Моя Малая Родина

На Сашу Родионова время от времени нападала слишком странная тоска, которая порождала в нем страстное желание перемещаться в пространстве. Однако уровень его дохода отчаянно не позволял ехать куда-нибудь просто так, например для того, чтобы погреть свой живот на теплом сочинском пляже. Десять лет безвылазного пребывания в Питере окрасили для него дальнюю дорогу в таинственные красные тона, в результате начало пути стало требовать для себя очень веских оснований.
Конечная цель Дороги у Сашки была и этой целью для него стала малая Родина, то есть место, где он прожил первые семь лет своей жизни. Было это в маленьком уральском городке, где его отец Сергей Петрович Родионов работал инженером на металлургическом заводе. Папаша проявлял незаурядные технические способности и ему предложили работу в Ленинграде, в Институте Черной Металлургии. В стенах этого учреждения он быстро написал диссертацию, однако позднесоветские времена прошли и контора быстро захирела, а вместе с ней в плачевный вид пришло и благополучие семьи Родионовых. Саша бросил физический факультет Университета (отец всегда мечтал увидеть сына физиком ибо испытывал определенный комплекс неполноценности по отношению к теоретикам) и с переменным успехом работал на разнообразных работенках.
 Чем дольше крутилась и вертелась житейская карусель, тем сильнее становилась тоска по некому абсолютно неподвижному месту, которое подобно горе возвышается над дурацкой мирской суетой. Однако, чем больше он об этом думал, тем ответственнее казался ему момент встречи с давно покинутыми землями, и серьезность этого свидания порождала в его душе жуткий трепет. Сашке казалось, что при встрече с Родиной что-то неминуемо должно произойти, его жизнь должна как-то измениться и дальше пойти уже совершенно по-другому.
Саша не удивился бы, если после возвращения с Родины он обнаружил бы на месте своего дома пустырь или простенок, разделяющий два соседних здания. Или, к примеру, после Путешествия он мог обнаружить в своей родной квартире совершенно незнакомых людей, которые бы заявили, что живут здесь с детства и их предки жили в этом же самом месте начиная со дня постройки дома, или он мог уже никогда не увидеть своей жены, которая бы исчезла совершенно бесследно. Это уже не говоря о том, что возвращение самого Сашки живым и здоровым было под очень большим вопросом, ведь Родина - своего рода гигантский магнит, который схватив своего блудного сына уже никогда его не отпустит, ибо разве можно снова оторвать частичку, которая только-только нашла единство со своим Целым? Ведь на Родину нельзя вернуться, с ней можно только слиться в единое целое. Внутренний голос упорно твердил Саше, что Питер он оставит в любом случае навсегда, что из поездки он уже никогда не вернется.
Разве можно после таких раздумий спокойно упаковать чемодан и спокойно сесть на поезд, как будто отправляешься всего лишь за крымским загаром и курортными приключениями?
Шло время, дни перетекали в годы, но решиться на путешествие он отчаянно не мог, несколько раз покупал билет и сдавал его снова. В ту пору Александр часто ходил на вокзал, вертелся возле идущих в нужном направлении поездов, но так и не решался совершить отчаянный шаг - войти в вагонный тамбур. Поезда, отправляющиеся на Урал он провожал со слезами на глазах, а навстречу приходящим оттуда бежал бегом, едва не целуя грязно-зеленые вагоны, несущие на себе пыль его Родины. Саша мысленно провожал себя с каждым ушедшим к далеким горам поездом и встречал с прибывшим, проделав такое путешествие около двух десятков раз. Мощнейшая сила влекла его в далекие, родные дали, но неистовая дрожь уравновешивала ее и упорно удерживала Александра здесь, на этом сером питерском перроне.
Его рожа мелькала на перронах столь часто, что местные менты приняли Сашку за такого характерного вокзального персонажа, как мелкого воришку. Действительно, с чего бы это взрослому человеку просто так вырываться из жизненной карусели и просто так околачиваться на вокзале, разглядывать поезда? Не ребенок уже, чтобы бродить тут только из интереса. К счастью, никаких неприятных для Александра последствий это случайное подозрение произвести не успело (у вокзальной милиции, на его счастье, в этом месяце было удивительно хорошо со статистикой раскрытия краж), а то пришлось бы доказывать, что не верблюд, а сделать это в нашем “правовом” государстве, как известно, очень и очень непросто.
