Защита Алехина

Я потерял ферзя. Ферзь, который умел рыскать вдоль и поперек, да еще и по диагонали, всесильный, мощный и великолепный, гроза и гибель всему, что появится на его пути, ферзь, который при этом был и дамой, моей дамой, дамой моего сердца, ферзь, который безраздельно владел как моим душевным пространством, так и клетчатым полем жизни, ферзь, которому я доверял до бесконечности, этот ферзь сошел с пути, сбился с ходу, попал в западню, погиб. Погиб нелепо. При весьма загадочных обстоятельствах. Как сообщили мне мои адъютанты, он мог бы поменять позицию еще заблаговременно до атаки черных. Мог бы перейти на другой фланг, мог бы, наконец, атаковать противника – его зазевавшуюся фигуру, мог бы, предвидя опасность, предупредить меня, и тогда бы мы – вместе, сообща, – придумали бы защиту и приняли меры. Но он повел себя странно, он не стал делать этого и продолжал крейсировать в своем районе, узкой лагуне, неприкрытый ничем, и даже, наоборот, провоцируя фигуры противника на атаку. Вот и подставил меня под удар. Вилка. Естественно, мне пришлось отступить, а противнику достался ферзь. Ферзь с выражением боли и обиды короля. На промахи короля, которых, судя по обиде был целый список. Ферзь исчез на моих глазах.. Я вмиг лишился своей дамы. Королевство лишилось своей королевы. Армия потеряла главнокомандующего и самые отборные свои силы, гвардию. Была ли то оплошность, или женская глупость, или гибельное безрассудство, основанное на непогрешимости своих мыслей и недооценке противника, или злой умысел, месть, короче говоря? Я не знаю. Это предстоит еще узнать. Сформирована комиссия, расследующая это дело. Но обычно комиссия работает очень медленно, да и сейчас многие факты и свидетели находятся на той стороне фронта, в логове врага. Время идет, и надо наносить ответный удар. Время не ждет, король в опасности, царская корона под угрозой отступления и гибели. Я не хочу предаваться личному горю, не хочу, чтобы выяснение этих обстоятельств помешало нашему общему делу – войне. А война – это честь и слава. Войны избежать не удастся, поскольку она уже началась. И перемирия просить – хуже поражения. Война должна быть доведена до конца – до победы или поражения. Поэтому и вдаваться в подробности личной трагедии сейчас не имеет смысла.
Я потерял ферзя. Образовалась катастрофическая брешь в нашей обороне, куда уходят время и силы. Теперь все фланги оголились, все фронты смешались, потеряв центр атаки. Теперь надо перестраиваться. Теперь, как никогда, отчетливо вижу все свои промахи и ошибки. Эти ошибки представляются мне зримо и осязательно – в качестве потерянных фигур, выброшенных за борт, поспешных ходов, редеющих рядов и – самое главное – отсутствия морального удовлетворения от сражения. Ощущение невосполнимости времени и проигрываемой партии заменяет мне ощущение сущего. Теперь оно не сущее. Теперь оно пустота. И эта пустота сильнее присутствия. Эта пустоту я и вижу, ничего кроме. Эта пустота бьет в лоб, слепит глаза ненавистью и злобой, выступает капельками пота и проникает в сердце щемящим холодком. Теперь я имею тотальное бессилие взамен утраченной силы.
Моя королева, ты покинула поле сражения. Но бессмертие как раз на доске, в присутствующей логике событий, выраженных в позициях фигур и пешек на поле боя. На поле жизни. Уход и утрата – в данном случае есть абсолютная потеря. Так как в памяти ничего не остается. Так как потеря оказалась не жертвой во имя победы. Не гамбит, а какая-то роковая оплошность. Я гляжу на доску, пытаясь заново проиграть партию и увидеть закономерность в случайностях, увидеть просмотренное и упущенное взглядом.
