Заноза

- Сейчас я тебе кое-что расскажу, - прошамкал дед, усадив меня за стол напротив себя. Был он настолько старый, что никто не мог понять, как же он умудрился дожить да такого возраста, и это несмотря на полученное на фронте тяжелое ранение в голову.
- Слушай, внучек, я скоро помру... Да не смотри на меня так, все мы помираем, а я это уже чувствую, во сне своего отца видел...
Его отец и мать (то есть мои прадед и прабабка) были единственными людьми, кого он помнил с тех давних пор, хотя после войны больше их и не видел. Вошедший в дедовскую лобную кость осколок германского снаряда раздавил в нем память о всей прошлой жизни, и когда ему в госпитале говорили, что он “заново родился”, то вкладывали в слова несколько больший чем обычно смысл, ибо жизнь, как цепь связанных воспоминаний для него только началась. Все прошлое - бедная псковская деревушка с лиственным редколесьем за околицей, детство с босоногой беготней по алмазной росе, запах сеновала, утренний крик петухов и мычание коровы, молодые прогулки с гармошкой по деревенской улице навсегда закрылось непроницаемой стеной, безнадежно разделившей жизнь на “до” и “после”.
От деревеньки после войны осталась лишь покрытая золой полянка, теперь уже наверняка заросшая и неотличимая от окружающих буреломов. Прадед и прабабка в те годы перебрались в райцентр, где померли, не дожив и до конца войны, а из ушедших на фронт жителей деревушки кроме моего деда живым не вернулся никто. Может и к лучшему, что он потерял память, ведь она бы не принесла ничего кроме очень тягостных, но при этом совершенно бесполезных воспоминаний...
 - Понимаешь, - опять проговорил дед, - Когда человек умирает, то все родные смотрят на него и ждут, когда он что-нибудь скажет. Умирающий открывает рот, мычит, а потом его глаза бессильно закрываются и тело начинает холодеть. Ближайшее время об этом никто и не вспомнит, начнется беготня, суматоха - гроб найти, катафалк нанять, могильщикам “на лапу” дать, бумаженции подписать (у нас даже на тот свет без писанины не уйдешь). Но через пару дней все уляжется, произойдут похороны, а за ними, как у нас на Руси водится - поминки. А на поминках речи пойдут о последнем шевелении губ усопшего - что же он хотел сказать в свой смертный час, да чего же мы так и не узнали. Начинаются догадки, домыслы, одни одну сплетню разводят, другие - другую, но в конце концов все сходятся на мысли, что думы покойника им неведомы и никогда уже не раскроются, а тайна так навсегда и останется тайной, в могилу он ее с собой унес. Бывают правда плохие людишки, жадные, они все норовят корыстные мыслишки в их пользу покойничку приписать, но таких быстро на чистую воду выводят, одних даже родственники поколотили и с поминок выперли. Хотя, говоря по совести, срам все это - драка на поминках! И было бы из-за чего, а то из-за наследства! Эти курвы заявили, что последней волей умершего было квартиру на них оформить! Вот идиоты, надо им хотя бы разок самим умереть, чтобы знать, о чем в такое время думают!
Да, в каждой смерти тайны очень много и все упорно думают, что достойны получить хотя бы ее крупицу. Хоть алкаша хоронят, хоть профессора - все едино, никакой разницы. Я уж это дело знаю, на двух десятках похорон был, ведь в моем ведь возрасте это - единственное развлечение, дней рождения или именин никто из нас не уже справляет...
Что так уставился?! Я что, что-то не так сказал?! Как еще собрать стариков вместе, как не на поминки по одному из них, где им еще встретиться, чтобы вместе побыть?! Сил, чтобы просто так друг к другу таскаться - нет, праздников уже не отмечаем. Не до них теперь, когда одной ногой в могиле!..
Так вот, о чем это я?
- О том, что когда человек умирает, то он перед смертью шевелит губами и мычит, а родственники потом гадают, что же он хотел сказать, - подсказал я.
- Ну да! - продолжил старик, - Так вот, обо мне можете не гадать, даже если я губами шевелить буду. Я лучше всю свою тайну тебе сразу выложу, хотя и самому мне она до конца не ясна. Все равно не сегодня так завтра в гроб, а если кто из посторонних об этом и узнает, то мне совершенно наплевать, что он потом про меня говорить будет...