Зов далеких уральских земель пересилил-таки все боязни и страхи, и Саша твердо решил ехать. Он старательно упаковал свой чемодан и расцеловав жену с полузакрытыми от страха неизвестности глазами двинулся в сторону вокзала.
До поезда он добрался без особых приключений, если не считать очков, которые он нечаянно сбил плечом с носа бабки, погруженной в вокзальный водоворот человеческих тел.
- Ах, чтоб тебя! Ну и молодежь пошла! В Магадан бы вас всех, чтоб старших уважали, - скороговоркой проверещала она, но Сашка в тот момент уже погружался в темное чрево вагона.
 Устроившись на плацкартной лавке, Саша задумался. Своей Малой Родины он не видел вот уже двадцать один год, и совершенно не мог представить ее перед своими глазами.
Раздался скрип и стук колес. Поезд тронулся, унося Александра в полную неизвестность, в темноту осенней ночи. Саша бы не удивился, если бы даже поезд сейчас взлетел и он обнаружил бы за окном бесконечную россыпь звезд, а Луна светила бы ему прямо из-под днища вагона, и где-то вдалеке бесполезно крутилась бы родная Земля. Однако поезд всего-навсего скользил по рельсам, положенным на земную поверхность и уводящим в неведомые дали континентальных просторов. Вскоре огни Питера скрылись где-то за хвостом поезда, и в окошко глянула архаичная ночь. Как не любил Сашка Питер (все-таки все сознательные годы он прожил именно там, и если обдумывать свою жизнь рационально, последовательно перечисляя все события, то почти весь рассказ, как впрочем и официальная автобиография, будет посвящен именно этому городу), но притяжение Малой Родины было гораздо сильнее, и казалось, что именно оно тянет сейчас этот длинный пассажирский поезд, и если лишить его локомотива, то движение продолжится все равно.
Впрочем, иногда в голову Родионова закрадывались неясные сомнения о цели путешествия и печаль по утерянному Питеру. По странному совпадению именно в такие секунды поезд или замедлял ход или совсем останавливался. Однако снова вырастало твердое как стальной прут желание ехать, и поезд издав протяжный гудок продолжал свое путешествие, ограниченное только двумя рельсами.
Не находя чем заняться, Саша лег на полку. Читать не хотелось, ибо огонь переживания о будущей Встрече начисто испарял в сознании воду смысла прочитанного, а пьянствовать водку в одиночестве он не мог. Вместо этого он стал раскапывать самые ранние свои воспоминания, связанные с тем местом, где он родился и прожил целых семь лет. Картинки остались смазанные, но наполненные необычайно яркими, сильными эмоциями. Описать это на словах так же тяжело, как описать яркий, надолго запомнившийся сон (неважно, приятный или кошмарный). Можно рассказывать об увиденных картинках, скрупулезно перечислять все увиденное, но это никоим образом не передаст и самой малой доли всего пережитого и прочувствованного. Таково уж волшебное свойство сновидений и детских воспоминаний.
Первое, что ему вспомнилось было знакомое с детства чувство огня. Огня, озаряющего Небеса и наполняющего окружающие просторы особым, неземным смыслом. Вторым чувством было ощущение невиданной мощи, которая, казалось, превосходила мощь всего, что он видел в своей жизни после этого. Той невиданной силищи, которую он созерцал в детстве, равномерное солидное гудение которой слышал с утра до ночи и с ночи до утра, казалось, хватит для того, чтобы унести всех людей далеко в Поднебесье. Третье ощущение детства - это высота, это колоссальные предметы, которые будто бы втыкаются в само Небо, присоединяя его к Земле.
Все вместе это давало ощущение счастья и влечения ввысь, как будто мощь и высота переходили лично к нему, наполняли детское тельце великими стремленьями. И он действительно летал, взмывал за облака и трогал звезды, хотя быть может это только давние сны, пришедшие к нему в том возрасте, когда ребенок еще не различает мира явного и мира сновидений и они причудливо сочетаются с реальными воспоминаниями, которые на самом деле и не такие уж реальные. Однако он точно запомнил, что иногда прямо через городок плыли почти живые облака, и соотнести этот факт с реальностью он не может и по сей день. А может все это было еще до его рождение, до того как в руках акушерки появилось маленькое ревущее тельце, названное потом “Александр Родионов”? Может эти воскресшие воспоминания уже и не относятся к тому участку времени, который он привык называть своей жизнью и декларировать в таком качестве на строгих как кирзовые сапоги официальных бумагах?
