Глава 10. Чистилище

Случайный индивидуум на стыке,
на линии, что делит инь и янь.
До света.
После тьмы.
Не знает сам,
откуда и куда уходит провод,
протянутый сквозь душу, через плоть,
и учащий его морзянке боли.
 И.О.Неофиди


Стекла пылали.
Это было первое, что увидела Питер, проснувшись. Окно ее спальни выходило на запад, но закат ей загораживал другой дом, и рассвет она видела только отраженным в его стеклах.
Потянулась, зевнула и решила: «Жива».
«Что же мне не спится-то?» – спросила она себя, закрывая глаза и привычно вызывая в памяти запомнившиеся обрывки снов. Она вела дневник, куда записывала самые интересные ночные видения.
Одна за другой, как цветы, распускались картинки.
«Так, какое-то мельтешение... кулаки... удары, оставляющие след в воздухе, зависания в разных позах... похоже на японские мультики... Аниме, по-моему. Разлетающиеся волосы, прищуренные глаза. Голубые. Интересно, как там Север этой ночью? Странно, но хочется с ним поговорить...»
Обрывая росток нежелательной мысли, способной оплести и высо- сать утреннюю легкость, Питер вытащила из щели между стеной и кроватью пульт и включила телевизор.
- Хотите выглядеть стильно, качественно и удобно? – спросила ее реклама.
- Это смотря для кого удобно.
Питер, не зная, чего ей хочется, выключила телевизор, положила руки под голову и начала размышлять: «Надо бы к Арию... Тем более, что сегодня у нас дата. Два, все-таки, года... Срок. Для меня, во всяком случае. Но это, наверное, попозже. Не с самого же сранья, извините, заходить. И я не читала уже... дай Бог памяти, сколько. Чувствую, что не даст. Поэтому...»
Приняв решение, она, не вылезая из кровати, дотянулась до стола и стащила с него книгу.
«Толстя. Держись, любимый. После нее я достанусь тебе не в лучшем настроении. Ювелирно сделанный бесперспективняк. Но добить книгу все равно надо, хотя бы для престижу», – Питер внутренне усмехнулась. – Если вдруг придется рассуждать о литературе - буду подкованной. Пускай на одну ногу, а все-таки».
Как всегда, она сама выбирала, в каком порядке читать рассказы. Нашла в оглавлении один из еще непрочитанных с многообещающим названием «Факир» и нырнула в него.
Когда свет в комнате обрел тяжелую дневную желтизну, Питер сунула книгу под подушку, сбила ногами одеяло к дальнему краю кровати, замерла на пару секунд и встала одним гибким движением.
«Чем я занимаюсь в последнее время? Непонятно. Кого-то валяю, кого-то пинаю, а не читала уже кошмар сколько. И еще дольше не тренировалась. Не танцевала... Завтра начинаю новую... Нет, ничего не начинаю. Просто позанимаюсь чем-нибудь дельным. Если ничего не случится», - по привычке шутливо журя себя, она стояла у окна и смотрела на летнее мельтешение ярких пятен во дворе.
Потом натянула на голое тело длинный красно-оранжевый сарафан и вышла в прихожую, где в ее квартире, как и во многих, висело зеркало.
«Белье? А кому оно, в конце концов, нужно? Все равно же не видно».
Несмотря на чтение Толстой, Питер чувствовала себя скорее хорошо, чем плохо. Хотелось великих дел и улыбок судьбы. Пусть даже немного кривоватых. Чуть-чуть.

Тихо-тихо Питер открыла дверь в квартиру Ария и... увидела его выходящим из комнаты. Сюрприза не получилось.
- Не ждали?! – она повисла на нем, как обезьянка на пальме.
- Да почему? Только осторожнее.
- Что, не удержишь?! - насмешничала Питер.
- Удержу, конечно. Я имел в виду, осторожно, задушишь, - Арий не пожелал включился в игру, но она не унималась:
- А-а, боишься, что во мне проснутся кровавые инстинкты?
