Дощечки Даниила Хтава

С этим удивительным человеком я познакомился, по-видимому, неслучайно. Даниил Хтав, как говорил один знакомый мне букинист, единственный человек в моём городе, свободно читающий на арамейском. В то время я собирался писать рассказ, события которого разворачивались бы в Палестине времён Второго Храма, и очень нуждался в переводе нескольких фрагментов из талмудических текстов, а также части рукописей Мёртвого моря. Сегодня эти переводы легко можно достать в Internet, однако всего несколько лет назад это было трудноразрешимой проблемой. Но не стоит забегать вперёд – изложу всё по порядку. Я собирался писать об одном мальчике, история которого перекликается с иудейскими легендами об Иисусе Назарянине. Вскользь замечу, что, несмотря на многочисленные переписывания, спустя полтора года в моём письменном столе всё же оказалась законченная рукопись рассказа, кстати, названного мною “Пастырь”. Во времена же знакомства с Хтавом судьба моего опуса, можно сказать, весела над пропастью, и я мучительно терзался бессилием раздобыть информацию о судьбе Иисуса из ранних иудейских источниках. Помню, как одним летним утром я решился пойти в центральную городскую синагогу. Прождавши около получаса в приёмной, я, наконец, встретился с главным раввином. В то время как я рассказывал о собственных творческих планах, он гладил свою красивую чёрную бороду. Было видно, что об Иисусе раввин говорить не хотел, однако, отдавая дань гостеприимству, достал массивный фолиант Талмуда и по памяти указал места, в которых упоминается Назарянин. В библиотеке синагоги нашлась также и книга с фотографиями свитков Мёртвого моря. Слушая шуршание бумаги внутри копировальной машины, я чувствовал себя счастливым. Но как же быть с переводом? В синагоге, увы, не было шанса убедить кого-либо взяться за эту работу, не говоря уже об арамейском, которого вообще никто не знал. Спустя неделю я, разочаровавшись найти переводчика, бродил по парку Пушкина и случайно забрёл в небольшой антикварный магазин. Разговорившись о древнеримских монетах, я упомянул о переводе с арамейского, и продавец подозвал стоящего в двух шагах букиниста. – Арамейский, говоришь? – затараторил рыхлый лысеющий брюнет - По-арамейски читает только Хтав. – Хтав? – загорелся я. – Да, есть один чудак – продолжал он – со всех языков может переводить. – А древнееврейский? – я не унимался. – Да с любого! – ухмыльнулся букинист – он живёт, кажется… ах, да – на улице Розы Люксембург, дом такой-то. Спустя час я окрылено мчался к этому таинственному переводчику.

Я всегда любил бродить вдоль этой улицы, рассматривая старые покосившиеся дома. Несмотря на принадлежность центру города, эти кварталы всегда живут собственной тихой жизнью. Затененная непривычно изогнутыми тополями дорога в тишине скучает по шуршанию автомобильных шин. Редкие прохожие вечерами, когда спадает жара, прогуливаются вдоль обветшалых и полуразрушенных пешеходных дорожек. Не доходя до конца переулка, я нашёл нужный мне дом. В этом слегка покосившемся деревянном особняке, казалось, уже давно никто не живёт. В некоторых окнах были выбиты стёкла, доски стен и наружных перекладин почернели от сырости, и казалось, должны были рухнуть при первом же натиске ветра. - Быть может, букинист спутал номер дома? – невольно мелькнуло у меня в голове. Сопоставив номера, и повторно убедившись в их полном соответствии, я вошёл во двор. Там меня встретила маленькая белая собачонка, наполнившая окружающее пространство невыносимым писклявым лаем. Спустя минуту я уже дёргал за хвостик дореволюционного звонка, должно быть, привязанного изнутри к колокольчику. Дверь со скрипом отворилась и меня встретила женщина лет сорока, одетая в тканое платье английского покроя. Точно в такие же платья моё воображение одевало горничных, когда я читал английские романы. На голове у неё был белый чепец, который с первого взгляда казался совершенно нелепым, однако уже мгновение спустя, гармонировал в моих глазах с остальным её странным одеянием. – Я… здесь… - запнулся я. – Вы наверно… to Mr. Htav? – проговорила женщина. – Да – совершенно потерялся я – к... Даниилу Хтаву. Женщина знаком пригласила войти. – Она зовёт его мистером – мелькнуло у меня в голове – по-моему, в этом доме живут англичане. Я хорошо читаю на английском языке, прекрасно понимаю разговорную речь, однако сам, за отсутствием общения, говорю плохо, с трудом подбирая нужные слова. - Неужели и этот Хтав плохо говорит по-русски – испугался я, судорожно подготавливая my opening speech.

