Исповедь

Если я когда нибудь и решусь написать рассказ, то одарю себя возможностью подслушивать мысли и угадывать сокровенные желания моих героев. Простой прием, привлекающий читателя своей откровенностью (кто откажется от возможности подслушать, оставшись незамеченным), предполагает от автора некоторой автобиографичности, что как правило вызывает на него град критики современников и оценивается по достоинству потомками. Так щедрого гения, готовы были обвинить в легкомыслии, а сейчас почитают образцом стиля. Я не готов, подобно ему, дарить сюжет «Ревизора», а потому с особенной бережливостью отношусь к истории, которую хочу вам рассказать, и которую не удалось бы мне подслушать, если б не был я ...


Случилось мне в то время служить в небольшой адвокатской конторе. Дела юридические мне были совершенно неинтересны и даже, своей мелочной практичностью - неприятны. Но, учитывая мою бедность и то, что другую работу, я, человек ленивый, вряд ли нашел бы себе сам... Должность моя состояла в том, что я печатал на машинке или начисто переписывал заключения и письма юристов, а также помогал в переводе документов, когда случались редкие иностранные дела. Несмотря на утомительность и однообразность этого занятия, я получал, тем не менее, некоторое удовлетворение своей природной любопытности. Где, как не в юридической практике встретишь столь полное описание всех человеческих пороков. Удивительная гнусность, простота дружеского предательства, легкость измены и кокетливая изворотливость закона давали мне обильную пищу для размышлений и порой я начинал думать, что настоящей человеческой школой для любого беллетриста могла бы стать именно контора, наподобие той, в которой я служил. Впрочем, могла подобная практика и напротив, отбить всякую охоту писать.

По воскресеньям контора была закрыта, но по причине того, что зачитавшись, я часто не успевал, мне приходилось работать без выходных. Было даже приятно работать, не слыша постоянного тихого повзвизгивания маленькой старушки за соседним столом, выполнявшей такую же работу, как и я, но которой непременно надо было произносить вслух все, что она записывала.

Однажды, в один из таких воскресных дней, я находился в конторе, работа шла быстро и я надеялся успеть еще на вечерний сеанс в кинематограф, пропустив до этого стакан пива, когда услышал на лестнице шаги со странным перестукиванием, как будто поднимавшийся пинал по отвесу каждой ступеньки перед тем, как поставить ногу на площадку. Меня заинтересовали эти шаги и я прислушался. Поднявшись на этаж, где находился я, незнакомец остановился и некоторое время слышалась тишина; по видимому, он изучал многочисленные вывески над дверьми. После этого шаги решительно направились к моей двери, я услышал тяжелое всхлипывающее дыхание, мой незнакомец раздумывал, потом развернулся и начал уходить. Я, уже заинтересованный столь необычным поведением гостя, хотел было расстроиться его капитуляции, но вдруг он опять подбежал к двери и начал стучать кулаком, так, что каждый последующий удар был сильнее предыдущего, как будто он в отчаянии молотил по стене. Надо отметить, что я никогда не закрывал дверь на запор, поэтому после первого сильного удара она проворно распахнулась, гостеприимным жестом приглашая нетерпеливого гостя внутрь, и с шумом ударилась о стену. Несколько смущенный своим вторжением, он зашел в комнату и остановился, давая мне себя рассмотреть и, по видимому, не замечая меня в противоположном конце комнаты.

Посетитель был росту среднего, волосы были черные с проседью, подбородок его подрагивал, рот открыт, как будто ему не хватало воздуха. Лицо его можно было бы назвать благородным, если не бегающие постоянно глаза. Одет он был в дорожный костюм.

«Чем могу быть Вам полезен?», - спросил я, нарушив молчание этого рассказа.

Он представился и вопросительно на меня уставился, как будто это я ввалился к нему в комнату. Весь вид его и движения выдавали сильнейшее душевное волнение (классическое выражение). Я предложил ему стул, садясь он его опрокинул, поднял, сел, не снимая шляпы, руки его носились по воздуху, как будто он что то уже рассказывал. Чтобы его успокоить я предложил ему воды. Он с благодарностью посмотрел на меня, как будто за этим пришел, впрочем выпив, он успокоился.

Чтобы начать, я сказал ему, что контора в воскресенье не работает, но завтра с раннего утра его посещению будут рады и несомненно сделают все, чтобы ему помочь. После моих слов на лице его изобразилось полнейшее отчаяние и растерянность.

