Птих третий Полный Улет

Разбрызгивая мягкое, как молоко летнее утро, чей-то голос под окном сладострастно мычал: «мУка! мУка!». Сам гражданин Австро-Венгрии Леопольд Захер фон Мазох не сумел бы простонать адекватней! Но в пятом часу утра было не до аллюзий. После гремучей ночной духоты, когда пара прохладных предутренних часов казалась роскошью, вопли бродячих торговцев только раздражали.
…Очередной страстный мык ввинтился прямо в затылок К., пробуравив нерасторопные мягкие сновидения. Наглый, требовательный, он раздробил и разметал игручих солнечных зайчиков, чью-то слабую улыбку, плавный лунный бег-парение и безвременье.
К. рывком сел в постели и на него обрушилось его тело, затем наделась комната со всеми ее домашними подробностями, и уже сверху на эту конструкцию нахлобучилось утро, день недели, месяц, год. К. именно за это ненавидел резкие пробуждения. За то, что, проснувшись внезапно, он не успевал попасть в себя, как солдат при побудке спросонья не может попасть в казенные галифе. Всегда было несколько секунд, когда К. чувствовал себя абсолютно голым, без памяти, без истории, без личности. Ему казалось, да нет, он был почти уверен, что, засыпая, как бы, сдает эту свою личность на хранение. А тот, который отвечает за сданное – жуликоват и, возвращая, всегда норовит недоложить, пользуясь спешкой и растерянностью К.. И между прочим, если кого-то волнует чужая беда, К. уже неоднократно по просыпу недосчитывался какого-нибудь события или умения. Вот отучился, скажем, красиво завязывать шнурки или знакомство с барышней.
Но в этот раз ворюга совсем обнаглел, ну, ни в какие рамки, понимаете! К. тупо рассматривал свои ноги. Они обе шевелили пальцами, смущенно ежились под его взглядом и ободряюще терлись друг об друга пятками. Беда была в том, что К. никакой причастности к ним не ощущал! Даже притязания на знакомство казались нелепыми. Совершенно посторонние были Ноги, со своей обособленной ножной жизнью. К. смотрел на них и думал: «Как на ЭТОМ можно ходить?». Ноги ответа не давали, а все хихикали.
К счастью, в этот трудный момент, кто-то Верхний спохватился и отдал распоряжение. Тут же все понялось, вспомнилось, и свойские отношения с обеими конечностями мигом восстановились. Теперь они снова сделались знакомыми и подчиненными, что как-то грело. А день, меж тем, набирал обороты, раскручивался, требуя вовлеченности в процесс, требуя действия или, хотя бы, перемещений в пространстве.
А перемещаться как-то мало желалось, хотя столько планов было еще вчера! Навестить «дурацкую компанию» в месте ее дислокации, заглянуть мимоходом на работу и написать диссертацию на актуальную тему «О влиянии коз на стрекоз». Правда, К. был очень плохо знаком и с козами, и с теми, другими, на которых они влияют, просто формулировка нравилась. Ну, писание «дисера» пришлось отложить по понятным причинам. Работа тоже могла вполне обождать. А вот «компания»…
С «компанией» последнее время сделалось странно. Нет, внешне все было Окейно. Так стройненько, ладно, комфортно. Все девять человек друг к другу притерлись, и порой К. думалось, что он со всеми своими личностными выпуклостями и впуклостями важная и полноправная деталь игры пазлс. Он и вся «дурацкая компания» образовали фрагмент, центральный конечно, вокруг них другие люди тоже чего-то кучковались. А все вместе складывалось в картинку, на которой море, и глухой пыльный городок, и гора Тарки-Тау, нависшая над ним, как злая фея над колыбелькой королевны Шиповничек.
Фейским своим голосом она шептала, сулила разные беды, горе, горе, смерть, петлю и яму, и не отвести их было ничем, кроме одного – заспать и снуть, снуть, покуда не явится храбрец, разогнать чары поцелуем.