Стены просторного вестибюля были почти полностью скрыты ткаными коврами, очень похожими на средневековые гобелены. На тёмном ворсистом фоне водили хороводы пастушки, а рядом с ними играли на флейтах молодые пастухи. Их идиллию нарушала свирепая голова кабана, висевшая рядом. Казалась, ещё секунда, и она отделится от стены и растерзает жизнерадостных молодых людей, забывших об опасности её присутствия. Но мгновение сменялось мгновением, а голова продолжала покорно висеть, позволяя себе лишь скалиться от собственного бессилия. Сбоку в стене был большой камин. Летний день клонился к концу, и в помещении было довольно прохладно. В камине с треском шипели паленья. Комната благоухала слабым запахом кипящей смолы.

У камина в большом кресле-качалке сидел миловидный старик с седой кучерявой шевелюрой и кутался в коричневый шерстяной плед. Пока я в смущении рассматривал непривычное убранство комнаты, он, по-видимому, внимательно меня разглядывал. Обратившись к нему, я, запинаясь, произнёс. Good evening Mr. Htav, I spoke with… I have heard you can help me on… - Давайте говорить на русском – улыбнулся Хтав – меня уже тошнит от английского. – Очень хорошо – согласился я – признаюсь, я не большой знаток… – Тем более – мягко проговорил старик без малейшего акцента – что же вы хотите? – Helen – добавил он заглянувшей женщине – bring us some tea, please. – Я узнал о вас от одного знакомого букиниста… - Как его имя? – Не помню… кажется Сергей. Фамилию не знаю… Я искал переводчика с арамейского и ещё с древнееврейского. Мне сказали, что вы можете… - Кто сказал? – скороговоркой выпалил Хтав. – Ну,… Сергей, букинист – в смущении проговорил я. – Очень хорошо! – Даниил Хтав резко вскочил с кресла и стал быстро ходить по комнате. – Не сумасшедший ли он? – мелькнуло у меня в голове. – Have you heard, Helen? – вскричал он – I come to light in this f…g town! I told you, we have to get out of here as soon as possible! – Вижу, я вам помешал – тихо сказал я – пожалуй уйду. - Что вы! Нет, нет, останьтесь. Просто мне часто мешают работать. Знаете ли, так много зевак приходит. Большей частью дети. Подглядывают, подкидывают дохлых крыс, бьют стёкла. Нет отдохновения от этих безобразников – Хтав развёл руками и мягко улыбнулся. – Позвольте полюбопытствовать – а зачем, собственно говоря, вам нужно переводить с арамейского? Я сказал ему. – Очень любопытно – старик подошёл к камину и взял какой-то странный предмет, похожий на ингалятор для астматиков. Коснувшись его зажженной лучиной, он поднёс предмет ко рту и стал извлекать белые облака крепкого табачного дыма. После нескольких затяжек старик вновь уселся в кресло и укутался в плед. – Это из Индии - пояснил он - там так курят гашиш. Все мои запасы гашиша я уже давно выкурил, остался лишь табак. Я его выковыриваю из сигарет – добавил он. – Сколько будут стоить мне переводы? – поинтересовался я – тут десять страниц древнееврейского, ещё двенадцать на арамейском. – Деньги? Нет! – он громко засмеялся - деньги мне не нужны. Helen тем временем принесла серебряный поднос с маленькими чайными чашечками. – Вы любите зелёный чай? – Если честно, я его никогда не пробовал – признался я. – Очень хорошо. Сейчас вам представится такая возможность. Я пью без сахара. Если вам нужен сахар… - Нет, нет, я тоже без него – ответил я - простите, Helen – ваша жена? – Нет, конечно. Это моя служанка. Стирает вещи, готовит пищу, удовлетворяет и прочие телесные нужды. – Так как же я расплачусь с вами? – Вы умеете обращаться с деревом? Вырезать, шлифовать, покрывать лаком? – Вообще-то я студент – возразил я – учусь на программиста, и кроме клавиатуры никогда ничего в руках не держал. – Придётся вас натаскать. Это дело не хитрое, вот увидите. – Ну… не знаю – работа столяра меня не прельщала – а что конкретно нужно делать? У меня начинало портиться настроение, к тому же зелёный чай оказался противным.