Кем ты была, моя королева? Радостью моей или горем? Я даже этого понять не могу, поскольку прошлое еще со мной, и я не сделал шага, чтобы перейти в другую клетку бытия. Да, я пока перестраиваю ряды своей армии, остатки моих сил. Говорят, время лечит, все проходит. Но время в этой игре зависит от самой медленной фигуры. Это даже не пешка, имеющая в своем арсенале право перепрыгнуть через клетку. Время зависит от меня, от короля. Только король переползает из одной клети в другую, меняя полностью скорость. королем трудно двигать. Король не предусмотрен для передвижения вообще. И сила, данная ему в черепашьем движении – это сила дара, а не природной необходимости. Двигаясь, король останавливает на какое-то время ход игры. Он мог бы и не двигаться, но эта возможность ему подарена высшим разумом. Силой, парящей вне пространства жизни, но обогащающей жизнь еще одним, казалось бы, нелепым свойством – шагом короля. Благодаря этому шагу, все меняется вокруг. И каждая клеточка освящается возможным присутствием в ней короля. И солдаты, и офицеры, и кавалерия, и флот, и все полчища разума двигаются только потому, что двигаться может и король. Да, он самая медлительная фигура, самая беззащитная и безоружная. Но он как раз и смысл всей игры, центр обороны. Этот центр ощущают все вплоть до последнего солдата, до раненого, до павшего. Павшего во имя своего короля. Ощущают до самого нерадивого и глупого игрока. С королем не считаться невозможно. Можно удивляться свойствам конницы и любить коня. Можно чувствовать себя в полной безопасности, находясь на мостике плавучей крепости. Можно покорять красавиц блеском своего ума и отточенной воли, фигурой стройности и вытянутости, присущей моим гвардейским офицерам. Можно посвятить свой дар царице полей и опоэтизировать, оплакивая, участь безымянного солдата. Но без короля, неподвижно застывшего на самом краю доски, опершегося о бесплотную стену шахматной экзистенции и замкнувшегося в своей тонкой и прозрачной палатке на самом непритязательном месте, – без короля все балы и парады, построения и бравада, песни и "Ура", тактика и стратегия, доставляемые ферзем во время ежедневных докладов, – превращаются в столпотворение, в толпу, в дезорганизованную и деморализованную массу, которую может вслепую рубать, как пальцем щелкать, даже сам казак Чапай.
Но мой ферзь. Разве он пал во славу мою? Разве нельзя назвать предательством странное и бессмысленное исчезновение с поля боя. Да, мы все наблюдали его браваду и слышали вихрь от его решений – молниеносных и точных, разящих противника. Мы стояли в тени оливковых деревьев и могли позволить себе ослабленную охрану – так сильно ферзь приковывал к себе силы противника, которые погнались за ним. Но стоило ли рисковать? Ведь королю не угрожала опасность. Ведь у ферзя не было планов свалить другого ферзя, который нам не мешал. Ведь, в конце концов, планы королевы не совпадали с нашими. Если бы ферзь принес бы известие о падении какого-нибудь полка кадетов, то мы ограничились бы легким порицанием, нестрогим выговором – так как победителей не судят. Указали бы на недочеты и просчеты. Однако, полностью покинув арену событий, ферзь вызывает на себя целую тучу обвинений, в числе которых непослушание – самое тяжкое.
Да, ферзь позволял себе многое. Я дал ему много свободы. Оттого он и возомнил себя безграничным властителем на поле. Она безраздельно хозяйничала в нашей жизни. Она не считалась с рисунком расстановки фигур на доске, не считалась с упругим противодействием моих подданных, у каждого из которых была своя задача, своя ответственность. Сколько раз я получал жалобы от адмиралов и генералов. В этих жалобах был скрыт упрек на анархию, которую позволяла себе хозяйка сражения. В ее действиях находили много блеска и самолюбования, уместных на балу, а не в часы битвы. Ее движения были резки и отчаянны. Даже грубоваты. Но она переставала подчиняться и моим приказам, сначала написанным на мягкой бумаге, а потом передаваемым из уст в уста. Это было признаком приближающейся грозы. Подозревали, что она выражала недовольство планами короля относительно противника. Будто бы король медлит, оттягивает время, топчется на месте, слишком долго плетет свою паутину, да и вроде бы и в ус не дует о молниеносном ударе. Конечно же, это могло плохо кончиться. Я несколько раз говорил с королевой и находил ее чересчур раздражительной и нервной. Кризис был налицо. И мне нужно было что-то предпринимать со своим ферзем.