С этими мыслями он и заснул. Перед сном Сашка подумал о том, что он может снова обрести все то, что было тогда его частью, что за этим он и едет. Вспомнил он и о том, что может при этом потерять. Потеряет он немного - смертельно надоевшую тупую как пробка работу, залитый вечно текущими подобно моче в подъезде людскими массами громадный город...
Во сне время течет быстрее, поэтому едва проснувшись Сашка заснул снова, а потом - опять. Короче, спал он в этой дороге как хорошо подготовленный к зиме молодой медведь и разбудил его только голос проводника, раздавший как будто из его собственного живота.
- Вставай, а то свой Железновск проедешь! Стоим всего две минуты!
Приходя в себя Родионов поворочался с боку на бок.
- Вот, будишь их, а они хоть бы рваную десятку старику когда-нибудь дали! - раздосадовался проводник, собираясь уходить в свое купе, - Эх, народ, мать вашу за ногу!
Быстро схватив чудом никем не украденный чемодан Родионов выскочил в предрассветный мрак перрона. Голова спросонья плохо соображала, а в глазах все еще рябили недосмотренные сны. С большим трудом отличив тамбур вагона от платформы Сашка отошел к ближайшему столбу и достав из кармана сигарету закурил. И в этот момент его сущность пронзила острая как игла мысль, что он уже здесь, что достиг того, что вожделел долгие годы.
Сон проходил очень медленно, и поэтому Родионову сперва показалось, что все так и есть, как он помнил с далеких детских годов. На небе действительно пылало огромнейшее алое зарево, прямо настоящее море огня, о котором он с такой тоской и надеждой вспоминал недавно. Неподалеку что-то мощно и басовито гудело, в этом гуле чувствовалась неимоверная сила, притом сила исключительно добрая, как у олимпийского медведя или Ильи Муромца. В предрассветном мраке действительно возвышались циклопические длинные сооружения, основания которых светились сотнями огоньков, а вершины терялись во все еще темном небе, но над вершиной самого большого гиганта явно угадывалась серебряная звездочка, по всей видимости - Полярная Звезда.
Стало чуть-чуть светлее, и совсем рядом, прямо через станцию, действительно пролетело небесное облачко! Своим краем оно коснулось Родионова, но было оно столь легким, что Сашка даже не ощутил его нежнейшего прикосновения.
- Приняла! Приняла меня, сынка блудного! - с радостью крикнул Сашка, бросившись ниц прямо на грязный потрескавшийся асфальт платформы. Он трижды поцеловал эту родную землю, которая уже давно блаженствует в крепких объятиях Неба, и Сашке казалось, что уже очень скоро Небеса и Земля здесь сольются в экстазе вечной любви, и все тогда будет каким-то совершенно непонятным для человека, живущего ныне. Впрочем, все живущие в этом городке уже немного причастились грядущей Великой Тайны, и для них она откроется раньше всех.
Минут десять Александр тихо блаженствовал, сидя на корточках у фонарного столба. В его душе происходило что-то титаническое, сравнимое с гибелью в океанской пучине и новым рождением древних континентов. Что-то давно забытое и едва ощутимое стремительно поднималось из самых заветных глубин, уверенно двигалось к сердцу, а оттуда - к темечку и из него - в Небо. Массивный гул своей силищей поддерживал это Великое Делание, словно бы толкал Родионова ввысь, к далекой звезде.
Пережив минуты блаженства, слившись наконец со своей Родиной в единое целое, проникшись величайшим ощущением Неба, Сашка осторожно открыл глаза, но тут же был вынужден закрыть их вновь, ибо ветер принес огромную тучу пыли. Когда Родионов открыл их снова, то просто вскрикнул от ужаса.
На городок спустился рассвет, однако Светила не было видно из-за непроглядной серой пелены. Невдалеке высился гигантский террикон шлака, и именно с него ветер срывал клубы пыли, которые и показались Сашке небесными облаками. Пыль летала повсюду, она скрипела на зубах, колола глаза, придавала всем стоящим в округе строениям мертвенно-серый покойницкий цвет. Лучшее пальто Родионова, в котором он приехал сюда, уже стало таким грязным, как будто он основательно поработал штукатуром на стройке, и едва ли теперь было возможно придать ему былой лоск. “Как же они здесь белье сушат? Ведь его тогда можно и не стирать!” - почему-то подумал он, хотя уместнее было подумать о том, как вообще в этих краях дышат, ведь по логике вещей тут нельзя расставаться с противогазом или, по крайней мере, с респиратором.
