Детство зарисовки 1 часть

 *
 Родился я в городе Владивосток 6 ноября 1965 года, пасмурным печальным дождливым вечером. Рано утром меня принесли маме. На улице шла демонстрация. Улыбающиеся люди проходили с красными плакатами стройной колонной прямо под окнами роддома. Вся страна справляла большой праздник - годовщину Октябрьской социалистической революции (это потом, через много лет я пойму, что это был не праздник, а общенародное горе, которое ввергло страну на 70 лет в бесконечную цепь кровавых убийств и гибель ни в чём не повинных миллионов людей). Я был долгожданным ребёнком. С меня сдували пылинки в прямом и переносном смысле. Мама шесть раз до меня беременела, но ничего не получалось. Когда я родился, материнская пуповина туго обжимала мою детскую головку. Акушерке пришлой быстро распутывать её, и неоднократно шлёпать меня по голой детской попке, чтобы привести в чувство. Наконец я закашлял и жалобно тихо заплакал. Поэтому, как рассказывала моя мама, я вошёл в наш мир не громко и настойчиво, как большинство младенцев, а тихо и робко. Таким, наверное, где-то в глубине души и остаюсь.
 Моя мама была простая советская медсестра с заработком в 80 рублей. Папа добропорядочный не пьющий семьянин. Он работал в НИИ лаборантом.
Жили мои родители у матери отца бабушки Юли. Беспрерывные скандалы и упрёки со стороны свекрови заставили моего отца пойти на ЖБК - железобетонный комбинат, подсобным рабочим. Через три года работы там обещали дать квартиру. Среди трудяг он был как белая ворона среди чёрных. От него невозможно было услышать мата, или ругательства. Он не пропивал в пивнухе половину своей зарплаты, как это делало большинство пролетариев в совдепии, а честно приносил все деньги домой. Единственное что он себе позволял в день получки - посидеть пару часов с друзьями детства за доброй кружкой пива. По дороге домой он всегда заходил в старый винный подвальчик купить бутылку красного вина и полкило копчёной буженины на косточке, раньше её почему-то называли «корейка». Это был своего рода ритуал, мама знала если у папы сегодня получка, то он обязательно прейдет домой немного навеселе и с покупками.
 Мой Папа любил литературу, искусство, спорт, путешествия. У меня до сих пор сохранилось несколько книг Отца по истории древней Греции. Он мечтал побывать в Питере, посмотреть Эрмитаж, золотые фонтаны Петергофа, Зимний дворец, Рим, Египет, Индию, но к сожалению его мечтам так и не пришлось осуществиться. Не было уголка Дальневосточного приморья, которые, он не обошёл бы и не облазил. Почти каждую субботу или воскресение мама с папой брали рюкзак с провизией, надевали походную одежду и отправлялись на электричке за город. Папа очень хорошо фотографировал, все работы изображенные здесь – его. Природа Дальнего Востока в то время была девственно чиста и не изгажена, ведь весь этот район в советское время являлся закрытым стратегически важным районом, проехать туда можно было только по специальному пропуску.
 Шесть лет счастливой жизни прожили папа и мама вместе. Отец очень любил меня, и ласково называл «короед» за мой непокорный и настырный детский характер. Я почти не помню его лица. Мне было всего три годика, когда папа трагически погиб. Я не понимал почему взрослые так кричат и убиваются от горя. И только гораздо позже, когда мне уже было девять, десять лет моё детское сердце сжималось щемящей мукой при слове Отец. Мне так не хватает его заботы, строгости и понимания. Его смерть кровавой раной прошла через всю мою жизнь. И чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, какая для нас с мамой это была невосполнимая потеря.
 Папа умирал трое суток. Бетонная плита раздавила его тело по пояс. Врачи скрывали от него правду. Он был в шоковом состоянии и не чувствовал боли. Писал личный дневник до последнего часа, наверное, чувствуя приближение смерти, хотел мне что-то важное сказать, дать последнее напутственное слово. К сожалению, дневник Отца безвозвратно утрачен, и я так и не смог прочитать его последние мысли. Для мамы смерть папы была огромным горем. Она так и не смогла до конца оправиться, и больше никогда не выходила замуж.
 Вся родня утверждала, что я внешне очень похож на своего Отца, только характер у меня более бурный и неспокойный, и фигура далеко не спортивная. На протяжении трёх поколений мужчины в нашем роду по отцовской линии трагически заканчивали свою жизнь. Мой прадед был капитаном дальнего плавания, и во время кораблекрушения не захотел оставить бриг. Дед разбился в пропасти. Он находился в геологической изыскательной партии, спас товарища, у которого лопнул страховочный трос, а сам погиб. На месте Отца должен был оказаться другой человек, но папа не мог позволить восемнадцатилетнему парню идти в опасное место. Никто из мужчин по мужской линии в моём роду не доживал до 44 лет. И если такова моя участь, и мне суждено спасти ценою своей жизни другую жизнь, я умру спокойно. Но, господи, как хочется за эти немногие годы, которые возможно мне осталось, найти настоящую любовь, познать радость отцовства и тёпло семейного очага!
 Мама никак не могла смириться со смертью папы. Всё вокруг ей напоминало о счастливом прошлом. Она плакала ночи напролёт. Её душевные муки были невыносимы. И чтобы как-то их притупить мама поменяла нашу однокомнатную квартиру во Владивостоке, которую ей дали после смерти Отца, на жильё в Алма-Ате. Для меня это был сильнейший удар. Взрослые часто думают, что дети ничего не понимают и ко всему быстро привыкают. Мне было всего 7 лет, когда мы переехали в Казахстан, но до сих пор мне сниться огромный бескрайний Тихий океан, пирс, бухта Золотой Рог, и сотни кораблей со всего мира, стоящие у многокилометрового причала. Поэтому самое счастливое время моей жизни - раннее детство, не считая двух лет юности (о которых я расскажу в другой раз).са О нём, о моём детстве, я и хочу поведать тебе, уважаемый читатель.
 