Я вспомнил, что в шахматных кругах поговаривали о нашем альянсе. Не совсем удачный союз. Якобы ферзь – сторонник атакующего стиля, мужской, кавалерийской системы умозаключений, и ждать от него женского компромисса, женской покладистости, так красиво обволакивающей царскую корону и проникающей в королевскую мысль, не приходится. Но дело не в этом. Опыт – дело наживное. Возможно, более глубокой причиной непонимания была разница в происхождении: плебейская кровь, черная кость, поддельные документы, туманное прошлое, ложь в словах, игра глаз, интриги во дворе. Но и это не может быть решающей причиной невменяемости королевы. Густым шепотом мне передавали ее собственные слова обо мне – он слишком слаб, он слишком погружен в себя и живет собой, не замечая жизни вокруг. Это серьезное замечание. И с этим невозможно бороться, потому что так, в одночасье, обрушился один из столпов нашего царства – единоначалие. Королева стала жить своей жизнью: охоты, балы, визиты. Долго задерживалась у матери. И здесь я пошел на уступки, хотя и выразил свое недовольство тем, что написал трактат о почитании и послушании. Конечно, это глупо: в момент, когда рушатся основы царств, заниматься профилактикой и поучением. Что ей капли, слова и ласки. Тут нужны методы погрубее. Нужна встряска. Нужно разыграть карту страстей.
Непрофессиональный взгляд на игру таков, как и на политику. Обычно считают, что короли и власть предержащие – люди, посвятившие себя государственной деятельности и жертвующие личной жизнью. Что короли погрязли в разврате, содержа гаремы из фрейлин Ее Величества, а жены царствующих особ изменяют мужьям в конюшнях, на проселочных дорогах, на скирде сена и чуть ли не в спальнях своих, что считается очень порочным в этой шкале порочности. Но это грязные сплетни Пиара. Информация здесь идет отдельно от действительности. Личная жизнь любого королевства – это все-таки личная жизнь и рассматривать ее сквозь призму газет и прочих информационных средств – значит искажать факты одной лишь проявкой на свету общественности. Король – такой же мужчина, как и все остальные, и в его личной жизни существуют собственные, выработанные опытом стандарты и формы поведения. Отличие короля от мужчины в том, что он вершит жизнь и судьбу мужчины, а не наоборот. И поэтому в моем королевстве действуют мои собственные законы относительно определенной лексики и морфологии. Скажу одно: язык моих приказов и указов – флективый (флексибельный флексильный). Это дает мне повышенную гибкость в различении мужской и женской природы. А общее образование короля во взаимодействии таких основ, как такт, гармония, порядок, целомудрие и таинство, позволяют широко использовать фигуру умолчания, рельефно обнажая наличие алькова в государственном мироустройстве. Королева своими действиями стала обнаруживать собственную неудовлетворенность, разрушать таинственность и привлекать к себе объективы фоторепортеров и газетных писак. Карта страстей была разыграна, но и она шлепнулась о пол, не произведя никакого эффекта. Она жаждала какой-то мести, и не по отношению ко мне, а по отношению к черной королеве. Ни о каком размене ферзей она и слышать не хотела. Поэтому я и отдал ферзю весь карт-бланш, утвердив ее план наступления.
Гибель ферзя сильно перепутала наши планы. Есть шанс возвратить ферзя из нетей. Но для этого нужно прорвать оборону в цепи противника, бросить под удар крупные оставшиеся силы для того, чтобы пешка дошла до заветного восьмого ряда. Ближайшая пешка находится в трех клетках королевского шага. И мы сделаем первый шаг этой пешкой. Для этого нужно стянуть силы таким образом, чтобы своими прострельными действиями они освободили путь для этого смертника. Но тут уж нас берут сомнения. Не был ли уход ферзя его желанием, своевольным поступком, так как… так как разум мой горюет и жаждет возвращения королевы, дамы нашей и жены. И не был ли уход ферзя еще одним безрассудством, которое сделало бы безрассудными нас – во имя возвращения королевы из небытия. Надо подумать. Надо освободится от своих чувств, пусть и святых и скорбных. Но тем не менее надо отстраниться от ситуации и взглянуть на дело с иной стороны.