- Да зря ты, дед, я никому не скажу, в этом деле я сам как могила...
- Это уж как ты сам вознамериваешься, хочешь - говори кому угодно, а не хочешь - молчи. Все равно это уже ни для кого ничего не изменит, разве что для тебя... Но это уж смотря как ты меня слушать будешь и как поймешь. Можешь понять так, что ночами потом не заснешь, а может уйти отсюда - и забыть, ведь твоей жизни это не касается.
- Как не касается?! - с притворной обидой ответил я, чтобы сделать деду приятное, - Ведь это жизненный опыт, он всегда нужен, чтобы снова те же ошибки не повторять...
- На этой ошибке ты вряд ли чему научишься, - оборвал старик, - Ведь я и сам не знаю, была ли тогда она, ошибка...
Сказать по совести, дед меня страшно заинтриговал. Его история еще до начала рассказа приобрела вокруг себя неповторимый сияющий ореол таинственности. Мое внимание напряглось до последнего предела, молодой взгляд моих глаз соединился с померкшим и слезящимся взглядом глаз стариковских в одну звенящую струну. В эту секунду мы понимали друг друга с полуслова, даже с одного вздоха. Казалось, что в душе у дедушки лежит многопудовый серый камень, под которым скрыто нечто такое, о чем он боялся признаваться даже самому себе. И вот настал момент, когда камень надо сдвинуть и обнажить все то, что долгие годы скрывалось под ним, и дед изо всех сил пытается его шевельнуть, но в то же время страшно волнуется и его дряхлые мускулы пронзает неистовая дрожь. Для того, чтобы скрыть этот внутренний страх, он и прочитал мне свое длительное вступление.
Глаза выдавали всю внутреннюю работу старика. Навалился разок, другой, третий... Наконец, камень дрогнул, сдвинулся, наконец пошел!
Из соседней комнаты раздалась отвратительная телефонная трель. Дед с кряхтением встал было на ноги и направился к телефону, но опередив его я одним прыжком достиг аппарата и приподняв трубку бросил ее на рычаг.
- Зря ты так, - с небольшой обидой в голосе промолвил старик, - Мне из совета ветеранов должны были звонить...
- Ничего, еще перезвонят, - ответил я, понимая, что если бы сейчас дед увлекся телефонной болтовней, то про наш с ним разговор он бы просто-напросто забыл и уже неизвестно когда бы и вспомнил. Для меня сейчас на счету была каждая секунда, ведь случись что и мне уже никогда не открыть той ужасной тайны, которую заключил в себе мой дед.
- Я просто настолько хочу тебя послушать, что испугался, что ты перестанешь дальше рассказывать, потому и трубку повесил, - признался я в свое оправдание. Но дед, похоже, уже забыл про телефон и снова вернулся своими мыслями к теме рассказа.
- Так вот, знаешь ли ты, что быть может я убил человека?! - четко отливая каждое слово произнес он. Его голос был настолько твердым, что услышь я его по телефону - ни за что бы не узнал. Отчего-то в нем исчезли даже следы привычного старческого дрожания, а вместо них возник неожиданный звон, очень напоминающий звон церковных колоколов.
- Конечно знаю, - ответил я, - Ведь ты же воевал, а война не школа гуманности, там если не ты убьешь, то убьют тебя...
- Да я не о том, - с досадой отмахнулся старик, - На войне убиваешь не людей, а врагов. Сначала в твоих мыслях возникает образ врага - жуткий, с рогами, кровавыми клыками и хвостом, а потом ты его как бы накладываешь на каждого вражеского солдата и через него по нему стреляешь. Понял, по врагу, а не по человеку! Ну а то, что за картинкой страшилища оказывается все-таки человек - никто не виноват, такова уж жизнь. Но я, и ты об этом хорошо знаешь, в тяжелой артиллерии был, так что даже ихних солдат почти не видел, разве что пленных, но тем только сочувствуешь. Стреляли-то мы не по людям, а по целям, которые на карте обозначены и с наблюдательного пункта по телефону передаются. Так что своими руками я за всю войну так и не убил ни одного человека, только рукоятки на гаубице крутил. Нет, война тут не при чем, ведь дело-то до войны было.