 



 ***
 Эту серию рассказов о моём светло-золотом детстве я посвящаю моей дорогой и единственной маме. Она была простая, открытая, бескорыстная женщина. Принимала чужую боль как свою. Хотела обнять и согреть в своих объятьях весь мир. На её недолгую жизнь выпало много страданий, но её глаза до последнего вздоха источали тепло великой материнской любви. Я знаю, она сейчас смотрит на меня с небес, и её душа радуется за своего сына.
 


 Океан


Огромный, безбрежный, грозный, притягивающий к себе непреодолимой магической силой великий Тихий океан вошел от рождения в мою детскую кровь и остался там навсегда. Его неповторимый морской запах пропитал всё моё существо, мои мысли, желания, грёзы. И хотя судьба разлучила нас, может быть на совсем, в моём сердце всегда будет биться его пьянящий громовой прибой.
 На небе сияло большое оранжевое восточное солнце. День шёл во вторую половину, и красный бархатный закат вступал в свои вечерние права. Лазурные громады волн с грохотом падали на циклопическую груду чёрных гранитных глыб. Два бесшабашных молодых пловца, как два брата дельфина, рассекали своими сильными руками устрашающие океанические буруны. Их блестящие на солнце спины, то появлялись, то исчезали в круговороте водяных каскадов. Моё детское сердечко замирало от зависти и восхищения. Мне так хотелось быть рядом с ними, чтобы огромный Океан качал меня на волнах в своей первозданной «колыбели». Но я был ещё слишком мал и слаб, чтобы даже окунуться в настоящее море. Многометровые волны мгновенно бы разбили меня о прибрежные скалы. Поэтому мама отвела меня в маленькую, уютную, защищённую от ветра бухточку, которую в народе прозвали - детский «лягушатник». Волны здесь были совсем не большие, всего каких то два метра, а берег песчаный и пологий. Для самых маленьких приспособили длинный морской канат с большими поплавками, специально чтобы не унесло прибоем в открытое море. На меня быстро надели жилетку из пробкового дерева, привязали к канату, и добрый старый, чёрный от солнца и табака, весь волосатый как горилла дядька в полосатой матросской майке громко рявкнул, пытаясь перекричать шум прибоя
 – Ну, шо малой, добро пожаловать на наши рюс-с-ские «американские» горки. Ай да! Поехали! -
С этими словами он разбежался и закинул меня метров на семь- восемь от берега. Я очутился с головой в воде, и как маленькая черепашка, в жилете из пробкового дерева начал выгребать на поверхность. Прибой сразу же отнёс меня на добрую сотню метров от берега. Неожиданно я оказался на самой вершине огромной волны, и со скоростью автомобиля помчался к берегу. От неописуемого восторга я закричал и заверещал как счастливый поросёнок. Никогда не забуду этого ощущения. Я был как рыба в стае, как птица в небе, как маленькая тучка в безбрежном голубом рассвете. Я летел, и не было ничего лучше этого чувства свободного полёта. Прибой выносил меня на чёрный вулканический песок, в который я пытался вцепиться своими маленькими детскими ручонками, оставляя две свежие «пропаханные» борозды, и снова уносил в безбрежный Океан. Красный закат подсвечивал пенистые гребни волн волшебным розовым светом. На берегу загорелся мощный ночной маяк, прочертив дорожку к морю, создавая неповторимое очарование мягкого светло-золотистого сияния.
 Раз десять прокатился я на волнах туда сюда. Пора было вылезать на берег из водной стихии. Старый моряк зажал в зубах папироску, и обеими руками стал вытаскивать меня на берег. Меня быстро закутали в тёплое пушистое полотенце, не смотря на все мои протесты
 – Ма, ну, Ма-А-А! Ещё хочу! Ну, А-А-А –
ревел я белугой, вырываясь из рук дядьки.
 –Иш, ты, карась. Ягозистый, однако –