«Нет, вы не можете... должны... мне необходимо... пожалуйста, выслушайте меня, мне некуда больше идти», - вдруг заговорил он столь поспешно и трогательно, что я сразу же мысленно попрощался со стаканом пива и с кинематографом до следующего случая. Я предупредил его, что не являюсь юристом, он поспешно меня заверил, что так даже лучше и попросил никому не рассказывать, то что он хотел мне поведать. Я обещал. Он вдруг необыкновенно успокоился и начал.

Я привожу его рассказ таким, как он мне запомнился, стараясь воспроизвести его простой и несколько патетический слог без иронии присущей моему. Я нарочно не привожу дат, некоторых имен и мест по причинам, которые я думаю ясны.


«Мне тридцать шесть лет. Немного для нереализованного еще честолюбия, но, пожалуй слишком много для моего сердца. Особенно последний год, который я прожил с Ниной, моей женой. Мы познакомились с ней одиннадцать лет назад, она была дочкой приятелей моих родителей, которые перебрались в наш город. Ее отец был книгоиздателем, причем довольно успешным. Они стали часто бывать у нас в гостях. Нине в то время было семнадцать лет, она была миловидной, кожа ее отличалась необыкновенной бледностью. «Это все оттого, что проводит все свое время с книгами, вместо того, чтобы на воздухе с молодыми людьми гулять», - говаривал ее отец (сам книги любивший мало, что несколько даже помогало ему в его профессии: относиться к ним как к бездушному товару), подмигивая моим родителям. Мне в то время было двадцать четыре, я получил великолепное образование, мечтал о карьере. Родители мои, в отличие от Нининых, были бедны и поэтому я не удивился, когда отец предложил мне серьезно подумать о возможности женитьбы на ней. Удивительно, но это предположение полностью изменило мое отношение к Нине. Честно говоря, я ее до этого и не замечал. Финансовая сторона меня мало интересовала, поскольку будучи от природы энергичным, общительным и умеющим располагать к себе, я не сомневался в своей успешной будущности. Девушки до этого меня интересовали только до той степени, ниже которой они интересовать молодого человека не могут, и поэтому мне было интересно и ново представить себе Нину в роли моей жены. Вскоре, благодаря ее скромности, уму, хозяйственности, да и, что говорить - красоте, я убедился, что лучшей супруги вообразить себе и невозможно. Мою бескорыстность подтвердит тот факт, что отец ее, впутавшись в сложную финансовую махинацию, прогорел и вынужден был продать в покрытие долгов свое дело, как раз незадолго до того, как я сделал Нине предложение. Она, мало меня знавшая, попросила дать ей день на раздумья и на следующий день, к моему удивлению и восторгу, согласилась.

Мы сыграли простую свадьбу, где были только наши самые близкие родные и друзья, поскольку и Нина и я не любили выставлять на показ малознакомым людям свои чувства, считая их нашей сокровенной собственностью. Надо сказать, что со времени моего предложения до свадьбы, мы проводили все время вместе и между нами возникла самая страстная и нежная любовь, какую я только мог себе представить. Позже Нина призналась мне, что полюбила меня задолго до того, как я сделал ей предложение. Тогда я только удивился ее способности скрывать свои чувства и рассказал ей об этом. Она ответила мне, что видела в своей скрытности и постепенном мне открывании особую утонченную любовную игру (ах, кокетка).

Несмотря на то, что отец мой положение занимал достаточно скромное, благодаря своей открытости и добродушию, друзей он имел много и один из них, достаточно влиятельный, сумел составить мне протекцию, с помощью которой я был принят на выгодную и перспективную службу.

Одним из моих сослуживцев на пятом году службы оказался некто Смолинов - человек незаурядной внешности и ума. Ко всему происходящему он относился с улыбкой, всегда готов был обратить в шутку любой начинавшийся конфликт. Благодаря своим замечательным свойствам, он был любим всеми и являлся желанным гостем в любом обществе. Мы оба с ним делали стремительную карьеру и через два года совместной службы, накопив изрядный капитал, решили открыть собственное торговое дело.

Как мой партнер и ближайший друг Смолинов постоянно бывал у меня дома. После семи лет совместной жизни, не имея детей (Нина оказалась бесплодной), мы были очень рады найти столь интересного собеседника. Смолинов также, как и Нина много читал, и я был очень рад, что, наконец то, она нашла себе достойного собеседника (среди ее подруг равных ей по уму не было, да и не могло быть), поэтому нисколько не был смущен частым появлением Смолинова у нас даже в мое отсутствие. Впрочем, Нина с такой ангельской улыбкой приветствовала меня, а Смолинов так искренне спешил меня обнять, что я невольно стал считать его членом семьи.