- Так ты ведь ничего не помнишь...
- Верно, ничего кроме своих родителей. Пришел я в себя в госпитале, смотрю по сторонам, вижу предметы - и не знаю как их назвать. Смотрю, к примеру, на окно, а что это - не знаю, хотя и догадываюсь, что оно существует для того, чтобы внутрь проходили свет и воздух. Потом, правда, получше стало, говорить научился. Там уже и поправка началась, голова болеть перестала, писать каракулями начал, но из прошлого кроме родителей так ничего и не вспомнил. Набираюсь сил, толкаю мысли туда, в прошлое, словно громадный шар качу, а там - стенка, за нее никак. Мучился, изводился - и ничего, даром говорят, что если долго мучиться, то что-нибудь обязательно получится. Шиш с маслом!
Хорошо, что прекрасные врачи попались, а особенно - медсестричка, которая твоей бабушкой потом стала. Она, считай, меня заново сотворила, днями и ночами занималась... Ну ладно, я сейчас не об этом...
Старик глубоко вздохнул, достал “Приму” и затянулся вонючим дымком. По всему было видно, что в этот момент он очень нервничает.
- Движения тогда быстро восстановились, необходимые навыки - тоже, видно это где-то очень глубоко лежит, гораздо глубже, чем какие-то воспоминания, - глядя в потолок промолвил дед, - Только вспомнить было не о чем, разве что про госпиталь. Но это ничего, ведь я снова на фронт упросился, как раз к штурму Берлина. А на фронте, сам понимаешь, много чего было, так что пустота быстро заполнилась. Воевать, кстати, стало гораздо веселее, ведь чем меньше вещей связывает тебя с жизнью, тем легче с ней распроститься, а меня почти ничего и не связывало. Другие переживали, что если погибнут, то уже никогда домой не вернутся, с матерью и отцом не обнимутся, любимая собака их больше в щеку не лизнет. А мне чего переживать, когда я своего дома вовсе не помню, как будто и нет его уже. Как позже выяснилось, дома из которого я на войну ушел тогда уже и в самом деле не было. Ведь в тех краях годом раньше такие бои шли, что даже щепок не осталось, даже речки и то русло сменили, через бывшие окопы им стало течь удобнее. Опять же, узнай я об этом при полной памяти - так горе какое, в тоску бы впал, а хуже этого для солдата, пожалуй, и нет ничего. Ведь мне бы тогда и воевать вроде как не за что бы было, возвращаться-то все равно некуда!. А так я воевал уже не ради защиты прошлого, а во славу будущего, о котором сам не имел ни малейшего представления...
Вернулся я, значит, с войны, женился на твоей бабушке, выучился на токаря и поселились мы в городе. Но об этом ты, наверное, и сам все знаешь.
- Да уж конечно знаю, с самого детства слышу, - ответил я, - Но в чем же тут тайна?!
- Во всем этом, конечно, никакой тайны нет, - с небольшой обидой в голосе отозвался дед, - Тайна в другом, и идет она со мной с самой выписки из госпиталя, то есть с начала всех моих нынешних воспоминаний. Дело в том, что еще там, в госпитальной палате, стала меня преследовать одна странная картинка, которая вроде бы была когда-то на самом деле... Ну, вроде как заноза такая в голове завелась...
Старик сделал глубокий вдох, собираясь одновременно с духом и с мыслями:
- Представь, раскинулась перед тобой такая живописная полянка с толстенной березкой посередине. Темнеет, на небо выплыл желтый серп, на западе угасает закатная рана. Кругом - злая тишина, та самая, которой мы на фронте боялись пуще обстрела. Так вот, в центре всего этого стою я с огромным кровавым ножом в руках, и с него вязкие как сироп теплые капли еще продолжают капать на землю. Сам я тоже выпачкан в чем-то липком и теплом, не надо иметь много фантазии, чтобы догадаться, что это тоже - кровь. В эту секунду от удивления самому себе поворачиваю голову и к огромному ужасу вижу, что в двух шагах от меня лежит остывающее белое тело, как будто украшенное алыми пятнами. Немного приглядевшись убеждаюсь, что тело это несомненно - девичье, и от этого становится совсем уж отвратно. Жизнь выпорхнуло из нее в небеса, прошло сквозь звонкую тишину, оставив лишь мертвую плоть...
