В долине цвела полынь...

 В долине цвела полынь, ее горький свежий аромат взлетал на легких струях ветра к самой вершине холма.
 Отара медленно перебиралась на западный склон, где с недавних пор завелись волки. Надо было встать и гнать их обратно, к шершавым, потемневшим от дождей воротам загона, но я не двигался с места.
 Я не двигался и смотрел вниз, на полосы черной, вспаханной земли, дальше, на озеро цвета грозового неба, куда несла воды неглубокая холодная речка, дальше, где зелень скрывалась, сливаясь с синью.
 – Знаешь, зря ты хотел стать старшим, – желтый цветок, зажатый в моих зубах, беспокойно задрожал в такт словам, – в этом нет ничего. А быть им укором за прежние грехи, вечным напоминанием... Нечему завидовать...
 Брат молчал, небо отражалось в его глазах, и оправдания мои были запоздалыми и ненужными.
 Не в старшинстве, наверное, дело. Может, ему просто казалось, что мир, словно река, ластится ко мне звонко-прозрачными струями, а ему достается только мутный ил со дна. Может, я, в правду, рождением своим обокрал его. Может...
 – Я – их прошлое, ты – будущее. И нечего нам делить, – моя рука вслепую коснулась лба брата и отдернулась, скользнув по предательски влажной податливой впадине.
 И все вернулось вновь. Его слова, выплюнутые мне в лицо, правдивые и оттого вдвойне обидные. Моя рука, на сумевшая сдержать удар...
 Брат лежал рядом на жесткой траве, неловко подогнув ноги. Лицо его так и осталось удивленно-испуганным, только в равнодушных глазах мелькали облака.
 – Это все-таки... – он незаметно подошел и опустился рядом.
 Ветер касался его одежды, безразличный к живым и к мертвому на вершине холма.
 – Я не могу оживить его...
 – Тебя и не просят.
 Меньше всего мне хотелось разговаривать с ним, оправдываться, изворачиваться. Не за чем. Не стану.
 – Я убил брата. Я сделал то, что хотел бы сделать ты. Но теперь тебе остается только любовь. Радуйся.
 В его глазах ничего не было, лишь ослепляющий свет и еще, может быть, тоска. Ветер одинаково сушил наши губы, швырял сор в глаза, для него мы были одинаковы. Да мы и были одинаковы – старшие братья, знающие меру и приступающие ее, пусть даже в сердце своем.
 Молчать стало не о чем, я поднялся, вдохнув сухой горький воздух. Он протянул руку и легко закрыл глаза моему брату.
Ты ведь тоже не сдержался когда-то, безгрешный, но я умру и забуду, а тебе придется помнить.
 – Я буду здесь, – произнес он так твердо, будто мне не терпелось прогнать его.

...Мелочь, стрекоча и сверкая, волнами вылетала из-под ног. Сестра разогнула спину и устало провела лапкой по bзмазанной в земле мордочке.
– Каин, а Авель-то где?
– А разве я – сторож брату моему?