- Иногда, - ответил он спокойно.
- Да ну тебя, ты сегодня не знаю даже на кого похож. Слишком много серьеза.
- А теперь? Все еще «да ну»? – Арий наконец улыбнулся, прижал ее к стене и поцеловал. Некоторое время они - лоб ко лбу – перекидывались лукавыми огоньками из глаз в глаза, потом Питер не удержалась:
- Кстати, что там с Севером?
Арий спустил ее на пол, почти стряхнул с себя, но она тут же положила голову ему на плечо и зажала рот ладонью.
- Я уже поняла: не надо было ничего спрашивать. Язык мой – враг мой. Проехали, это был все равно что вопрос о погоде на завтра, только для поддержания разговора.
Арий вывернулся из рук Питер, чтобы обнять ее самому.
- Да что ты оправдываешься? Просто Север – это проблема, которая к тому же маячит перед глазами. Что с ним? Сидит. И будет сидеть, пока... Пока не знаю что. Пойдем, что ли, в комнату.

Мысли были невыносимы, поэтому всю ночь Дмитрий учился не думать. Он сосредоточился на звуках: традиционная кухонная капель, бессонный телевизор соседа, шелест редких машин, смех... Утром он прислушивался к движениям Ария, но приход Питер нарушил эту сво- еобразную медитацию, помогавшую Дмитрию терпеть боль. В его голове начался настоящий мыслепад.
«Страшная сказочка жизнь. Скоро свихнусь. Человек такого не может выдержать. Не по сценарию получилось. Один фиг меня... Да, меня кончили. Не думай. Не думай. Никак не получается. Мысли рождаются. Родовые муки... сильней или слабей, чем у меня? Не думай, черт... О чем тебе с собой разговаривать?.. Это называется внутренний монолог. Вот засели схемы... не вырвать. Кол из груди тоже не вырвать, потому что его нет. Меня тоже нет... Хотелось бы, чтобы так. Вранье, самообман. Не хотелось бы. Плохо кончил, похоже. Один пел, прямо про меня: прошел он коридорчиком, а кончил стенкой, кажется. Точно. Кончил стенкой. The wall. Хорошая музыка. И «Стена», и Высоцкий. У Сартра тоже – «Стена». А еще «Тошнота». Тошнота и Стена. И в любой ситуации есть подходящая цитата. И ты уже не человек, а центон. Текст. Но если я и текст, то с какой-то серьезной ошибкой. Ошибка в программе. Программа выполнила недопустимую операцию и должна быть закрыта. Всегда есть цитата про тебя. Поспорим? Да он всегда был спорщиком... припрут к стене – откажется... прошел он коридорчиком... а кончил стенкой... кажется. Уже не кажется. Припрут к стене – откажется. Может, мне тоже отказаться? От себя? От Дмитрия? От Северина? Я не знаю. Я виноват, но что теперь делать? Я делал всегда, что хотел. И кончил стенкой, кажется...»

Войдя, Питер непроизвольно первым делом покосилась на Северина. Он сложился в своем углу так, что видно было только прическу и ноги в черных джинсах и дорогих ботинках.
«Черный, совсем черный» – констатировала Питер, устраиваясь на кожаном диване, и переключилась на Ария.
- А ты ни с чем меня не хочешь поздравить?
- Что, сегодня праздник?
- Вот так все и выясняется. Сегодня, между прочим, нам два года.
- Да? Как-то не об этом все мысли были. С бесом, Севером, ребятами... Тут остаться бы в здравом уме, тебя защитить, остальных. А ты, значит, вспомнила? Я рад.
- А я не рада. У тебя...
Дмитрий, которому не хотелось быть свидетелем «семейной ссоры», попытался напомнить о себе:
- Ребят, слушайте, покурить бы.
- Бросишь, - не глядя отмахнулся Арий.
- У тебя никогда мысли не бывают об этом! – Питер перешла на повышенные тона.
