Сереженька

"Да что там в самом деле,--
умер, умер, умер!" -
но она уже боялась смотреть в его сторону.
В.Набоков «Оповещение».

Обычный день Ивана Сергеевича начался как всегда в половине восьмого утра. Как большинство пенсионеров, он не позволял себе находиться в кровати дольше восьми часов. Можно будет соснуть часок после обеда, но первые звуки разбуженного города он не пропускал никогда.

«Не трать, Сереженька, столько времени на сон», - говорил он внуку, когда тот заспанный открывал старику дверь в половине двенадцатого во время еженедельного воскресного дедовского визита.

Сегодня суббота, значит завтра увижу Сереженьку. Можно позвонить внуку, но он не любит, когда его тревожат в субботу. Утром - неоконченная за неделю работа (начальник очень строг), а вечером - шумные молодые друзья. Неделя очень долгая, но Сереженька звонит каждый вечер, кроме субботнего, сам, рассказывает о себе, интересуется здоровьем. После того, как прожив с ним в браке всего год, ушла жена, он стал немного молчалив, но признавался, что так все же легче.

Весна началась как по календарю, и вышедши на прогулку, Иван Сергеевич увидел множество знакомых, гуляющих в том же парке, что и он практически каждый день. Удивительно, как старые люди умеют ценить свежую красоту весеннего утра.


Николай Петрович Северов приходился Ивану Сергеевичу племянником. Будучи довольно успешным в делах, он не упускал возможности помочь старику хоть чем. Был он человеком добрым, чувствительным и несколько тучным. Недавно ему исполнилось пятьдесят, что сделало его ровно в два раза старше Сережи. Лицо его представляло ту смесь решительности, уверенности в себе и вместе с тем - улыбчивости и жизнерадостности, которая порой засталяет любоваться таким лицом и, почему-то улучшает настроение окружающих. На днях Сережа раз десятый уже (вечная неряшливость), записал номер его рабочего телефона на обрывке бумаги, поскольку Николай Петрович (которого он, впрочем, всегда называл просто Колей) обещался помочь ему в устройстве на новую, более выгодную работу.

Именно этот листок, с записанным несколько детским, округловатым почерком, номером и рассматривал в двенадцать часов теплого субботнего дня дежурный санитар городского морга. У молодого человека, прыгнувшего из под колес несколько поздно замеченного автомобиля прямо под проезжавший сзади трамвай не оказалось в карманах ничего, кроме этого листка, бумажника с несколькими купюрами небольшого достоинства, носового платка, пары пластмассовых скрепок и большой темно-зеленой пуговицы. Когда вызванный по такому случаю милиционер, набрал номер, записанный на бумажке, сообщили, что это рабочий телефон Николая Петровича Северова, начальника отдела строительной компании, но сам он на обеде, и, скорее всего, появится в течение двух часов.


Нагулявшись вдоволь, Иван Сергеевич присел на скамейку рядом с компактным тихим старичком. Удивительно солнечный и первый, по-настоящему теплый день в этом году умолял старика не торопиться домой. Зима выдалась малоснежной и парковый асфальт радовал глаз летней уже серостью с черными прожилками трещин, в которых через месяц начнут копошиться маленькие торопливые муравьи. Чуть дальше блестящий ледяной коркой сугроб вовсю оплакивал свою короткую жизнь и слезы его стекая вниз, сливались со слезами других сугробов и вот уже несся вниз новорожденный ручей, покрытый тончайшей пленкой, которую так интересно собирать, положив поперек палочку, найденную рядом.

Иван Сергеевич посмотрел на расстегнутый низ плаща. Сегодня тепло, но на днях все равно может быть ветрено, поэтому очень кстати, что Сереженька позвонил вчера и сказал, что нашел пуговицу у себя, закатившейся под кресло. Позавчера, например, в ноги слегка надуло, и под вечер ныли суставы.


Николай Петрович вернулся на работу только ближе к четырем. После обеда он сделал несколько деловых визитов и теперь задумчиво поднялся на третий этаж, где находился его отдел. Молодая работница испуганно сообщила, откуда звонили и передала оставленный телефон. Не раздеваясь, Николай Петрович позвонил, страшно побледневший выбежал, не своим голосом окликнул дежурного шофера и приказал ехать в морг. Стандартная процедура опознания заняла всего несколько секунд. Несмотря на то, что головы было уже не узнать, Николай Петрович с болью узнал каждую мелочь неестественно изогнувшегося тела.

- Трамвай, - тихо сказал санитар.

- Что? - переспросил Николай Петрович, и, не дожидаясь ответа заплакал.


Теплое летнее солнце было одновременно и свидетелем и виновником всеобщего веселья. Сереже сегодня - двенадцать, Николаю Петровичу - тридцать семь. Отец Сережи родился почти сразу после войны, а годом позже появился Коля. Сережа не помнил родителей, поскольку они погибли, когда сыну не было еще года. В день рождения Николай Петрович подарил племяннику велосипед и сколько безумной радости было в больших изумленнызх глазах мальчика. Неловко сидя в седле и поминутно хватаясь рукой за рубашку идущего рядом дяди, Сережа хохоча пытался проехать сам хотя бы метр. Потом, крутанул педали сильнее и вдруг почти сразу, уверенно поехал по мягкой деревенской дороге вблизи их дачи на первом в своей жизни велосипеде. Иван Сергеевич подошел тогда к Коленьке (всегда называл его так), с минуту они смотрели друг на друга, глаза старика слезились, от ветра и солнца, наверное, и вдруг крепко и долго обнял его.