Вскоре они начали тайно от меня переписываться. Чтобы побороть ее нерешительность Смолинов уверял Нину, что их письма - письма Байрона и Августы, намекая на их родство и нисколько не смущаясь пошлейшему своему намеку. Романтичная Нина верила ему, и вскоре в письмах Смолинова стали появляться ужаснейшие намеки и предложения, замаскированные столь искуссно, что сперва возмущаться им было бы даже неприлично. «Не спрашивайте меня, откуда я это знаю», - вдруг закричал рассказчик, заметив мое недоумение, - «это ужасно... ужасно». Как могла моя Нина читать его письма, о чем она думала? Если бы не ее поразительное умение скрывать, состояние своей души, ничего бы не произошло, я бы просто этого не допустил. Они стали любовниками. Что он с ней вытворял! Я начал замечать синяки на ее руках, один раз - царапины на спине. Она все отшучивалась. И конечно, это не могло продожаться незамеченным. Однажды, из-за сильной головной, боли мне пришлось уйти из нашей конторы пораньше, Смолинова не было, важное дело оставалось незаконченным, я злился на себя за свою слабость, за то, что поддался боли. Не хочу описывать, что я испытал, придя домой. Смолинов бежал, Нина каталсь у моих ног, целовала их. Я стоял, не мог двинуться, не мог думать. Бешенство, дикое бешенство охватило меня. Я поехал найти Смолинова, но узнал, что сразу после проишествия у меня дома он уехал в неизвестном направлении.

Придя в себя, что мне оставалось делать? Я слишком любил Нину, чтобы бросить ее, да и видел - она любит меня. Две недели она плакала, не умолкая повторяя, что любит меня, не понипмает, как могла допустить такое. Я поверил. Мы поклялись молчать об этом, чтобы никто не узнал о нашем позоре.

Через несколько месяцев, я узнал, что вернулся Смолинов. Я был уверен, что этот негодяй не посмеет у меня появиться, дело с ним я порвал, а мстить ему я не хотел, боясь повредить своей, а больше - ее репутации.

Но знал бы я, каков негодяй - пристрелил бы на месте, как собаку.

Через некоторое время я начал замечать странные взгляды знакомых, перемигивания друзей, которые сразу же прекращались при моем появлении. Нашлись и друзья, которые донесли, что Смолинов повсюду рассказывает про Нину ужасные пошлости и низости, пересказывая на свой лад историю их отношений и приводя подробности, которые порядочный человек без краски и выслушать не может.

Я разыскал Смолинова, и поскольку дело касалось чести и было обнародовано, вызвал его на дуэль. Нисколько не удивившись редкому на сегодняшний день предложению, он со смехом его принял. С трудом удалось найти мне секунданта, бывшего офицера, который понял и одобрил меня. Найдено было место, назначено время.

Обо всем узнала Нина! Не хочу рассказывать, что с ней стало, я не в силах рассказать этого даже сейчас.

Я с нетерпением ждал дуэли, как будто она могла облегчить мое состояние и смыть позор Нины. В назначенный день мы встретились в условленном месте, разошлись на отмеренное секундантами расстояние, и я его убил.

Когда я вернулся домой, то к своему ужасу узнал, что Нина, моя маленькая, хрупкая Нина (она такой была и будет), не выдержав унижения выбросилась из окна. И вот я здесь...»

Мой гость замолчал, молчал и я пораженный страшным рассказом. Вдруг мой собеседник вскочил, забегал как сумасшедший по комнате и кричал: «Как он после этого смеет жить? Как я... только одно... Какой день!.. Нет... Не здесь!». С этими словами, он выбежал из комнаты, сбежал по лестнице. Я видел как он выбежал на улицу, встал посреди, поднял одну руку, словно привлекая к себе внимание, другой достал пистолет и выстрелил себе в рот.

Я выбежал на улицу. Уже собралась толпа. Слышались крики. Один предлагал обыскать, другой - куда-то звонить. Кто-то решился достать бумажник, достал по видимому документ или визитную карточку, я не видел. Все затихли. «Смолинов...» - начал читать он. Дальше я уже не слушал.