- О чем? – Арий потерял нить разговора.
- О нас!
- Это мелодрама какая-то, - он недовольно отвернулся.
Дмитрий сделал еще одну попытку привлечь к себе внимание:
- Ребят, отложите вашу мелодраму, я решил, что мне терять уже нечего. Не хотите меня послушать?
Не хотели.
- Давай только ты не будешь начинать истерику.
- А если начну?
- Я посмеюсь.
- Сволочь!
«Да пошел/ да пошла ты!» - подумали они одновременно. Но озвучила свою мысль только Питер.
- Да пошел ты!
Дмитрий понял, что они его не слышат, но он уже не мог оста- новиться и продолжал говорить в пустоту:
- Вот и захочешь сделать, как надо, а не дают. Я, вместо козней, - а чего, вроде бы, кроме них, от меня можно ждать? - пытаюсь дать вам наводку...
- Как всегда. Я пойду, если ты этого хочешь. Без проблем. Только разберусь сначала с бесом, чтобы тебе из-за своих капризов не пришлось остаток жизни ходить под себя и питаться через капельницу, как нашим друзьям.
- ...то есть сказать, что спасать надо Германа, потому что он следующий...
- Защита и оборона, ёлки! Если ты такой крутой, почему, извините, наши друзья, как ты говоришь, ходят под себя и так далее?
- ...поэтому его надо держать дома, привязать к стулу, и не сводить с него глаз...
- Я тебе не Фая, чтобы держаться за твой ремень!
-... а вам пофиг.
- Если понадобится, я тебя тут усажу рядом с Севером, чтобы не страдала дурью.
- Ну ты и... - Питер затормозила, подбирая слово.
- Герой, - устало подсказал Дмитрий, но это был не его день.
- Успокойся, Питер, хватит. У нас с тобой все будет хорошо.
- Думаешь? – в ее голосе была смертельная доза яда.
- Уверен, - ничтоже сумняшеся ответил Арий с тем же сфинксо- вым выражением лица, какое сохранялось у него в течение всего разговора.
Его спокойствие унижало Питер, она встала, оторвав руку от прилипшей кожи дивана, и подошла к окну. Потом положила ладонь на стекло и пропустила сквозь пальцы небо, безмятежное, как на картинах эпохи Возрождения.
- Ты бревно какое-то. Я пойду к себе.
- Я зайду к тебе вечером. Отметим, раз праздник.
- Как хочешь.
Когда была поставлена точка дверного хлопка, Арий повернулся к Дмитрию:
- Забудь вообще, что умеешь говорить. Усохни, если тебе так понятнее.
- А права человека?
- К сволочам не относятся.
- Ясно.
Дмитрию стало все равно. Хотелось только, чтобы кончилась боль. И выпить.
Выпить хотелось и Питер. Каждая размолвка с Арием казалась ей окончательным разрывом, и хотя таких «разрывов» было уже множе- ство, они не становились для нее привычными.
В качестве анестезии Питер выбрала на этот раз не алкоголь, а чтение все той же Толстой. Сначала возникла, конечно, идея о посиделках с подругой, но Фаина... она постаралась тут же забыть о Фаине. А Серафима не брала трубку - гуляла, наверное. Так что пришлось удовлетвориться обществом известной писательницы. Тоже, впрочем, не худший вариант.
Учитавшись к вечеру до сомнамбулического состояния, Питер залезла в ванну – расслабиться. Весь день ее со страшной силой тянуло нырнуть в теплую воду, спрятаться, свернуться креветкой в море – вот ведь и пена есть, и гель с морскими минералами. Свернуться креветкой... Нет, по-другому – свернуться эмбрионом в матке. Питер уже давно заметила, что когда ей плохо, ее всегда тянет спрятаться в ванне, как бы родится назад на время, на пол часика - часик. И чтобы никаких проблем, никакой ответственности, никакой душевной жизни - побыть безмятежным зародышем в материнской утробе.