 По всему выходит, что прикончил ее именно я, больше некому, не для смеха же стою я с ножом! Значит я - негодяй, убийца! Но почему, отчего, как - сказать не могу, ведь ни предшествующего мгновения, ни последующего я не помню, и сколько не бился - так и не вспомнил, а терзался я всю эту жизнь!
Удивительно, но контуженный дед, никогда не работавший на должности выше токаря, описал эту сцену чуть ли не стихами. Быть может, в нем действительно всю жизнь скрывался поэтический талант, который так никогда себя и не проявит?! Или при описании некоторых эпизодов своей жизни каждый рассказчик волей-неволей становится поэтом?
- И понимаешь, - продолжил дедушка, - Ни лица ни даже фигуры ее я так и не могу вспомнить. Помню только одну - единственную секунду, зато так живо, как не запомню даже сегодняшний день, как не запомнил первой ночи с твоей бабушкой! И не могу избавиться от вопроса - было это со мной на самом деле или просто дурной сон приснился, когда я контуженный лежал. А может от кого-то из сослуживцев такой рассказ услышал, а потом на себя примерил, да порезанная башка все переиначила?! А может, действительно была у меня там любовь, а когда я потерял ее, то так осерчал, что убить хотел, а потом в голову попал фрицевский осколок и она сама нарисовала мне это убийство?! Может, я как раз перед ранением письмецо из родной деревеньки прочитал, где говорилось, что она с другим гуляет, с тыловой крысой, ну а потом стукнутые мозги такую игру и устроили?
- Так ты не мог тех сослуживцев потом найти и расспросить?.. - осторожно спросил я.
- А кого искать? Тогда, похоже, противник к нам пристрелялся и накрыл нашу позицию. Как потом в госпитале сказали, одного меня оттуда вытащили, да и то с железякой в голове. От остальных только дробленные кости вместе с кусками мяса и комьями земли остались, таких уже в госпиталь не принимают.
- Поехал бы на родину, может на месте бы вспомнил...
- А чего вспоминать, когда после боев там все перерыто, а от того что было и следов не осталось! Теперь, пожалуй, даже места, где наша деревенька красовалась - и то не найдешь!
Мы помолчали. Получалось, что дедово воспоминание висит как будто в пустоте - в несуществующем времени, в несуществующем месте и даже не известно, было ли это на самом деле или только в сознании деда? А если случилось так, что короткая дедова мысль волею случая перенеслась в реальный мир, то какая же тогда разница между ним и дедовым сознанием?!
- Я бы исповедался в этом, покаялся, - едва слышно промолвил старик, - Только в чем каяться? Как даже сказать об этом? Убивал - не убивал, помышлял - не помышлял. Может, когда я лежал без сознания, соседи по палате в слух любовную книжку читали, чтобы время скоротать, а я сам того не желая ей внимал В чем же тогда мой грех?
Но я его уже не слушал. В дедовом воспоминании я сразу же уловил нечто знакомое и попытался сопоставить его со своей жизнью. Результат заставил меня вздрогнуть и сжать зубы, чтобы не показать дедушке неожиданного волнения. Конечно же, все это я уже видел и видел во сне! Были там и нож, и кровь, и застывшее тело в кустах, и взошедший небесный серп! Правда, мне было несколько легче, ведь в отличии от деда я четко помню, что кошмар закончился всего-навсего простыней и подушкой, окрашенной утренними солнечными лучиками...
Что это, простое совпадение?! До таких деталей?! Или что-то подобное действительно когда-то произошло со мной, как и с моим дедом?! Но когда? Еще до начала этой жизни? До начала прошлой жизни? Или и того раньше?!
- Ладно, - резко сказал старик, поднимаясь из-за стола, - Все равно скоро все станет ясно, и эта проклятая заноза наконец-то вылезет из меня! Тот Свет всему поставит точку, и раскроет все, что было и чего не было на свете этом!
Старик послал на меня неожиданно пронзительный взгляд, по которому я ощутил всю силу его стремления за пределы как этой так и прошлой жизни.

ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2005 год