меня нет

Пора ложиться спать.
Включаю настольную лампу, чтобы приготовить себе постель. При свете комната выглядит несколько иначе. Нет, она не изменилась с моего отъезда – безжизненно прибранная – только тарелка с апельсинами и корками на столе. Но последние несколько часов я провела в темноте. Перед глазами плавали зелёные краски, силуэты вещей вяло угадывались сознанием, но так и оставались безразличными. Я разговаривала по телефону, уперевшись закрытыми глазами в чёрный потолок. Долгое время робкие слова вкрадывались в затяжное молчание, было как-то не до пейзажей на стенах… Да, я обратила на них внимание, когда только зашла. Чёрно-белые питерские фотографии теперь смотрелись пошло и мёртво. Нужно будет их обязательно снять завтра. В углу, у изголовья дивана стоит гитара, прислонившись к стене. Стоит молча и грациозно. Я уже забыла, что играла на ней до твоего звонка. Оказывается, она была совсем близко и слушала весь наш разговор, ни разу не прервав его, не отвлекая. Было темно, и её – чёрную – было не видно даже на расстоянии вытянутой руки.
Бережно убираю гитару в кофр. Пусть тоже спит. Только вот не знаю, получится ли тоже самое у меня? Я и так уже полдня проспала, завернувшись в большое полотенце – от полного бессилия даже достать одеяло. Я ещё тогда заставила себя разобрать сумку, засунуть ком вещей в стирку. Но это было словно какое-то обязательство. Я слишком устала для иных осмысленных действий. И нужно было дождаться маму.
Проснулась я тогда около девяти вечера. Спать хотелось ещё больше, а мамы так и не было. От этого стало как-то обидно и бессмысленно. Я не знала, чем занять себя. А потом ты позвонила, и мы с тобой разговаривали – долго и тяжело. Ты плакала, а я не знала, что ответить. В горле застревали нежные слова, потому что они сами казались беспомощными и жалкими. Мне было грустно и страшно. Самым страшным было повесить трубку, прервать этот разговор, остановить, словно сердце, и снова – остаться одной. В темноте. В собственной, но такой пустой и пугающей комнате, в которой было всё так, словно ничего не было. Вот именно. В ней не было ничего. Только я, но не менее опустошённая, чем стол, стул без одежды или прибранный, будто для гостей, диван. И эта пустота не была даже обжигающей. Она пугала своим НИЧТО – без эмоций, без смысла, без мыслей. Словно мёртвое тело. Словно вынули душу. Уже и не страшно. Просто, никак.
Пора ложиться спать.
Я иду в ванную – смыть последние остатки своего лица. Но вижу в зеркале, что и в этом нет необходимости. Довольно печальное зрелище синяков под уставшими глазами, бесцветной кожи, умирающих губ. Сложно представить это лицо улыбающимся. Невозможно.
Это не моё лицо.
Это не я.
Меня нет.