 Смеялся дедуган, снимая с меняя пробковый жилет - Мал ещё! Вода 12 градусов. А ему хоть бы, хны. Смотри, пиписка как посинела! В такой воде нормальному человеку купаться больше 10 минут нельзя. А ему хоть бы что!- он по отечески шлёпнул меня по голой попке своей мозолистой старой рукой, хитро усмехнулся, и широкая лучезарная улыбка осветила его до черна загоревшую морщинистую физиономию. Казалось, в это миг годы слетели с этого старого иссохшего лица, и наружу показалась юная первозданная душа, столько в этой улыбке было жизни и задорного мальчишеского ребячества. Меня отдали маме, и она стала быстро вытирать моё голое детское тельце полотенцем, приговаривая
 - Ванюша, не надо плакать, мы прейдем сюда ещё не раз. А на сегодня хватит –
 и совала мне в руки большой оранжевый апельсин. Но моему детскому огорчению не было конца, и я продолжал реветь до тех пор, пока не увидел, как пацаны кормят мелкой рыбой больших белых бакланов. Ребята подбрасывали в воздух рыбёшку, шустрые птицы на лету хватали её в свои чёрные клювы, и уносились в даль к скалам кормить своих ненасытных птенцов. Их многоголосое пищание доносилось аж сюда. Пацаны дали мне хвост ставриды, и, шутя, проинструктировали
 - Кидай повыше, малой, а то с пальцами откусят -.
 Не успел я как следует замахнуться, а огромный белый баклан как вражеский истребитель уже пролетел над моей головой, виртуозно и нежно выхватив из моей детской ручонки кусок желанной рыбы. Я так и остался стоять в неподвижной замершей позе с открытым от удивления ртом, с восхищением смотря вдаль улетающей птице, которая по размерам превосходила меня. Взволнованная мама схватила меня, и стала осматривать руки, но на них не было ни царапины.
 Огромное Дальневосточное солнце быстро тонуло в бушующем Океане, заливая вокруг всё живительным красно-оранжевым светом. Два юных пловца медленно и устало выходили на берег моря. Их мощные тела отбрасывали на мокром песке длинные загадочные тени, блестя в лучах заката двумя античными бронзовыми статуями. Это были знамениты на всю округу братья- близнецы, которых я видел в самом начале.
 Похожие как две капли воды, в одинаковых чёрных плавках, с одинаковой неповторимой походкой, одинаково прекрасно слаженные как древние Нибелунги. Даже семибальный жесточайший шторм был для них не помеха. Эти два шестнадцатилетних парня родились на корабле. Океан влился в их кровь с молоком матери и остался там навсегда. Не было дня что бы ребят не видели в воде. Они беззаветно, как свою жизнь любили море, а море любило их.
 К одному из братьев подбежала босоногая, изящная «пацаночка» в белом длинном платьице, смешно подпрыгнула на цыпочках, и чмокнула парня в губы. Тот без стеснения нагнулся к Любимой, нежно обнял, поднял как пушинку, и легко понёс на руках к большому горящему костру. Возле костра уже сидела весёлая компания из девушек и молодых ребята.
 Вечерело. Последние лучи заката мигнули за горизонтом и потухли в Океане. Всё окунулось в мягкий тёплый полумрак. Живительный огонь костра осветил задумчивые юные лица. Ребята притихли. Парнишка в старой потёртой джинсовке, наброшенной на голое тело, играл на гитаре и пел неизвестную балладу о любви и дружбе. Курносая девчушка положила свою голову ему на плечё, и задумчиво смотрела на огненные лепестки костра. Лёгкий морской бриз перебирал её белокурые волосы.
 Мы с мамой уже уходили домой, но от увиденного что-то дрогнуло во мне. Я резко остановился, пристально уставился на идущих мимо ребят, и долго провожал их удивлённым невинным взглядом ребёнка. Мои глаза и глаза парня, который нёс девушку на несколько секунд встретились, и необычайной силы информационный импульс влился в моё детское подсознание. Я до сих пор до конца не разобрался, что он хотел мне сказать. Но во мне навсегда осталось неповторимое ощущение его душевной красоты и чистоты.
 