- Я уже, как видите, далеко не молод. Каждый десятый день мне нужно изготовлять по одной деревянной дощечке, притом по специальному, не мною выдуманному, рецепту – Хтав отхлебнул чаю – а теперь посмотрите на это - он показал мне свои дряблые старческие руки. – За свою долгую жизнь они изготовили тысячу восемьсот шестьдесят две дощечки и теперь настолько обессилили, что с работой, которую выполняли ранее за один день, теперь не справляются и за целую неделю – Хтав вздохнул - мне нужен помощник. – А зачем вам нужны дощечки? – поинтересовался я, окончательно убеждаясь в сумасшествии старика. – На них я пишу истории. – Истории? Вы писатель? – я обрадовался – а о чём же вы пишите? – К примеру, на той дощечке, которую сделаешь ты, прости за фамильярность – он потрепал меня за плечо – можно на “ты”? – Да, конечно. – Так вот, на той дощечке я буду писать истории из твоей жизни. – Из моей? – удивился я – вы же меня совершенно не знаете. – Пока не знаю, но ты мне расскажешь – улыбнулся Хтав. – Почему дощечки? Почему не писать на бумаге? – О, это давняя традиция. Мой прапрадед, прадед, дед и отец писали на дубовых дощечках. Много лет назад я тоже задавал этот вопрос отцу. Он сказал, что есть вещи, о которых не спрашивают. С годами я это понял. Тебе же скажу, что бумага подвержена порче от сырости и огня, она рвётся и теряется. Я же пишу истории, которые останутся в веках. Созданные мною дощечки перейдут моему сыну, затем внуку, и так далее. Когда же мир подойдёт к своему концу, они прямиком попадут к самому Господу Богу. - Так, что же вы всё-таки пишете? Отдельные истории о людях, которых встречаете? – Я пишу роман. Роман на дубовых дощечках. Это роман обо всей моей жизни. Мой прадед писал роман, пользуясь дощечками своего отца, и так от поколения к поколению. Мой роман вбирает в себя романы всех моих предков по мужской линии. – Вы исправляете текст на дощечках, написанных вашими предками? – Нет, дощечки пращуров неприкосновенны. Всё, что я могу себе позволить, так это писать к ним комментарии, поясняющие в каком порядке их нужно читать. Ну, конечно же, я пишу и собственные истории, которые тоже вплетаются в многоликое повествование и помогают осмыслить старинные тексты. Вот, например, завтра я начну писать твою историю на новой дощечке, которая тоже будет своего рода комментарием, штрихами моего сегодняшнего понимания всего того, что было написано ранее. – Ничего не понимаю. Что вы можете изменить в законченном повествовании, скажем, вашего отца, не изменяя текст его дощечек? – Представь себе девушку, судьба которой описана на множестве дощечек. Каждая дощечка представляет собой небольшое повествование, маленький эпизод. Люди склонны расставлять эпизоды линейной последовательностью событий. Ты следишь за моей мыслью? – Да, конечно. - На самом деле события протекают по многим направлением. Эпизод каждой дощечки есть своего рода железнодорожная стрелка, пускающая поезда во многие стороны. Каждая альтернатива разворачивается по-своему, независимо от остальных, порождая всё новые и новые эпизоды. Иногда эти цепочки замыкаются, сливаясь в непрерывный круг. И тогда героям кажется, что события странным образом повторяются, но объяснить этого они, увы, не могут. Так вот, я и дописываю новые альтернативные эпизоды, представляющие старое повествование в совершенно ином, новом свете. – Я вас не понимаю. К примеру, я сейчас разговариваю с вами. А всё началось с того, что я зашёл к вам по поводу переводов. То, что я сижу теперь у вас, вызвано желанием написать рассказ. Время, как видите, течёт от прошедшего к будущему в одном направлении. – Helen, are you listening? – громко захохотал Даниил Хтав. – Разве в том, что я говорю, есть что-то смешное? – обиделся я, почувствовав себя школьником, не могущим решить простой арифметической задачи.