Из батареи бутылочек с разными ароматными разностями Питер выбрала яблочно-брусничную пену и, погрузившись в нее, почувство- вала, что человек, в принципе, многое может выдержать, если у него будут хотя бы такие вот маленькие удовольствия.
Несмотря на свое неадекватное состояние, она услышала, как открылась дверь.
«Пришел все-таки. Останусь здесь. Сам виноват – не вовремя и без звонка» – Питер продолжала лежать под покрывалом пены и слушать, как Арий ищет ее по комнатам.
«Что ж ты не позовешь-то, друг мой ситный?»
В конце концов он ее нашел.
- Размокаешь?
- Угу, - она еще не знала, в каком тоне с ним разговаривать.
- Хорошенького понемножку, - Арий вытащил Питер из воды, замотал в полотенце и перенес на кровать.
- Ты весь вымочился, - сказала она. Согреть ее голос не мог, но и заморозить тоже. Нулевая температура - не самая приятная, но Арий давно научился с ней справляться.
- А я сниму футболку. Давай мы с тобой теперь от хорошего перейдем к лучшему? А, Питер?
- Давай лучше не будем. Вон, еще Экклезиаст сказал: есть время обнимать и время уклоняться от объятий... Я как-то не уверена, что я хочу...
- А я тебя уверю. И не переживай ты так, у нас с тобой все будет хорошо.
«Вот и вся ванна насмарку», - с сожалением подумала Питер.

Закончился месяц Юноны и начался месяц Юлия Цезаря.
Часы показывали половину двенадцатого дня.
Но у Дмитрия теперь было свое время. Оно измерялось секундами передышки между взрывами сверхновой боли в груди.
Сегодня у него начали ныть еще и лопатки, а потом в голове возник вкрадчивый голос:
- Тук-тук.
- Кто там? – по инерции шепнул Дмитрий.
- Почтальон Печкин, - последовал ожидаемый ответ, приправлен- ный добродушной насмешкой.
- Старая шутка.
- Я тоже немолод. И очень сентиментален.
Дмитрий смотрел, как трепыхались солнечные пятна на полу.
- Чего молчишь-то? Ты хоть чувствуешь, что проштрафился? – голос пока был мягким, но под этой мякотью угадывалась жесткая косточка.
- Я чувствую кол в груди.
- Пра-авильно говоришь, пра-авильно.
Дмитрия передернуло.
Выйдя из роли, своим обычным голосом бес объяснил:
- Я решил тебя немного... как там Герман сказал, мне понрави- лось... окоротить. Скажи-ка мне, голубь, что это ты решил убить своего друга? Как тебе не ай-я-яй! Жорик ведь твой друг? Сколько раз ты сражал меня наповал этим аргументом, и вдруг? А? Северин? Зачем, объясни мне? Растолкуй бестолочи такой, дубине стоеросовой? Северин?
- Чтобы все кончилось.
- Нравится, чем кончилось?
У Дмитрия не было сил отвечать на такие вопросы.
- Но ты хорошо держишься, как я и думал. Лучше, чем стоило бы твоему герою. Терпи, казак, знаешь, кем станешь?
- Сильным... мира того.
- Браво, - серьезно сказал бес. Потом, после паузы, продол- жил:
- Я еще кое-что хотел бы у тебя спросить. Меня, видишь ли, мучает любопытство, почему ты выбрал для Германа именно такую смерть?
Дмитрий опустил голову и пробормотал в пол:
- Потому что он рационалист. Потеря ориентиров должна его напугать. Плюс необъяснимость. Мне казалось, он даже думает схемами и чертежами... И вдруг капут... всякой ясности
- Ты не знал, что у него в детстве было плохо со зрением? – уточнил бес.
- Нет.