Да, ее действия, а также и некоторые слова, которые я вспоминаю сейчас, были оскорбительными. Но моя любовь прощала ей ее выходки. Так, однажды она заявила, что хочет танцевать – на бруствере под огнем снайперов, зная, что они сейчас следят совсем за другой целью. Я не был уверен в правоте ее желания. А еще раньше она устроила скандал из-за того, что я пристроил к ней телохранителя. Она очень рискованно вела перемирие у Каштановых Кущей, после боя на речке Мелкой. Она могла вызвать двусмысленные намеки у короля черных, который питал к ней профессиональную симпатию, чем вызывал временами у меня ревность. Я и пристроил к ней тень своих сомнений. Я умолял ее не отвечать на его посулы. Но она надела такую маску холодности и презрения, какой она пугала незадолго до этого фаланги наступающей пехоты. Настоящая Горгона. Я испугался и отвел тень подозрений. А как-то она призналась мне в своих мыслях. "Человек приходит в мир и уходит из мира в одиночку". Я испугался опять. Это меня очень сильно покоробило. Да, я знаю об этом. Но в такой философии заключается только прерогатива королевского, то есть моего, разума. Только король может быть одиноким, потому что для него эта жизнь, это сражение первое и последнее. Независимо от финала он погибает. Независимо от чувств, которые обуревают остатками воинства по эту и бесплотных зрителей по ту сторону славы, только король остается хладнокровным безучастным участником этого веселья или горести поражения. Его радость заканчивается раньше радости подчиненных. Его горе наступает раньше, чем остальные сообразят что к чему. Король всегда остается один, за мощной стеной защиты ли, на острие атаки, в панике бегства или в медленном, задумчивом гулянии в тылу пешек, имеющем цель оттянуть время. Король всегда один, и даже его королева не бывает одна, хотя и без короля, но она находится в постоянном взаимодействии с прочими силами на поле. Королева – самая главная сила, верхушка иерархии. Но бытие короля символично. Он никогда не бывает воплощен до конца в фигуру. Он как фигура существо двусмысленное, даже сомнительное, во всяком случае, аморфное. И то, что королева позволила себе толику мыслей короля, говорило о серьезном расстройстве в стратегическом плане. И даже в сокровенном союзе короля и королевы.
Ах, из моей головы не выходит память о ее теле, прекрасном, великолепном, выточенном из слоновой кости теле. Да что голова! Тело мое помнит ее тело и тоскует, потеряв уже не половину, а больше, чем целое. Тело мое, пусть и однородное внутри, претерпело страшное разрушение. Будто небоскреб обвалился. Тело мое, вообще не предназначенное для ярой демонстрации телесных утех, рвется туда, к ней, к тебе, моя королева. Я потерял ферзя. И лишился собственной славы. Но беда в том, что королева ушла туда, куда короли никогда не уходят. Короли всегда погибают, но остаются на поле боя. На смерти короля оканчивается всякая игра. А сейчас игра продолжается, не без лишнего трагизма, а королева находится в бесславье, в иномирье, по ту сторону доски, всецело принадлежа – даже в посмертном бытии – власти противника, насыщая его честолюбие, ублажая его торжество. И нужно ли мне так горевать и предаваться этим горестным мыслям, тем более жизнь продолжается и теперь самому приходится спасать себя, перепрыгивая из клетки в клетку. Боже мой, не это ли моя ошибка? Нужно ли было так прилипать телом своим и душой к своей половинке, к этому телу, находящемуся в средоточии в своих и чужих взглядов и словно бы покрытому лаком этих взглядов.