Старик успокоился и внимательно посмотрел мне в глаза. В течение полминуты мы сидели неподвижно, глядя друг на друга. Установившаяся тишина вдруг была прервана какими-то сумасшедшими звуками, доносившимися с другой комнаты. – Это фортепьяно? – боязливо прошептал я. – Не бойся – сказал Хтав – это автоматическое пианино. Двадцать семь лет назад оно испортилось и теперь играет Моцарта в обратную сторону. – Ужас! – я невольно содрогнулся – почему же за столько лет его никто не починил? – Как-то руки не доходят. – Так оно само включается? – Да, там болтается пружина, и оно оживает, когда хочет – улыбнулся старик – мне даже нравится, когда оно будит меня. Обычно я не сплю по ночам, но иногда случается и вздремнуть. В такие ночи оно просыпается, и я иду писать дощечки – он засмеялся - Helen раз в неделю заводит его специальным ключом, который лежит в кладовке.

- Скажите, вы возьмётесь за мои переводы? – Знаешь, что… - Хтав задумался - поскольку я не собираюсь брать с тебя денег, то, значит, не возьму и обязательства перевести все твои манускрипты. Завтра утром я начну, а там как пойдёт. Если это чтение будет меня занимать, я переведу всё. Если же твои бумаги покажутся мне скучными – сам знаешь. – И на том спасибо – обрадовался я. – Учти, перевод записывать будешь ты сам – я тебе потом надиктую. – Как скажете. - И ещё одно – Хтав почесал свои кучерявые волосы. – Только бы не заставил вырезать свои дощечки – с опаской подумал я. - Ты поможешь мне распилить бревно, лежащее в мастерской. Это для меня самая трудная часть работы – уже не те силы, что были в молодости. – Хорошо, я помогу вам. Сейчас? – Положи бумаги на шкафчик – он показал на старую коричневую тумбочку, прячущуюся в углу комнаты – и иди за мной.

Мы вышли из комнаты. Там завернули налево и оказались у небольшой дверцы в полу, очевидно, ведущей в подвал. Старик открыл её и, поставив ногу на невидимую ступеньку, уверенно шагнул вниз. – Не бойся – там не темно. Я согнулся, протискиваясь внутрь, и стал медленно спускаться по влажным деревянным ступенькам. Наконец, мы оказались в сыром полумраке маленького коридора, ведущего к изгибающейся, будто большая змея, винтовой лестнице. - Неужели, это так глубоко? – Здесь когда-то было бомбоубежище – сказал Хтав – его слова устремлялись вниз, и, ударяясь о невидимую преграду, вновь возвращались к нам. Мои каблуки стучали о холодный металл и рассыпались звонким эхом. – Это ваша мастерская? – Да, здесь я работаю. – Вы давно тут живёте? – Почти десять лет. Раньше я жил в другой стране. – В Англии? – Нет – улыбнулся старик – в Египте. С Helen я познакомился там же. – Так вы говорите по-арабски? – Так же, как и по-русски. – Сколько же вы знаете языков? – Я никогда не считал. Наверное, будет не меньше тридцати. – Не может быть – у меня вырвалось невольное восклицание. – Другое дело, что я их все знаю не одинаково хорошо. – Как же вы их выучили? - Мои предки по отцовской линии жили в разных странах. Михаэль Хтав, мой отец, сорок лет прожил в Японии, и большую часть своих дощечек написал на языке этой страны. Марк Хтав, мой дед, скитался по всему свету. Из ста четырёх лет своей жизни он тридцать два провёл в Палестине, изучая древние тексты, восемь в Испании. Восемьсот четырнадцать его дощечек написаны на древнееврейском и арамейском языках. Остальные четыреста десять на испанском и итальянском. Сам понимаешь, чтобы пользоваться всем этим богатством, необходимо освоить языки, на которых писались эти тексты.