- Еще раз браво. Кстати, он уже выходит из дома. А про то, что у него целая коллекция кроссовок, ты знал? Кому она теперь достанется, боюсь представить. Сегодня это кроссовки фирмы Camelot. Красные. Ты уже догадался? Нет еще? Я буду все тебе рассказывать. И подробнейшим образом. Я хочу, чтобы ты себе все это хорошо представил, раз уж не можешь посмотреть. Итак, я даю твоему якобы другу Герману возможность последний раз порадоваться жесткому ультрафиолетовому облучению.
Перед внутренним зрением Дмитрия появились красные кроссовки. И их хозяин Герман, выходящий из подъезда и щурящийся на солнце. Своей рукой, перечеркнутой шрамом – Дмитрий так и не узнал, откуда этот шрам – он переворачивает любимую бейсболку козырьком вперед и идет...
- Все, хватит. Как ты думаешь? Значит, хватит. Вот он замеча- ет, что пейзаж вокруг начинает потихоньку расплываться. Похоже на свежий акварельный эскиз – краски текут, силуэты нечетки. Он моргает. Ему кажется, что у него что-то не так с глазами.
Дмитрий до боли зажмурился, но только еще отчетливей увидел Германа, удивленно моргающего и оглядывающегося по сторонам.
- Не надо, - попросил он безнадежно.
- Надо, Север, надо, - рассмеялся бес. – Да-а, у меня сегодня, похоже, день старых шуток. Забавно. Но не будем отвлекаться. Пока мы с тобой тут шутили, наш кролик успел уже до красноты натереть глаза, но яснее они видеть не стали. Наоборот, совсем наоборот.
Дмитрий видел, как медленно, начиная с крыш домов, оплывает мир вокруг Германа. Оттенки постоянно меняются, контуры исчезают. Сплошное месиво невнятных фигур и цветных пятен, двигающихся и неподвижных.
- Он начинает паниковать. Представляешь, какой у него сейчас пульс? Все быстрее и быстрее. Тук, тук, тук-тук, тук-тук-тук... Ты был прав, ему действительно страшно. Теперь он вертится на одном месте. Да это просто пляска дервиша какая-то! Сильная сцена, кстати. Теперь Герман как-то нехорошо выглядит. Он так таращит глаза... видел больных базедовой болезнью? Похоже.
Дмитрий уставился на обои, пытаясь сосредоточиться на их узоре и не представлять того, о чем рассказывает бес. Но узор оказался сеткой, а комната стала похожа на клетку, и некуда... Он закрыл глаза, но тут же увидел, как вертится Герман с выкаченными красными белками, как покрываются пылью его кроссовки и намокает птом футболка.
- Остановился. Я бы даже сказал, упал. Долго еще он будет лежать, как ты думаешь? А, я уже сам знаю: не долго. Он встал. Пока на четвереньки. Поднимается. Ему сейчас не лучше, чем тебе, Север. Только вот он не знает, за что.
Шатающаяся фигура с раскинутыми в стороны руками. Каждый шаг мучительно неуверен.
Дмитрий пытался уничтожить эту картину в своей голове, представляя заливающую все черноту, но сквозь нее снова и снова проступала все та же мешанина цветных пятен и посреди – Герман.
- Что, заканчиваем? Предсмертная тоска – штука неприятная, давай не будем садистами, с ним и так все понятно. Я думаю, ты со мной согласен, поэтому – финальный аккорд. Хорошо, что у него остался слух, это очень предусмотрительно с твоей стороны. Он отлично услышит приближение машины. Только вдруг он успеет отойти или отпрыгнуть в сторону? Хотя, на таком расстоянии вряд ли... Оп! Герман отмучался.
- Его сбили?
- Да что ты?! Мимо проехали. Но он-то знает, что его сбили. Что он умер. Как и все предыдущие. Все как ты придумал, Северин. Кстати, можешь вычеркивать Германа. Я сейчас тебя оставлю, только хочу предупредить: тебе придется еще кое-что вытерпеть. Вообще, привыкай - мы всегда заканчиваем примерно так. На этот раз ладно, это все игра, шахматная партия, в которой я пока что играю за обе стороны. Так что на этот раз, если потерпишь, выкрутишься. Но все равно привыкай, потому что рано или поздно... понимаешь? Пойми это на всякий случай, как говорит твой бывший друг Арий.