Но, во всяком случае, что было – то было. Иначе и не могло бы получиться. С такой королевой, таким королем. Нет, король сам себе выбирает королеву. В этом его власть и диктат. И он же является умом и духом игры. А королева – его воля, воплощение его задумки, его слава. И сейчас мне в пору пеплом посыпать главу. О, позор главы моей. Ведь она сама мне говорила, что я даю ей много свободы. А с другой стороны, попробуй я ею повелевать и властвовать, она сразу же идет в штыки. Она просит власти, но разбивает мои потуги прибрать ее к рукам. Ей нужен воздух, воля, опасность, которые она с лихвой получала на полях сражений. И вот она оторвалась от меня. Такие дальние командировки – всецело совпадали с ее природой. А влияния на природу она не терпела, не понимая, что как раз таки природу легче подчинить, чем свободолюбивый разум. Вот и доигралась. Незадолго до гибели она написала письмо, в котором призналась, что совсем не чувствует меня. Незадолго до гибели она написала письмо, в котором призналась, что совсем не чувствует меня. Мне оставалось только одно – самому подать голос, затрубив из бункера, в котором я находился после кратковременной бомбежки. Но она, как дикий олень, уже окончательно ушла в степь, природу, став недосягаемой для моих приказов. Я бросил вслед за ней тура, но она еще раз оборотив ко мне свое лицо, искаженное ненавистью и безумием, ушла от погони и скрылась в чаще Подстерегающей Опасности. С тех пор я ее не видел. И через три дня прокопченная дымом пехота принесла мне не менее черную весть о гибели ферзя.
Мой белый ферзь. Я потерял тебя. Без ферзя игра обречена. Трудно представить, на какую долю удачи приходится рассчитывать, передвигая пешку на восьмую линию. Ценой гибели последнего полка драгунов и падения еще одной крепости на Востоке. Великое число звезд и обозримых современной математикой чисел меньше единицы. То есть единица, деленная на бесконечность. Что я говорю? Я заговариваюсь и занимаюсь бессмысленным делом. Всю игру направив не на спасение, не на победу, а на продвижение этой пешки. Остается еще один уровень бытия. Но за дымом вокруг я ничего не вижу. Я ничего не слышу, от удара в висок. Твоего короля побивают уже камнями, бьют горохом, поливают огнем из игрушечных пистолетов. Это даже не огонь, а конфетти, мишура насмешек и вопли улюлюканья. Такого позора и таких ошибок я еще не допускал. На фоне этих провалов уже не считается и ошибкой приглашение королевы на доску. Сейчас вся вселенная игры извернулась в ужасной агонии, исказилась в страшнейшем перегибе, которого нельзя было ожидать от нее, от деревяшек этих горящих на доске. Загорелась доска под ногами и король когда-то сильной и красивой игры теперь танцует, увертываясь от стрел без наконечников. Пора сдаваться, ибо грозит изящный мат, изящный для противника и противоположный по ощущением для меня. О, как взвою, о как зареву сейчас, пронзенный болью оскорбленного разума. Мне не дают передышки, а нужна всего лишь одна пауза, одна остановка, чтобы пешка, та самая героическая пешка, прошедшая всю войну, испещренная ударами и столкновениями, упала на ту сторону этого ада, этого пламени, чтобы появился на ее месте восставший из небытия ферзь. Чтобы совершилось чудо. Чтобы в дыму и пламени появилась белая, совершенная, великолепная, прекрасная, отточенная фигура ферзя. Тогда можно попробовать еще раз. Да зачем пробовать? Вся игра – это одна сплошная проба, не имеющая иных вариантов, обреченная стать настоящей игрой, единственной жизнью. Нет, она придет, она восстанет, она прорвет пелену безумия. Я так и жду ее звонка. Все мое существование от душевных глубин до прожженного дерева, до изъязвленной кожи превратилось в сплошной слух, ожидающий сигнала ее появления. О какая это будет блаженная минута. Как будет обескуражен черный король, как мгновенно изменится расстановка сил, хотя бы не в количественном, а в качественном отношении. Надо показать готовность к этому порыву – то, чего мне не хватало в отношениях с королевой. Этот прорыв на какое-то мгновение собьет спесь с врага и придаст силы моим воинам. Надо вновь заслужить ее любовь. Я понимаю, что сражение придется начинать сначала и сохранится перевес сил не в