Вот мы и пришли. Вначале ты распилишь со мной бревно, а потом я покажу тебе свою библиотеку. Мы вошли в просторную комнату с голыми стенами и тусклой лампочкой на потолке. Слышалось тихое шуршание. – Мыши – объяснил старик. Когда мы завернули направо и открыли массивную железную дверь, я почувствовал необъяснимый страх и, не решаясь сразу войти, сначала заглянул вовнутрь этого небольшого светлого помещения. До самого последнего момента я сомневался в достоверности всего того, что говорил Хтав, подозревая, что он сумасшедший. Когда же мой взгляд коснулся представшего интерьера, я вдруг сразу поверил всему, что говорил мне этот эксцентричный человек. Посредине столярной мастерской стоял высокий стол со встроенными тисками. На нём были рубанок, пила, бутылки с лаком и красками, кисточки. Рядом располагались миниатюрные токарный и сверлильный станки. На полу лежал крупный кусок тёмного дерева, вокруг него были разбросаны опилки. Моё внимание привлекла небольшая доска – деревянный прямоугольник, раза в полтора больший средней книжной страницы. Она была подвешена на верёвке рядом со старым вентилятором, очевидно, служившим для сушки. – Это одна из тех дощечек, о которых вы мне говорили? – спросил я. – Эту я выстрогал и выморил вчера. А сегодня мне надо успеть перечитать текст. Завтра же предстоит заняться покраской и лакировкой. – А зачем её лакировать? – Чтобы лучше хранилась. Каков бы ни был дуб, без лаковой эмали ему долго не продержаться. А теперь давай пилить. Я взял пилу. – Видишь пометки на дереве? – Вы об этих белых полосках? – Да. Я возьмусь за одну ручку пилы, ты за другую. Так. Теперь очень аккуратно… бери меньше угол – иначе треснет. Дуб оказался на редкость неподатливым. – Это гранит, а не дерево! – вырвалось у меня. - Ничего – улыбнулся Хтав – это он лишь по началу сопротивляется. Проверяет твоё упорство. Почувствовав уверенную руку, он обязательно сдастся. Просто нужно немного терпения. – Да не искривляй же так лезвие! Мы пилили с четверть часа. – Устал – тихо сказал я – рука болит. Наконец, от дубового ствола была отделена аккуратная дощечка. – Как вы выравниваете края? – Выпиливаю лобзиком. Ещё нужно пройтись рубанком и отполировать поверхность наждачной бумагой. Но это я уже завтра сделаю сам.

