Сила течения

 - Как, ну, как ты? – заглядывает мне Коля в глаза. – Как самочувствие? Легче, да?
Он тянет мне свою тонкую ладошку, и я пожимаю ее только из жалости к его маленькой согбенной фигуре. Да, всякому интересно, как может быть самочувствие после такой аварии. Трехтонный грузовик с ходу сбил мой маленький Опель, я кувыркался вместе с ним по дороге два десятка метров, и - о чудо – таки выжил! Три года в больнице – это не шуточки, три месяца без памяти – еще хуже, тяжелые последствия, и самое отвратительное – огромная дыра в памяти. Не помню ничего, даже цветных сновидений, которые наверняка ко мне являлись за все это время.
 - Плохо, брат, - и он расцветает. Нет, не потому что мне плохо, а потому что у меня амнезия, и я мог забыть о его трехтысячном долге, я пожимаю руку и называю его братом. Глупенький паренек, я даже помню номер твоего банковского счета, это все просто игра. Давай сыграем?
 - Давай, - он суетится около меня, - давай, залазь в машину, я тебя отвезу домой. Машина у фойе.
Плохо мои дела, парень, ты даже не представляешь, как плохо. Я пожал твою руку, и не почувствовал тебя, я иду по ковру, и не ощущаю ног, только иногда покалывают ступни. Мне тяжело двигаться, я иду как наобум.
Мы останавливаемся с Колей у стеклянных дверей, впускаем колонну посетителей, а я рассматриваю его отражение в блестящем матовом стекле. Оно знакомо мне чрезмерно, так знакомо, как будто это не Коля стоит рядом, а что-то куда более родное. Мама, что ли. У мамы была нежная кожа, я хочу потрогать его лицо, но останавливаюсь. Бессмысленно, я вообще ничего не ощущаю руками.
Мы выходим во двор, а я тайком наблюдаю за ним. У него давно знакомая мелкая походка, он довольно странно разбрасывает руки, когда идет, у него немножко выпученные глаза, и еще я не вижу его тени. Когда он ступил в лужу, она вышла из своих берегов и забрызгала ему штаны. Мы останавливаемся бок-о-бок у его машины, я оглядываюсь, и вижу одно четкое пятно моей тени. Коля открыл машину, кивнул мне, садись, мол, а я стою рядом и всматриваюсь в его отражение на матовой поверхности крыла машины.
Я вижу себя, его нет. Вспоминаются странные процедуры в больнице, трехчасовые упражнения, странные разговоры, и меня начинает разбирать дрожь: уж не придумал я все это, не сплю ли я? Что со мной? Не он ли – мой вымысел?
Мы садимся на передние места, Коля выводит машину на трассу и вжимает акселератор в пол. Мчимся со скоростью двести километров в час, распихивая все автомобили по соседних полосах.
 - Как там Ира? – спрашиваю я наобум – я не помню имени его жены, авось угадаю.
 - Какая Ира? – недоумствует Коля. – В смысле, Лена?
Ну конечно, Лена, как же иначе? Как я мог забыть? Словно прозрение наступило, вспомнил: жена Лена, дочка Таня, сын Саша. Верно же? Коля кивает головой: да, да, именно так, вижу, поправляешься. Не похож он на вымысел, слишком ярки воспоминания о нем.
Угол обзора давно упал до тридцати градусов, все вокруг слилось в тоннель цветов, и мы покоряем высоты скорости в этом тоннеле. Потом как-то мгновенно и незаметно прямо перед капотом возникает ребенок, Коля резко разворачивает руль влево, и мы несемся в кювет, я и он, в огромной машине, не в силах ничего остановить. Вот виден впереди столб, неудивительно, что по укатанной траве нас бросает прямо на него, а затем резкий удар, весь нос машины сплющивается, нас разворачивает вокруг столба, и уже задом мы вылетаем на полосу, по которой только что ехали. Машина останавливается, все, приехали.
Я поднимаю голову с разбитого лобового стекла, и вдруг ощущаю дикое наслаждение – по всему телу ручейками ярости течет боль. Та самая боль, которую я ощущал еще когда-то, давным-давно, целых три года назад. Как сладостно и приятно ее возвращение, я умышленно шевелюсь, чтоб усилить это первое за три года чувство, но оно не меняется, только затухает, перерастает в сверлящий зуд в области груди. Я смотрю на Колю – ему, похоже все, конец, приехал в последний раз. Он всем телом навалился на руль, его голова выбила с его стороны лобовое стекло, и все вокруг в крови.
 - Коля, - зову его я, - ты меня слышишь?
Нет, вроде не слышит. Я вылезаю из машины, обхожу ее и пинком сбрасываю с петель покоряженую дверь с его стороны. Коля не шевелится, я поднимаю его, ложу на траву рядом. У него в груди огромная вмятина, я не слышу его дыхания. Я осматриваюсь. Пролетают машины, не останавливаются, вот затормозил какой-то старенький Фиатик, подкатил. Ребенок где-то подевался с трассы, наверное, убежал. Водитель Фиата подходит ко мне, я смотрю в его глаза, и вдруг замечаю в них что-то до боли знакомое.