Поднявшись со скамейки Иван Сергеевич вежливо попрощался с маленьким старичком, оставшимся сидеть и неподвижно глядящим в одну точку. Стариковский этикет (забавный для молодых) позволяет подойти к любому, начать разговор, как если бы знакомы давно. Но сегодня прогулка получилась молчаливой. Изменчивое мартовское солнце начало остывать, поднимался ветер. Сейчас домой на поздний обед, а затем, пока не совсем стемнело - в магазин.

Сперва неторопливое течение дня после шумных рабочих десятилетий пугало Ивана Сергеевича, но свыкшись с тихим положением пенсионера, он начал получать удовольствие от небывалой прежде возможности никуда не торопиться. Перестали также торопиться и убегать многие окружающие предметы. После того, как внук женился, он остался один и, конечно, иногда бывает очень скучно, но зато какую радость доставляют ежедневные звонки Сереженьки. Весь день делится на «до» и «после» этим коротким, но очень успокаивающим разговором. Предлагать внуку вернуться жить с ним после развода с женой он не стал: все равно не захочет.

Пообедав в несколько непривычной теперь спешке, старик отправился в ближайший магазин. Кроме обычного литра молока, буханки черного хлеба и прочей неприхотливой мелочи, Иван Сергеевич купил плитку молочного шоколада. Завтра отдам Сереженьке, поздравлю с наступлением весны. В последние годы старик постоянно носил внуку всякую мелочь: пару ненужных, но очень теплых перчаток или шерстяных носков купленных прямо на улице, прочую мелочь. Когда изредка они все же шли в употребление, это доставляло Сереже большое веселье и радость, и он беззлобно смеялся запасливости и практичности чудаковатого деда.

Когда Иван Сергеевич выходил вышел из магазина, было уже достаточно темно. Впрочем, двор да и вся дорога домой была хорошо освещена. Конечно, метрах в двадцати дальше подъезда, где жил Иван Сергеевич, было одно темное место, куда из-за неудачного расположения фонарей не проникал свет, но на днях обещали поставить фонарь и туда. Заходя в подъезд, старик оглянулся в последний раз полюбоваться звездами, высыпавшими на весеннем небе.


Выйдя из морга, Николай Петрович отправился прямиком домой. Оглушенный собственным горем, он не мог представить, как сможет пережить это старик и как сообщить ему ужасную новость. Ему хотелось, чтобы пошел дождь и он мог идти сквозь него не замечая (хоть что-то о чем столько пишут, представляя доказательством тяжелых переживавний). Думалось, так он сможет осознать все свое горе и осознав, будет легче справиться с несчастьем. Но все вокруг было столь реальным, неподвижным, вечным, живым и страшным, что Николай Петрович шел, до последней мелочи осознавая каждое свое движение и мысль, и идея смерти казалась невозможной огромной глыбой, нависшей сверху, причиняющей огромную боль, но неестественной и потому - несуществующей. В голову лезли непонятно откуда берущиеся стихи. Постепенно реальность происходящего, которая отвергала всякую мысль о смерти, стала настолько невыносимой, что казалось, готова была лопнуть, разлететься на мельчайшие осколки, вернув Николая Петровича в тот казавшийся сейчас воображением мир, в котором он все время жил. Когда жена открыла дверь, вместо взрыва, весь теперь уже казавшийся стеклянным шаром ужас, объявший Николая Петровича, просто рухнул вниз осколками и песком, и вместе с ним у порога, рыдая, упал на руки жене и сам Николай Петрович.

Только через час полностью пришел он в себя и лежал на кровати, сжимая руку сидевшей рядом жены. Кроме него, некому было сообщить Ивану Сергеевичу о гибели внука. Такие новости почему-то стараются сообщить побыстрее, будят звонком посреди ночи, разыскивают по всему городу, если не могут найти, то сообщают поскорее всем знакомым, друзьям, родным. И когда страшную новость узнает может быть единственный человек, которому она будет особенно тяжела, все уже знают пошлый сценарий бессмысленного фарса, все актеры уже загримированны, из театрального склада принесены цветы, спешно ставятся декорации.

Все это было чуждо Николаю Петровичу. Настоящее горе мешало двигаться, сжимало губы, отводило в сторону глаза. Как сообщить? Надо ли отнимать несколько возможных часов или даже дней безмятежного незнания?

Когда уже в сумерках он, после долгой нерешительности позвонил в дверь Ивана Сергеевича, никто не открыл дверь. Выйдя на улицу, чтобы подождать возвращения старика, Николай Петрович увидел темное место недалеко от подъезда. Он боялся взглядов прохожих, как будто задумал что-то ужасное, а кроме того он не представлял себе возможным прожить те несколько десятков метров с того момента, как они со стариком увидят друг друга.

Уже совсем стемнело, когда он увидел Ивана Сергеевича, возвращающегося из магазина. Николай Петрович невольно залюбовался благородством его старой поступи. Несотря на слабое уже здоровье, Иван Сергеевич держался очень прямо, хотя и приходилось теперь опираться на палку со светлым пластмассовым наконечником. Он был в темных ботинках на резиновой подошве, черных брюках, светлой шляпе и темно-зеленом плаще. Лицо его было совершенно спокойно и мечтательно задумчиво. Заходя в подъезд, он оглянулся и с улыбкой посмотрел в сторону Николая Петровича.

- Завтра, - сказал он, и развернувшись, ушел.