В принципе, ничего плохого в этой вот дремоте К. не видел. Сон, по его мнению, был очень даже нехилым делом, вполне достойным всяческого уважения. И быть частью общей картинки тоже было лестно. Смутное его беспокойство сводилось вот к чему – картинка была ЗАВЕРШЕНА. Все, что могло с ней статься – это выцветание, размывание рисунка, все большее и большее сходство со старинными гобеленами, где уже не поймешь, кто кавалер, кто дама, кто замок, кто собака левретка. Это было прекрасно, нет слов, и тонкая прелесть была К. вполне доступна, но…
Это что же значит, что он никогда не станет частью какой-то другой картины? Такой, где пальмы и нагие туземские девушки, или, наоборот, снега и иглу, полные эскимосов, или просто старый городок в самом сердце Европы, где булыжники мостовой кажутся черепахами, что ползут, но очень, очень медленно, ползут, унося на своих панцирях сам город. Все равно, что жениться, подумал К., не искать свою Шиповничек, продираясь к заколдованному замку, еще не зная, какой она будет, когда проснется, а просто взять и жениться. На классной девчонке, соседке или родственнице, с которой будет легко и беспроблемно. Тогда отстанут, наконец, предки, будет свой дом, обед горячий, работа, детеныши. И можно будет спать, спать, спать. А изредка просыпаясь, обнаруживать, что что-то опять потерялось, не успело догнать вышмыгнувшего из сна хозяина. И первый шаг к этому уже был сделан, компания, любимые друзья уже схватились вокруг К. крепким цементным раствором, уютно, надежно, навечно.
НЕТ! Может, кому и хорошо, и правильно, но вот К. покуда не хочет, не может, душно ему от вашего уюта, от дружеского тепла, от пододеяльной семейной любви. Отпустите! Окна настежь скорее! Воздуху, свежести, простора! А тут вновь застрадал, заныл голос: «мУка! мУка!». И что, так будет всегда? И К сам скоро станет выпевать в своей маленькой, но родной душе это слово?
И вот тогда он врубился, что-либо сейчас вот, либо – хана! Медлить было нельзя, только с кровью и мясом вырвав себя из всего здешнего, знакомого и теплого, он имел шанс. Выпадет кусочек смальты под именем К. из мозаики и остальным, чтобы заполнить просвет придется меняться, перестраивать себя. Его добровольное изъятие заставит и компанию и родных и соседскую Аську что-то перекраивать. А следом за ними станет перекраиваться город и море и гора Тарки-Тау. И может быть, тогда она запоет другие песни.
Благо Ноги опять подчинялись безотказно. Не обуваясь, чтобы не потерять с ними связь, К. направился к двери и тихонечко, по-воровски ее приоткрыл. «А неплохо бы пойти в Тибет», - прикинул он. Но кто его, этого Тибета знает, в какой он стороне! Вот и К. не знал. «Ничего, ничего», - утешил себя К. - Главное идти. Куда направлюсь – там и Тибет, где заночую, там и Шамбала». Он шагнул за порог и огромный, звонкий, сияющий мир бросился к нему, размахивая всеми ветками, звуками и запахами. И это последний из рассказов о Маугли.
P.S. Буду смотреть вслед моему герою, не завидуя, не огорчаясь. Я придумала его и позволила ему уйти, а Тот, что придумал меня – сделает то же самое. Выпустит. Знаю, что еще недолго, самую чуточку и сама также уйду, разорвав дружеские связи, любови, потому, что нечто сильнее меня требует движения и изменений. Запутавшаяся в именах и псевдонимах, возрасте, поле и национальности, ускользну, слиняю, соскочу. Отправлюсь, черт знает куда, исповедуя только ветер, смех и сумерки. Пусть это будет летним утром, и по белому листу едва проснувшегося дня проползет, волнуясь ворсистыми ножками, теплая от стыда совсем юная синекдоха.