нашу пользу, но тем не менее – какой это будет взрыв. Этого взрыва боится как никогда черный король, который вот-вот подошел вплотную, до Возможных Пределов Своих Границ, стоит на парапете своей башни и, скрестив руки, напряженно наблюдает за уничтожением противника. Наши взгляды встретились. И мы посмотрели друг на друга – уже без хитрости, обнаженным взглядом. В его глазах сквозило раздражение, в моих – пустота, усталость и тупость. Да-да, тупость. Ибо если бы я выразил надежду или жалость затравленного зверя, то и она бы тут же была расценена как выброшенный белый флаг. Упование на ошибку противника – это и есть первый шаг к поражению. Остались-то король и та самая пешка, застывшая на краю своей смерти, славы и возможностей. И я эту пешку опекаю, я ее защищаю, ее прикрываю от удара. Это гонец в небытие, ему предстоит вызволить ферзя, выкупить королеву из плена вражеского небытия. Мои силы исчерпаны, мне грозит только повторение и тавтология моих действий. Мне грозил мат-двуходовка. Я оказался в Карьере Позора, и надо мной нависла гикающая черная конница, и тут начался минометно-гаубичный обстрел…
Я вспомнил все. На краю своей гибели я вспомнил белое платье моей королевы, белое облако моего счастья, белый яблоневый сад, где мы целовались. Я вспомнил еще и то, как постепенно, день за днем, белый месяц растаял и наши дни превратились в ад. Я стал слышать слова, которые были недопустимы между королем и его ферзем. Я долго думал о любви, я жил любовью, но любовь оказалась разорвана действием и противодействием с моей и ее стороны. Я вспомнил, как она пришла со своей матерью и выгнала меня из дому, как мне приходилось выслушивать полный бред, как она, рожая сына, не сообщила мне – к тому времени мы жили раздельно – и записала младенца на имя короля черных, и даже после этого – ну и что, имя, имя еще не аргумент – она давала возможность приблизиться мне, но тут же выдавала такие колена, что я еле сдерживал себя, не давая воли кулакам, как она на каждый мой визит с цветами вызывала милицию и, в конце концов, добилась своего, запретив мне навещать ребенка. Вспомнил, как ее образ постепенно гас – проходило время и время большое – десять лет, я покорялся ее воле, оставаясь каждый раз с жалкими кусками разбитых надежд. И когда король черных, соблазнившись выражением тупости на моем лице, потерял бдительность и повторился, я получил ту самую передышку, которая давала мне возможность двинуть той самой пешкой, у которой все было – бессмертие и почет – все, кроме имени, и заменить исчезнувшую в дыму пехоту на фигуру ферзя в ее белом платье. И вот он ферзь, моя королева, уже замаячила по ту сторону дыма. Лица нельзя было разглядеть. Но я так и почувствовал сладострастный взгляд, он пробился сквозь пелену времени, дали и жизни, уже другой, уже чужой, прожитой натужно, тяжело, изрубленной неоднократно жизни. Да, она была счастлива, она вновь купалась в облаке счастья и готова была возвратить это счастье мне. Ее глаза были полны решимости вновь воевать и двигаться, и любить, и сражать подуставшего ферзя с той стороны. Это было для нее второе рождение, это было для нее второе венчание. Я так и слышал ее слова благодарности и умиления, которые я слышал еще тогда, вначале, когда сделал ей предложение. Она приблизилась ко мне на предельно возможное расстояние. Мы уже дышали друг на друга – она из области воспоминаний, я – на краю своей гибели. Ход был за мной, и для Ее воплощения на доске нужно было сделать шаг. Не мне – шаг, а пешке, которая уже рвалась туда, уже была там и оглядывалась на меня, своего короля, в надежде получить прощальный взгляд. И даже шаг был сделан, нога была занесена над границей, разделяющей эту реальность от мира нерасчлененных и несотворенных творений. Мне нужно было только прохрипеть: "Вперед". Но я ее остановил. Я остановил пешку. И был оглушен треском – это черный король в досаде на свой промах хлопнул дверью и скрылся во внутренних покоях. Я присел на взрыхленную снарядом землю и в наступившей тишине погрузился в размышления. И через какую-то вечность, которая пролетела в одно мгновение, я принял решение. И положил фигуру белого короля у ног черного.
 

вторник, 20 сентября 2005 г.