Лунный цвет

Разрешите представиться! (Я говорю Вам свое имя, фамилию, может быть - свое занятие, и слегка кланяюсь.) Ну вот, теперь мы знакомы и я могу начать с вами беседу. Удивительно, как будто мое имя может являться поводом или причиной для разговора.

Вы знаете, сегодня я получил почтовый перевод: 20 рублей 48 копеек. Пару лет назад меня ограбили и пойманый пойман-вор до сих пор расплачивается со мной, по-моему, из тюрьмы. Забавно представить, как он небритый, с багровым худым лицом (интересно во что одет), тщательно заполняет квитанцию, ставит подпись ... вот так, теперь вы точно решите, что разговариваете с психом.

Вы отворачиваетесь, пытаетесь уйти, сделать шаг, Ваша спина сливается со стеной (забыл придумать Вас сзади), испаряетесь. Черт возьми - откуда взялась стена?

Уф! Полегчало. Что за напасть приходить во всякое время? Вчера, например, Вы нарядились просто безвкусно: стоило закрыть глаза, как явился ко мне крепкий пожилой человек лет шестидесяти, с волевым лицом фильмового американского миллионера и в костюме супермена. Подмигивал, улыбался. Ну что за ребячество?

Вокруг так много людей и событий, что невозможно не чувствовать себя одиноким. Один мой знакомый пытался научить меня замечать течение времени. Если попытаться представить, как время течет через грудную клетку, то можно явно почувствовать, как оно постоянно лишь вымывает (причем, со спины вперед) песчинки спокойствия, фильтруя весь мусор чуть выше солнечного сплетения (вот откуда тяжесть в груди), и слепая пустота крадется, принюхиваясь, от позвоночника вперед. Почувствовали? Ну, тогда мы с Вами еще встретимся. Мы поселимся в одном доме и однажды, в полнолуние, раскрасим его стены в белый цвет. Если краски луны прилипнут к свежеокрашенным стенам, то с утра нас не заставят перекрашивать.


Недавно, в заграничной командировке (сопровождал партию спелых пеших туристов), узнал о смерти К**, бывшего моего однокласника. Мы с ним были очень дружны в начальных классах и мне, помню, хотелось, чтобы мы случайно оказались братьями. Это обычно горделиво выяснялось в героической обстановке по нескольку раз в день, в самых различных местах. Однажды он подарил мне коробку маленьких круглых конфет с изюмом или орешками (сразу не вспомню, но проживая заново вкус тонкого хрустящего шоколада и проламывая его, обнаруживаю на языке сладковатую, туманно-сумрачно-полузабытую кашицу), и я решил каждый вечер есть по одной, а потом - на второй или третий день, не выдержав, съел все сразу.

Новость мне сообщил маленький плюгавый турист (пожалуй, единственный переспелый, я его выкинул), который как будто специально для того, чтобы узнать, телефонировал домой. Интереснее всего, ему, конечно была моя реакция. Будь она действительно интересной, он мог бы потом приплетать рассказ о ней к прочим рассказам из своей моногоопытной жизни: «вы представляете...» Он знал К** намного меньше меня и мне, признаюсь, стало страшновато, когда представил, как мокрая и черная новость несется за тысячи километров, чтобы умереть у меня на руках. Ведь знает, что я не позволю ей лететь дальше.

Говрят, на похоронах было много народу. Чем больше лицедеев, тем грандиозней постановка. Так и вижу их, стоящих с выражением трагической резиньяции, стыдливо опустивших глаза.


Решил прогуляться по набережной. После прогулки можно выпить кофе в кафе прямо на набережной. Конечно, хотелось остаться неузнаным, но ветер, неожиданно резко подувший со стороны Каспийского моря, вырвал у меня из руки тетрадь и пока я гонялся за ней, поневоле привлек к себе всеобщее внимание. И конечно, один узнал меня. «Аааааэээ», - игриво закричал он мне (еще бы свистнул). Я решил не замечать, как то не хотелось выслушивать поток пахнущих от старины гнильцой новостей, которых избежать бы не удалось (какая незаслуженная сейчас удаль слышится в этом слове). «Аааааэээ! Аааааэээ?», - сейчас сойду с ума. «Аааааэээ! Ну неужто не узнал?», - с этими словами он догнал меня и пришлось радостно улыбнуться неизбежному собеседнику за чашечкой кофе.