 
 Город

 Узкие уютные улочки старого Владивостока порой выходят прямо на набережную. Чудесная смесь стилей и эпох создаёт то единственное, неповторимое очарование, которое нигде больше не встретишь. До пятидесятых годов здесь жило много китайцев и корейцев, очень трудолюбивых чистоплотных трудяг, превративших дальневосточный край в цветущий оазис. Они оставили после себя богатое архитектурное и историческое наследие, которое золотой лозой вплелось в историю города. Со слезами на глазах покидали они родной край, навсегда оставляя могилы предков. Ведь беспрекословный приказ Берии гласил - выселить в Китай и Корею за 48 часов!
 Моя бабушка рассказывала, как было раньше. Рано утром, чуть ни зоря, бежит по улице корейский парнишка с огромными корзинами и орёт во всё горло
- Чеснока, мадам, лукин братишка! Петрушка, мадам - второй Женьшень!
 За какие-то копейки, не выходя из дома, всегда можно было купить свежую зелень и овощи. Причём качество было отменное. А если у китайского молочника закажешь на неделю молоко, сыр или сметану, то ещё до рассвета на пороге дома будут стоять чистые баночки, аккуратно перевязанные марлей. И так каждый день, без всяких задержек и опозданий.
 Не было отрасли, где бы не работали китайские и корейские рабочие. Трудолюбивые, аккуратные, исполнительные. После их выселения горожане долгие десятилетия оправлялись от шока, привыкая к нашим доморощенным, вечно пьяным и грязным «ПРОЛЁТариям», и только время помогло сгладить горечь утраты.
 Затем пришла Брежневская Советская эпоха. Она добавила в стиль города многочисленные новостройки, которые, как ни странно пошли ему на пользу. Сносились старые трущобы, а на их месте вырастали красавицы - высотки. Из окон этих домов открывается неповторимый вид на Океан и бухту «Золотой Рог». Так как весь город стоит на сопках - небольших холмах полукруглой формы; складывается впечатление сказочного многоярусного мегаполиса. Внизу - старинные здания дореволюционной эпохи, сады скверы и парки, наверху многоэтажные белокаменные новостройки.
 Владивосток являлся и является стратегически важным восточным форпостом Советского Союза, а затем и России. У этого города славное прошлое и большое многообещающее будущее. Я горжусь своей далёкой родиной.