Голос исчез из головы Дмитрия, и медленно сошла на нет боль в лопатках, но ему не полегчало.

Питер встретила Ария у дверей его квартиры. Он тащил в обеих руках пузатые пакеты, которые даже не пытались скрыть содержащуюся в них разнообразную снедь.
- Нам всем придется пожить пока у меня, - пояснил он. - Будем стеречь друг друга, чтобы хоть в таком составе дотянуть до конца. Бесу придется как-то себя проявить, вот тогда и посмотрим... Слушай, Сефи не с тобой? Я ей звонил сегодня и заходил, но ее не было.
- Я ей тоже звонила и не застала.
- Это не есть хорошо, - мрачно сказал Арий, доставая ключи и отпирая дверь. – До Герма я дозвонился, он сказал, что уже выхо- дит. Но что-то его тоже не видно.
Он направился на кухню, укомплектовывать холодильник, но от этого дела его оторвал телефонный звонок.
- Я возьму, а ты доразберешь пакеты, ладно? – попросил он Питер
Она кивнула.
- Да. Я понял. Хорошо, - услышала она из коридора.
И не узнала Ария, когда он вернулся на кухню. Питер видела его злым пару раз. И расстроенным раза четыре. Но сейчас это был что-то за пределами злости и расстройства.
- Звонили из психиатрической... Герман тоже.
Питер продолжала вытаскивать продукты из пакетов и распределять, проговаривая про себя: «Хлеб? Хлеб на полку. Бананы на подоконник. Сок пока туда же. Сыр в холодильник. Осталось еще что-нибудь туда? Вроде, нет... Кажется, нет... Остальное...»
- Ты слышишь?
- Я слышала, я сейчас, я не хочу плакать, дай мне успоко- иться, подожди, потом, сейчас я доделаю, сначала надо доделать...
Она судорожно повернулась к нему, поймала его взгляд, и ей показалось, что глаза Ария покрыты инеем. Бр-рр.
- Я поговорю с Севером, - походкой Командора он направился в гостиную.

Дмитрий жалел, что не родился животным. Без разума и воображения. Главное - воображения. А еще бы потерять память. И чувствительность. Хорошо, например, табуреткам. Никакого спроса. Сидят на тебе разные задницы, а тебе все равно. Какое достоинство у табуретки? Самоуважение табуретки?.. Смешно. Зал смеется. Пере- веди ее на щепки - а ей хоть бы хны. Правильно, мозгов-то нет. И нервов. И совести тоже нет. А у него... А у него непонятно: то ли совесть, то ли просто боль в груди. Так совесть или боль в груди? К черту. К черту такие опасные вопросы.
Он не поднял голову, когда Арий вошел в комнату. Он уже привык, что на него обращают меньше внимания, чем на ту же табу- ретку.
- Север, ты знаешь, что такое ответственность за свои поступки?
- А что?
- Герман в психиатрической больнице.
- Я знаю.
- Я хочу, чтобы ты не знал, а понимал. Чувствовал. Встань.
Дмитрий хотел ответить, что не может, но он уже не владел своим языком. Его тело, как хорошо вышколенная собака, выполнило приказ Ария. И как собаке, бывший друг продолжал приказывать:
- Сидеть.
Тело Дмитрия рухнуло вниз.
- Лежать.
Он тут же оказался лицом в ковре, прямо как в тот день, когда познакомился с Питер... Жданой.
- Стоять.
Дмитрия снова вздернуло наверх.
- Лежать.
Опять лицом в ковер.
- На колени.
Питер стояла в дверном проеме и наблюдала за «дрессировкой». Ее лицо напоминало незаполненный бланк: вроде бы должна быть написана какая-то эмоция, но на ее месте – пробел.
- Приготовь мне кофе и принеси.
