, привлечь Пианиста к уголовной ответственности. Но помогло бы это дочери? Родился мальчик. Евгений Иванович стал дедом. Он не стал, как и раньше, выяснять отношений с Пианистом. Он стал приходить в дом к дочери и играть с внуком. Он с умилением рассказывал мне о его особенностях.

Мы уже несколько лет работали с Евгением Ивановичем. Ему стали поручать и какие-то проектные работы: подбирать цветовое оформление новой машины-земснаряда, разработанной в нашей Конторе. Однажды, по случаю широко отмечавшегося юбилея Победы в Великой отечественной войне Евгений Иванович соорудил в тесном помещении проектного отдела макет фронтовой землянки. Рулоны старых чертежей он раскрасил под бревна. Внутри "землянки" стояли грубо сколоченный столик и скамейки. На столике лежали старая военная портупея, фляжка и стояла жестяная кружка. Немногочисленных участников войны из числа сотрудников Конторы торжественно усаживали в "землянку" и наливали им в кружку "фронтовые 100 грамм". Было очень трогательно.

Мне в Конторе поручили выпуск Стенгазеты – непременного атрибута идеологической работы в каждом учреждении. Евгений Иванович с удовольствием помогал мне с ее оформлением. Я отводил душу в юмористических текстах и стихах на темы жизни нашей Конторы. Конечно, приходилось включать и какое-то количество официозных текстов, которые я старался свести до минимума. Газета выходила под жестким контролем Парторга. Он заставлял меня убирать очень уж острые тексты, а иногда бывало так, что и снимал весь номер. Но мы с Евгением Ивановичем не очень расстраивались.
Евгений Иванович предложил название нашему юмористическому разделу: "Гидросмех". Поскольку наш трест назывался "Гидромеханизация", и Контора носила то же название, название раздела близко совпадало с официальным.
Так, однажды в стенгазете появилось красочное описание водной экскурсии, организованной Месткомом, из Москвы в Рязань:
Сквозь ветры, бури и туманы
Плывет по речке пароход
Он вдаль, в неведомые страны
Довольно резво нас везет.
И берега кругом зеленые,
И, отражаясь в глади вод,
Плывут и пункты населенные,
И крупный и рогатый скот.
И пассажиры полусонные,
Небрежно щурясь на природу,
Бездельем сильно утомленные,
Лениво сплевывают в воду.
Нас восхищают очень даже,
Порой в восторг приводят аж
Индустриальные пейзажи,
Сельскохозяйственный пейзаж.
Вот дом известного поэта
(При жизни – выпить не дурак),
А рядом, вместо монумента –
Сверхстилизованный кабак.
Да, наши предки не дремали,
Трудились со времен Адама,
И для туристов создавали
Великолепнейшие храмы.
Под шум вибрирующей стали,
Под резкий пароходный свист
Плывет по водной магистрали
Поточно-массовый турист.
Все это сопровождалось красочными смешными рисунками, соответствующими тексту.

Надо сказать, что и сама личность Евгения Ивановича часто вдохновляла меня на юмор. Я писал насмешливые стишки, которые он воспринимал с полным пониманием. Так, однажды в день рождения Евгения Ивановича я преподнес ему такое произведение:
 Вам в день рождения желаю:
 Порвав земное притяженье,
 И, в космос мыслью улетая,
 Там изменить пространство-время,
 И для Земли переворота
 Вам сконструировать рычаг,
 Но чтоб начать пока с чего-то, -
 Создать семейный свой очаг.
 И после этих славных дел
 Вернуться в скромный наш Отдел.

Но наступило торжественное событие: Евгению Ивановичу исполнилось 60 лет. По этому поводу Местком и начальник Конторы поручили мне подготовить текст официального поздравления. Меня не нужно было уговаривать – я предложил текст:
 Е. И. РУКОВУ
 Да, мир – театр,
 И люди, в общем, куклы,
 Хоть куклы проще, ярче и понятней.
 Они хорошие, дурные иль смешные,
 Но как-то сразу каждая видна.
 А человек – он комплексная кукла,
 В нем беспорядочно смешались краски,
 И он меняет кукольные маски,
 К тому ж за нервы, словно за веревочки,
 Все часто дергают, кому не лень.
 Вы делали разнообразных кукол,
 Простых и сложных, добрых, благородных,
 Их заставляли танцевать и плакать,
 И объясняться в пламенной любви,
 И на людей Вы смотрите, наверное,
 Как на невзрачные пародии на кукол,
 Своею доброй, снисходительной улыбкой
 Смиряя взрывы кукольных страстей.
 Вам шестьдесят, и Вы сегодня с нами,
 И Ваша роль не сыграна пока.
 Быть может, зритель Вашу роль и не оценит,
 Она пронизывает весь сюжет.
 В текучке будней, в жизненной рутине
 Для громких слов есть время не всегда,
 Но в каждой намываемой плотине
 Частица есть и Вашего труда.

Конечно, этот текст был начальством нещадно забракован. Его заменили чем-то официальным и очень банальным, что и было зачитано Евгению Ивановичу в торжественной обстановке. Свой вариант я передал ему в частном порядке.

Между тем, моя работа в Конторе подошла к концу. Переругавшись с Руководством Треста и получив постоянную Московскую прописку, а через год – выбив с большим скандалом себе скромное жилье (комнату в коммунальной квартире), я с радостью покинул Контору и перешел в серьезный Проектный институт. Евгений Иванович остался в Конторе (ему было некуда, да и незачем уходить), работал там еще несколько лет. Ему там даже повысили оклад. Но в конце-концов, он вышел на пенсию. Он пытался заниматься личным творчеством. Писал этюды с различных церквей (это ему плохо удавалось). Мы с ним иногда встречались на "Жебуневских средах".

Евгений Иванович дожил до 78 лет. Однажды он на кухне неловко опрокинул кастрюлю с кипятком и обварил себе ноги. Его отвезли в больницу, где он умер. Хоронила его дочь. Я узнал о его смерти задним числом.