 - О, ужас, ужасно, я сейчас перезвоню в больницу, ужас… - в его глазах и правда дикий страх, он звонит, потом возвращается ко мне, мы ложим Колю на спину, и прислушиваюсь к его сердцу. Стук слабый-слабый, редкий, ничтожно тихий, как у умирающего.
 - Ему надо сделать искусственное дыхание, - вслух рассуждает водитель, склоняется, начинает дышать в этот окровавленный рот.
А я смотрю на них, и вижу отдельно лежащую капельку крови на лице у Коли, а в ней – маленькое отражение меня и водителя. И мы похожи друг с другом, совсем как братья. Только я никогда до этого его не видел, а он по-видимому никогда не видел меня.
Коля дышит то чаще, то реже, все слабее и слабее, легче, потом я слышу тихий последний вздох, и все кончается. Нет, он еще не умер, еще работает его мозг, напряжены мышцы, я чувствую его попытки жить, а потом сила иссякает, и он умирает. Вместе с ним умирает что-то во мне, отваливается, как шелуха. И опять бесчувственность, полная пустота ощущений.
 - Он умер, а-а-а, умер, - слезы закипают на глазах у водителя, и взрослый человек начинает плакать, совсем как дитя, плачет надрывно, взахлеб, а у меня начинает ныть грудь, когда он особенно тяжело вздыхает.
 - Тебя как звать? – спрашиваю я его, и он сквозь слезы бормочет:
 - Игорь…
Да, конечно, Игорь. Прозрение - помню, встречал.
Он идет к машине, спотыкается, а у меня побаливают ноги при каждом его ударе.
Сплю ли я? Я щипаю себя за руку, но не чувствую, и это не похоже на сон совсем. Если ты спишь, то от щипка ты просыпаешься, а я дальше стою здесь, рядом с разбитой машиной.
Я оглядываюсь на Колю, он лежит и улыбается. Такая вот тихая смерть. Странно, не правда ли?
А потом я сажусь на траву, сжимаю голову и говорю себе:
 - Пора это признать, они – это ты. Тяжело говорить то, что противоречит тебе, и что живет в тебе, но сказать нужно.
Что я теряю? Это тело? Я даже не ощущаю его, оно не мое, потерялось кем-то, мне неведомым, в какой-то далекой больнице. Все мое уже окончилось, меня нет как такого. Теперь я – это они. Теперь плачет там водитель Фиата на своем сидении, а у меня слезятся глаза и ноет горло.
Нет, я не шел против течения, я стоял и наблюдал, ждал, когда все переменится. Впрочем, если бы я шел против течения, мне было бы почти так же тяжело, как и сейчас – ведь к монотонному давлению привыкаешь быстро, тяжелее всего переносить волны, а они в сущности одинаково сильно бьют когда ты идешь и ждешь их, и когда стоишь и не ждешь. Но только если бы я шел, это имело бы какие-то последствия, а так я стоял, и толку с этой борьбы не было совсем. Иллюзия, просто иллюзия борьбы, в действительности – слабость, неспособность решиться. А решиться надо только однажды. Незачем противоборствовать времени, бой идет с явным перевесом, и исход заранее предопределен.
Мое время прошло, моя маленькая, скудная жизнь, за которую я и успел-то только толкнуть несколько людей. Цепная реакция все растет и растет, сейчас последствия моих действий мизерны, но уже скоро полмира будут жить во мне, я снова возвращусь к существованию, снова буду ощущать свое тело, снова буду переживать и радости, и печали. Видишь, все приходит с опытом, даже то, о чем мечтаешь, и что неисполнимо.
Достаточно сказать один раз себе «да», спрыгнуть с обочины, расслабиться, и поток увлекает тебя вперед с легкостью и простотой. Исчезает схожесть Коли и водителя со мной, я знаю: эта схожесть – это мой отпечаток на их жизни, следствие цепной реакции. Нет больше недоумения, я не ищу ни ихней, ни своей тени, меня не интересует, что есть моим, что ихним, я не пытаюсь вступать с ними в диалог и выдумывать их ответы. Нет, я живу просто жизнью. Их жизнью, полной радости и тревог. И это просто замечательно – полная свобода, отсутствие отягощающих понятий вымысла, иллюзий, причин. Все так, потому что так оно должно быть.
Я выхожу на трассу, и машины на огромной скорости с легкостью пролетают сквозь меня. К чему размышления о том, как это так, кто я и как это свойство можно использовать? Свобода! Полная свобода от всей этой мыслительной суеты, свобода от тяжелых дум и долгих размышлений. Я знаю, что я – это они, и они – это я. Мне не надо больше ничего. Почему же им мало этого? Зачем суетиться?
Думать над этим я не хочу, это естественно. Я вдыхаю полной грудью чистый воздух и улыбаюсь.
Потом во мне начинает пощипывать еще одно чувство – удивление. Вот остановился Опель, из него выглядывает молодой парень.
Цепная реакция продолжается.