Она развернулась, чтобы идти на кухню, но Арий остановил ее:
- Ты куда? Я это Северу.
Дмитрий чувствовал, как двигаются его ноги, руки... С упрямством победителя по жизни он пытался остановиться, подчинить тело себе, хоть какую-нибудь его часть, хоть частичку, клетку... но оно сварило для Ария кофе. Потом принесло ему этот кофе и встало, ожидая дальнейших приказаний. Разве что не спросило: «Чего изволите?» - до этого Арий, видимо, не додумался.
Лучше бы Арий просто избил его. Пусть бы отметелил до потери сознания. Пусть бы отбил печень и почки, сломал ребра, выбил зубы... Только не так. Только не знать, что сделаешь все, что прикажут. Все, что угодно. И даже если Арий не заставит его делать ничего такого... ничего действительно... даже если Арий не станет совсем его опускать, это ничего не изменит. Он все равно знает, что сделал бы... самое унизительное... самое страшное... Лучше бы Арий его избил.
Дмитрий как бы раздвоился. Один – неплохой и неглупый парень - понимал, что все эти измывательства – за дело, что надо вытер- петь, что это и есть «ответственность за свои поступки». Второй, любящий себя превыше всего, беззвучно вопил, пытался истечь слезами и соплями, и был готов на все, чтобы остановить пытку.
Был готов на все, - но ничего не мог. Он еще как-то выдерживал физическую боль, но боль замордованной воли его убивала.
Раз за разом.
Снова и снова.
Но окончательно убить не могла – человек, все-таки, довольно прочная игрушка, если играть аккуратно.
Истощив свою фантазию, Арий спросил:
- Питер, а ты ничего от него не хочешь? Он сейчас все сде- лает, скомандуй что-нибудь.
- Мне плохо, мне от него ничего не надо, - она прислонилась к дверному косяку и смотрела на Ария глазами христианской мученицы. Как будто он издевался над ней, а не над парнем, который никогда ей не нравился. - Зачем ты вообще это делаешь? Это мерзко смот- рится.
- Потерпи немного, ладно? Мне тоже противно, но я знаю, что надо именно так. Этот гад... он же играл нами. Не явно, как я им, но какая разница. Так просто нагляднее для него же. Ему не объяснить... никаких слов не подобрать, чтобы он понял... Елки, я даже тебе не могу объяснить! Или для себя сформулировать в словах. В голову лезет какой-то дешевый пафос... Просто уйди, если тебе тоже противно.
Она не ответила, и не ушла. Села на диван, ссутулилась и смо- трела себе под ноги, пока Арий играл Севером, как машинкой на радиоуправлении. «Но мой злодей – трагичен и несчастен, а милый – героически жесток» - на разные лады звучало у нее в голове.
В конце концов она заснула.
Заставив Дмитрия сотню раз умереть от унижения, Арий швырнул его безвольное тело обратно к стене. Потом он вспомнил о Питер и присел на корточки перед диваном, слушая успокаивающее дыхание спящей.
«Что-то рано тебя сморило», - он посмотрел в окно. Небо из дневного перекрашивалось в вечернее.
«Всегда была первая полуночница, а тут вон как», - он пожал плечами, осторожно перенес девушку в ее квартиру, раздел и уложил в постель. Ему хотелось оставить ее у себя, но Питер больше всего любила просыпаться именно в своей постели. Потом Арий пошел гу- лять. Его подташнивало: то ли от застоявшегося квартирного воздуха, то ли еще от чего, поэтому он решил проветриться. И избавить себя от необходимости слушать Севера, которому вернул власть над телом: все его сопли и вопли, исповеди, или матерщину, или еще какую-нибудь муру. Арий даже не думал, что тот может промолчать.
А Дмитрий промолчал бы, если бы его не оставили одного.
Звуки пустой квартиры дополнились его тихим воем, тем более страшным, что в нем не было ничего звериного.
Иногда ночь после казни бывает страшнее, чем ночь перед.