Птих первый дают, так бери!

Оно как-то само получилось. К. не делал никаких особенных усилий, просто жил и шел по улице, как всегда, «голодный и злой». Ну, не так, чтобы совсем злой. В этот день он был подобрее обычного. Выпимши, потому что. И друг еще подмышкой. Да и вечер, не по-зимнему мягкий, теплый и душевный задался. Располагал.
И вот так они шли, К. с другом, и трепались. Но так как были они людьми высоких духовных устремлений, то и разговоры у них были соответствующие. О тайном, сакральном смысле полосатых гаишных жезлов. О том, что в скучной компании пьянеешь быстрее и неприятнее, чем даже один. О том, что «мужики» круче, потому что они могут мочиться, пуская струю на дальность, что «бабам» недоступно и оттого они такие злые. Завидуют.
Это ощущение своего превосходства уже по праву рождения, так приятно щекотало Эго, что оно поскуливало от наслаждения. У К во всяком случае – поскуливало именно поэтому. Ну, еще потому, что вечер, друг, пустынная площадь, на которой кроме них и одинокого Ильича – ни души.
- Как - ни души? – не согласился друг. - А вот, гляди, какая рыжая!
Кошка шла за пару метров от них, неторопливо, с достоинством неся свой молью траченный хвост, и выглядела приспособлением для переноски этого самого хвоста. Как толпа с плакатом на демонстрации.
К, в общем-то, спорить не собирался вовсе. Но просто, чтобы подкрепить глубокомысленность и мироохватность предыдущего разговора, ухватился за словечко. «Мы не можем судить о том рыжая она или нет, - рассудительно и веско произнес К., – мы видим только одну ее сторону, врубаешься? Только половину кошки».
Друг, одобрительно хмыкнув, башкой закрутил. А затем вдруг они вспомнили, что эта тема половинчатости уже всплывала вчерашним вечером, почти сутки назад. Тогда, завершая попойку, народ решил доесть помидоры, числом два, и уже почти осуществил намеченное, да хозяин квартиры отстоял пол помидора. «Это – на утро», - рыкнул он, отметая недоеденное. Целых пол помидора на пять голодных рыл в качестве брекфаста! Есть, где загулять по буфету! Очевидная абсурдность была очевидна, а потому все как-то сконфуженно заткнулись и на овощ не посягали. Посмеялись, поприкалывались, вот собственно и все.
И тут эта кошкина половина… В сознание К. холодным, извилистым ужом вползало понимание. Вчера, видимо, мир посылал знак, давал маячок. А сегодня, обнаружив, что не просекли, направил уже прямое, расшифрованное сообщение. И вот оно шло со своим хвостом и намекало, что правило - общее для всех, навроде закона тяготения.
Темную площадь окружали половины сумрачных зданий, вдалеке маячила половинка мента с половиной палочки в руке. К., онемев от внезапного прозрения, ухватил друга за локоть и сообразил, что и друг-то виден ему не весь, что какая-то часть его теплого знакомого существа недоступна зрению. И как знать, что там на другой стороне, какие нечеловеческие формы!
А тут что-то щелкнуло, хряснуло, дзынькнуло и К. увидел, что мир похож на киндер-сюрприз, только уже разделенный надвое. И пока он только приглядывается к своей доле шоколадного яйца, Некто невидимый в темноте неторопливо, чавкая, поедает вторую. «А куда же деваются все эти бегемотики и прочая киндеровская игрушечная дребедень?» - пробежала мысль. Догнать и додумать ее, пробежавшую, было страшно, невозможно. Представить только, недоеденные чувства, нерастраченные желания, неизжитые идеалы болтаются совсем неприкаянные, а какие, может быть, и выпали, усеяв жизненный путь, как крошки, что разбрасывали Ганс и Гретель!
Оставался один выход. Плотно зажмурив растерянные от ненужного знания, глаза, отказаться от зрения, положась на слух, нюх и осязание. Кошку – хватать и ощупывать. С другом – разговаривать. От мента получать по шеям. Девушек, еду и напитки – нюхать и пробовать.
Да, кстати, о напитках! К. с невиданной ясностью представил бутылку водки, которую они только что оприходовали. Вот она, в силу своей прозрачности была доступна обозрению полностью. И передняя ее часть, и другая, задняя что ли. Выходит, что это, чуть ли не единственная вещь, которую позволено было воспринимать целокупно. Единственная, где человеки были, как боги. И эта вот, разрешенная вольность, лазейка, которую высшие силы, посредством простых предметов и незамысловатых жидкостей, оставили для алкающих истины, примиряла со всеми остальными несправедливостями и обидами, которые наносила жизнь.
Зачем лишнее знание, зачем видеть все, если вечер душист, друг все-таки надежен, разговор одновременно глубок и приятен сердцу. Чего, спрашивается рыпаться? Почему не принять того, что предложено, если и этого много больше, чем можно было рассчитывать?
К. помягчал душой, улыбнулся, вспомнив народную троянскую поговорку о дареном коне и его зубах, и с благодарностью принял отпущенную ему половину.