«Только что из Франции?» - заключил он, и пока я сомневался согласиться ли, соврав, или отказавшись, оказаться обязанным объяснить свое появление, успел заявить: «Сегодня прочитал русскую книжку (три месяца был за границей), немного привел в порядок русскую речь, ведь совсем начал забывать, теперь могу правильно говорить».

Мне хотелось ответить ему, что сегодня я прочитал четыре русские «книжки», а за последний месяц - около девяноста, кроме того за прошедший год я написал уже две книги, сборник рассказов и стихотворений (не пытайтесь их найти, они все равно не опубликованы), но не стал.

«Какие люди!», - обернувшись я увидел огромную тушу, с выпирающим слева из под рубашки куском вулканического потного жира. Еще один мой знакомый! Откуда? Теперь нас уже трое. Через две минуты вынырнул из моря и подсел к нашему столу еще один старый мой товарищ. Загорелое стройное тело, купальные трусы. Я слышал, он был когда-то поэтом, потом написал книгу об одном из шестидесятников девятнадцатого века, после я ничего о нем не слышал. Я заподозрил неладное, кагда еще через несколько минут спикировал сверху прямо на стол маленький и абсолютно желтый старичок, оказавшийся как ни странно, общим хорошим знакомым. Беседа заметно оживилась, причем, теперь все посматривали на меня.

Так это опять Вы! Ну и маскарад! Все улыбаются, довольны шуткой. Когда же вы меня оставите в покое? Извиняетесь? Ну зачем же так кланяться? Что? Нет, носить меня на руках не надо! Увольте. Ладно, ладно, я уже смущен.


Сейчас я опять на той же набережной. Вроде все спокойно. Недалеко - мемориальная доска. Человек спас город от взрыва. Как спас, и как собирались взорвать - неизвестно. В этом поступке больше истинного геройства и благородства, чем во многих других. Защитить город от таинственной и непонятной угрозы; остановить зло уже тогда, когда остальные еще его и не осознали. Не могло быть и речи о показной отваге, геройском бахвальстве, подвиге, полном артистизма, который потом будут описывать историки и писатели романисты, а родители и учителя - ставить в пример. Он не мог расчитывать на помощь - никто не будет помогать не поняв опасности, скорее приняли бы за ненормального. Он не остановился - вечная ему память.

Хочется присесть, но все скамейки заняты. Подсаживаться страшно, вдруг там опять Вы? Но делать нечего. Сажусь к молодому человеку с раскосыми и печальными восточными глазами. На нем старая рубашка, поношенно-синего цвета, светлые брюки и нечищенные черные туфли с острыми носами, в руках - потрепаный томик французских стихов в перводе. Что-то не так...нет носков. Нет, Вы бы так одеваться не стали: ваш стиль всегда закончен.

- Вы не читали? - спросил он меня после нескольких минут молчания. Я молча взял книгу, рассмотрел обложку: «нет».

- Я тоже, и Вы знаете - не буду. Не представляю себе, что может сделать французский переводчик со стихами Пушкина, например. Никому же не приходит в голову переносить Джоконду в русскую избу с видимой березовой рощей на заднем плане для лучшего понимания русским человеком.

- Позвольте с вами не согласиться, смотрят то все люди одинаково, а вот говорят на разных языках. Если переводчик может довольно точно изобразить ритм и смысл стиха, а читатель захочет это прочитать, то какие могут быть возражения?

- Вот именно - «довольно точно». Вам хотелось бы, чтобы ваши стихи были напечатаны «довольно точно»?

- Откуда вы знаете, что я пишу стихи?

- Да нет. Я не знаю, что вы пишите, я просто так сказал. Кстати, мы не знакомы, разрешите представиться...


Я разворачиваюсь, спешно придумываю стену, сливаюсь с ней, делаю шаг... До свидания...