– Вы уже решили, о чём напишите на этой дощечке? – Я же говорил - следующий рассказ будет о тебе и твоей жизни. – Вы дадите мне прочесть? - Ни за что! Читай любые мои тексты, кроме этого. – Почему? – Когда человек читает о себе, он невольно исполняет написанное. Большая часть моих повествований с плохим концом, тебе же я не желаю зла. – Вы сами верите в то, что сейчас сказали? – улыбнулся я с нескрываемым недоверием. – Несмотря на некоторую предопределённость, твоя судьба может сложиться по-разному. Ха! Я вижу, ты мне не веришь! – Не верю – не скрывая, ответил я – если вы видите будущее, значит прошлое для вас совсем не загадка. Где я достал тексты Талмуда? – В синагоге. – Удивительно, но вы отгадали! – Впрочем, к этому можно прийти логически – мелькнуло у меня в голове. - Если вы каким-то образом видите будущее, предскажите мне что-нибудь? Морщинки у глаз Хтава смеялись. – Я скажу тебе точную дату и время твоей смерти, а также обстоятельства, при которых ты умрёшь. В Петербурге в сорок шестом году… - Остановитесь… не надо! – по моим ногам побежали мурашки. Не знаю почему, но в тот момент что-то подсказало мне, что этот человек действительно знает, что говорит. Мне стало страшно. – Значит, моя жизнь предопределена? - Полностью предопределён лишь её конец. Когда ты заглянул в эту мастерскую, тебе стало страшно. – Да, это правда. – Ты испугался чего-то и выскочил наружу, затем побежал к лестнице и скрылся. – Но я же здесь, и никуда не убегал! – Ты помнишь мои слова о параллельности происходящих событий? Это мгновение у двери как раз и было такой железнодорожной стрелкой, о которой я тебе рассказывал. – Значит, другой я “оторвался” от меня и выскочил наружу? – Это всё ты один. Ты сейчас стоишь здесь, ты же и бежишь вдоль улицы. Мало того, ты это сам чувствуешь. Разве я неправ? Мне сложно передать, что я ощутил в это мгновение. В это трудно поверить, но мне показалось, что моя жизнь действительно протекает одновременно во многих местах. На секунду я почувствовал, что снаружи льёт дождь, и я действительно бегу вдоль улицы. В это же время я стоял и говорил со стариком, потирая затёкшие от пилы ладони. – Я теперь – мы… нас, что ли двое? – Ты один, но таких линий много. Все значительные события твоей жизни, события, которые имеют для тебя большое значение, обязательно порождают разветвления. Не спрашивай меня почему. На это я не смогу тебе дать ответа. – Вы говорили о какой-то предопределённости… о том, как может сложиться судьба. – Судьба человека – это множество всех его событийных линий. Они и образуют личность во всей её целостности. Но все они приходят в одну точку, так же, как и вышли из исходной точки. – Рождение и смерть – тихо прошептал я. – Верно. А теперь, идём, я покажу тебе библиотеку.

Мы вошли в большую комнату, которая производила необыкновенное впечатление. Она была цилиндрической формы. Это помещение было библиотекой в настоящем смысле слова. К закруглённым стенам плотно прилегали высокие книжные полки. К одному из многочисленных стеллажей была прислонена раскладная лесенка. В центре комнаты располагался круглый низкий стол, на котором лежало множество исписанных бумаг и две дощечки. В отличие от той, которую я видел в мастерской, эти были покрыты красивыми письменами чёрного цвета и приятно блестели лакированной поверхностью. – Ни к чему не прикасайся, пока я не дам тебе перчатки. – Почему? – Все стеллажи и дощечки здесь покрыты мышиным ядом. Постарайся не прислоняться к стенкам и лишний раз не касаться стола. – Он достал из кармана очки в круглой оправе и протёр стёкла платком. – В очках вы похожи на одного знакомого мне профессора – улыбнулся я. – Держи – Хтав протянул мне пару тонких хирургических перчаток. Теперь я хорошенько рассмотрел полки. Многочисленные их отделы были поделены на тонкие перегородки, между которыми была вставлены дощечки. Подобно книгам, на их видимых гранях вставленных виднелись названия. С полчаса я ходил по комнате, рассматривая выбранные наугад тексты. Хтав в это время стоял в сторонке и, не спуская с меня глаз, таинственно улыбался. Мой взгляд скользил по большому стеллажу с красными иероглифическими надписями. – Это, наверно, дощечки Михаэля Хтава – подумал я. – Как вы ориентируетесь во всём этом многообразии? – За много лет я восемь раз перечитывал содержимое всей этой комнаты. – Как жаль, что я не знаю тех языков, на которых написаны все эти тексты – проговорил я с сожалением – сколько же здесь разных историй! Старик указал на большой стеллаж. – Здесь дощечки на английском, польском и русском. Думаю, большую их часть ты сможешь прочесть. – Вы дадите мне что-нибудь почитать? – с воодушевлением выкрикнул я, спустя мгновение уже стыдясь собственной невоздержанности. Хтав улыбнулся. – Только здесь, в этой комнате, но только не сегодня – сказал он. – Сейчас мы с тобой расстанемся. Придёшь послезавтра вечером, часам к шести. Тогда поговорим о твоих переводах, заодно и спустимся в библиотеку. Спустя десять минут я прощался с Даниилом Хтавом. Переступая порог его дома, я вдруг припомнил весь сюрреализм сегодняшней встречи, и не удержался, чтобы не спросить – так кто же вы, всё-таки? Старик усмехнулся - Ворчливый нелюдим, страдающий ревматизмом.