Величественнейшее сооружение оказалось старой прокопченной домной, которая и была виновницей всего здешнего безобразия. Именно она издавала мощный гул, к которому здесь все привыкли, но который делает местных жителей необычайно злыми и раздражительными, ведь постоянное давление на психику, как известно, никогда не проходит бесследно, а звуки низких и высоких частот обладают такой способностью в наибольшей степени. Когда Сашка представил постоянное присутствие этого монотонного и никогда не меняющегося гудения, ему сразу стало не по себе.
На верхушке домны вспыхнул факел и спустя секунду погас, оставив после себя шлейф отвратительного черного дыма и все той же пыльной серятины - это и был тот даруемый Небу огонь, который накрепко вошел в детские воспоминания Александра. Вокруг домны там и сям торчали вонзенные в низкие облака иглы труб, которые не прерываясь ни на минуту извергали из себя длиннющие лисьи хвосты разноцветных дымов, что придавало картине совсем уж грустный вид, ибо все дымы вместо того, чтобы лететь кверху, угрюмо стелились над Землей, закрывая от ее жителей небесное Светило. Лишь иногда Солнышко проявляло свое присутствие вялым, как взгляд покойника, лучиком, который и заметить-то было трудно.
Ошалевший от серости, мигом замазавшей цветные детские картинки, Родионов неистово заорал и ринулся в неизвестном направлении, ибо топографии городка совсем не знал, ведь в том возрасте, когда он жил здесь, маленький Сашенька путешествовал только за ручку мамы или папы.
Серенькие домики производили впечатление крайней ветхости и убогости. Некоторые из них были наполовину разрушены и жалостливо поднимали свои оголенные стропила, другие сильно покосились, готовые вот-вот поцеловать землю, предав заодно ей всех в них живущих. Окна этих домишек были основательно замурованы все той же серой пылью, из-за чего нельзя было определенно сказать, обитает там кто-нибудь или нет. По дороге попался мост, под которым протекала отвратительная зловонная жижа, именуемая здесь “река”. По сравнению с этой сточной канавой петербургский Обводный Канал может показаться горным родником, но другой реки здесь все равно не было, и поэтому на ее берегу уверенно стояли два вооруженных удочками местных любителя рыбной ловли.
Большинство попавшихся по дороге деревьев торчали давно засохшими, больше похожими на кустарные дворницкие веники, лишь некоторые из них напоминали неоднократно использованные веники банные. Впрочем, и все встреченные люди больше походили на привидения или оживших покойников, чем на настоящих живых людей. Их лица были пересечены множеством морщин, из-за чего все казались безнадежно старыми и дряхлыми.
Тело Александра пронзала страшная боль, ведь из него было в буквальном смысле вырвано счастье, ему без всякого наркоза ампутировали саму надежду на его обретение. То, к чему он стремился все сознательные годы, оказалось звенящей пустотой, и как бы в насмешку он получил этот грязный полуразвалившийся городок. Деваться было некуда, ведь других желанных мест для него этот мир не имел. Впереди еще оставалась половина жизни, но что с ней делать - он совершенно не знал ибо с этого момента жизнь его стала оскопленной.
Он пока еще не знал, что ему делать дальше - оставаться в этой пыльной и грязной дыре или возвращаться обратно в Питер, в его трижды проклятый магазин для молодых истеричек. Оба решения были одинаково отвратительны и не могли ни к чему привести, ведь если утеряно самое главное, то понятия типа “лучше - хуже” уже не действуют, превращаясь во что-то вроде: “от чего лучше умереть - от сифилиса или от поноса?”
Оставалось только бежать, чтобы хоть как-то уменьшить свои страдания, передав их своим ногам, чтобы немного облегчить выросшую в одночасье на плечах гигантскую ношу.
Наконец Сашка выскочил на главную площадь. На площади стоял уцелевший памятник Ленину, который показывая рукой на пропитанное пылью окружающее пространство как будто говорил извиняющимся голосом: “Это, товарищи, конечно не коммунизм и не путь к нему! Это - один из компромиссов, навязанных нам эпохой. И мы вынуждены идти на него только для того, чтобы уберечь колыбель нашей революции от лап мировой буржуазии. Ведь если не будет железа - не будет брони, не будет брони - контра нас раздавит. Но после победы мирового пролетариата не нужна будет больше броня, и ваш город зацветет пышными садами и запоет сотнями райских птичек”.
Да, если раньше варили сталь для танков, то теперь варим ее для той буржуазии, которой собственно и предназначались те самые танки и смертоносные снаряды. И жирномордые господа с превеликим удовольствием и белозубыми улыбочками колесят из штата в штат на автомобилях, сваренных из здешнего железа. Просто уж слишком много компромиссов было сделано.
Неподалеку стоял запыленный и облупленный плакат с надписью “Слава КПСС”, а напротив него - еще не облупившийся, но не менее запыленный щиток с надписью: “Oldays” - лучшие прокладки мира!” Между этих двух плакатов и закончился бег Родионова, ибо он почувствовал резкий удар по морде. Он еще не успел сообразить что случилось, как вспышка удара озарила его снова, отчего Родионов со всего размаха грохнулся на кучу какой-то грязи и несколько минут пролежал без сознания.
- Шляются тут на х... всякие п...ки! Еще, б... и орут, е... их мать! Порядка, п...сы на х... не знают! - первое, что услышал он придя в себя. Эти слова были сказаны совершенно беззлобно, примерно тем же тоном, каким старушки в очередях говорят об очередном повышении цен на соль и спички. На порядочном расстоянии маячили раскачивающиеся как маятники спины двух удаляющихся фигур и вскоре скрылись за поворотом. Сашка понял, что этот поступок незнакомцев отнюдь не связан с какой-то злобой на людей, или уж тем более - с отношением лично к нему, и даже жажды драки здесь не угадывалось. Скорее всего это была обычная для местных жителей реакция на любой движущийся объект, не превосходящий их по габаритам.
Родионов подобрал свой чемодан. “Все-таки вежливость у них еще осталась, раз чемодана не тронули”, - подумал он. Высмаркивая кровавые сопли и потирая шишку на лбу Сашка побрел обратно к вокзалу.
На его беду поезд должен был придти только в два часа ночи, а сидеть двенадцать часов в названном гордым словом “вокзал” заблеванном станционном сарае у него не было никакого желания. Надо было как можно скорее покинуть этот городок, который оказался настоящим антиподом жившей в его мечтах Великой Родины.
На счастье Родионова через станцию проходил рабочий подкидыш, на котором он доехал до ближайшего узла, хотя куда ему следует ехать, Родионов совершенно не представлял. Уже в полночь Сашка трясся в плацкартном вагоне, хотя ехать ему теперь было совсем некуда, разве что мотаться всю жизнь по бескрайним континентальным просторам в бесконечных поисках, превратившись в такой персонаж, каким некогда были очень любимые народом странники. Однако, что такое странник в видении современных людей? Неудачник, бездельник, элемент, смертельно надоевший своим присутствием где-то поблизости, и естественно - алкоголик, хотя сама склонность к употреблению спиртосодержащих напитков здесь, говоря по совести, и не важна, просто надо для собственного успокоения придумать версию, по которой человек сам виноват в своем состоянии, которое с позиции наблюдателя - крайне плачевное... Как ни странно, детские воспоминания нахлынули на него снова, и опять он видел перед собой величайший огонь, и вздымающиеся к Небу громады, а его уши внимали тому же радостному гулу, поющему свою мускулистую песню.
Нет, Родина никуда не делась, она осталась вместе с Сашкой, она осталась у него в груди и будет с ним вечно. Она оставалась с ним даже тогда, когда Родионов стрелой выскочил в тамбур и открыв дверцу долго смотрел в неподвижное, совсем не отстающее от поезда звездное Небо. Ветер трепал его волосы и свистел в ушах, все лежащее внизу пребывало в состоянии стремительного движения неизвестно к чему. Грохот колес перемалывал километры и Сашкину надежду на обретение утраченного Рая в звенящую пустоту, но Родина все также сияла где-то не то в необозримых далях, не то в бездонных глубинах Сашиной души. Ее проявлению не помешал даже басистый гудок встречного тепловоза, устало влекущего за собой совсем не мелодичную гармошку вагонов.
Она продолжала сиять и тогда, когда тело Родионова юркнуло с площадки тамбура прямо в морду встречного локомотива и разлетелось в разные стороны дождем кровавых брызг и свежих кусков мяса, когда то, что прежде было Сашей Родионовым исчезло с лица этой Земли.
- Б... - выругался машинист, - Только вчера тепловоз красили, так надо кому-то именно сегодня его испоганить.
Он принялся плавно сбавлять ход и еще раз выругавшись включил рацию.


ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2004 год