Война такая простая сложная штука

Великая Отечественная для нас, Вторая Мировая для всего мира – эта война закончилась шестьдесят лет назад. Это «мероприятие» планетарного масштаба, устроенное по воле – дай Бог, сотни-полутора людей – было настолько потрясающим умы и судьбы людей событием в ХХ веке, что именно она претендует на роль основного, поворотного момента в истории человечества – и не только в прошедшем веке, но и в последующих за ним двух-трёх веках точно. Сейчас мы ещё не в силах это осознать до конца – способности среднего современного нам человека к историческому и психосоциологическому анализу всё же очень далеки от - даже не идеального, а хотя бы – оптимального уровня. Большинство представителей образующегося на наших глазах общества будущего всё ещё мыслят стереотипно, по образцу середины ХХ века, понятиями исключительно полюсного, негативо-позитивного мышления: хорошее-плохое, чёрное-белое, свои-чужие. Как ни странно – но будущее, приемлемое для всех, не наступит, пока большинство землян – а главное, большинство землян, управляющих другими землянами – не перейдут к новой для Homo Sapiens способности мировоззренческого modus vivendi – к способности видеть окружающий мир не в чёрно-белом, а в реальном цвете – как он есть. Странно потому, что зависит оное будущее не от технологий, не от освоения Марсов, не от революций в науке – а от небольшого поворота в сознании, никак почти не заметного со стороны.
Довольно интересный факт: если в войнах, предшествующих Второй Мировой, проявления рыцарства и соучастия к судьбе противника были пусть не основными, но не вызывающими удивления фактами – то в этой последней страшной войне для них не осталось места почти совершенно. Даже применительно к нашей Родине можно привести довольно часто употребляемые примеры: 1812 год. Бородино. Русские и французы крошат друг друга в фарш картечью, ядрами и багинетами. Из русского строя выбегает солдат с котелком и бежит к французам, упрашивая их по-русски пропустить его к ручью за водой – у него умирает раненый товарищ. Французы, непонятно как понявшие русский язык, не прекращая стрелять в русских, расступаются и пропускают старого солдата. И так же выпускают его обратно…. Первая мировая – все, наверное, знают о фактах «братания» русских и немцев. И так далее, и тому подобное – при желании из таких фактов можно составить многотомную энциклопедию по истинному рыцарству. А вот в ВОВ такие факты взаимного рыцарского отношения противников друг к другу неизвестны. По крайней мере, описанные официально. Что интересно – мы все знаем, как советский солдат спас немецкую девочку, и благодарные немцы ему поставили за это статую в Трептов-парке. Но где написано, как немецкий солдат спас русскую девочку? Где написано, что немцы были людьми, а не … не буду употреблять это вслух. Таких фактов нет! По крайней мере – в официозе.
Благодаря сталинской идеологической установке такие факты и не могли быть зафиксированы. С такими «фиксаторами» сразу же разобрался бы Берия. После чего не осталось бы ни самих фактов, ни таких хроникёров. В то время народ в славной стране СССР приучали мыслить не головой, а партийной железой – какова линия партии – таковы и твои мысли. Очень хорошо такой тип мышления изобразил Оруэлл. Кто не мог так мыслить или приспособиться к оной форме мышления – попросту не выживали. Естественный тоталитарный отбор, знаете ли…
В итоге и всё, что тогда печаталось, было строго идеологически выдержано. И ничего «негероического» о той войне в печать попасть просто не могло. А тот, кто сообщал окружающим какие-то «не те» факты – попадал автоматом не в печать, а совсем в другие места.
Тем не менее, далеко не все советские люди подменили свою память официальными статьями или ушли в лагеря. Кое-кто молчал, особо не распространяясь о настоящей правде – и всё-таки сумел её сказать. Как правило, своим родным или близким людям. И вот такая правда стоит, на мой взгляд, гораздо больше, чем все мемуары генералов, вместе взятые. Правда о НАШЕЙ войне. О нашей – по настоящему народной.
Мы с детства приучены к мысли: фашисты (немцы) – плохие, трусливые, глупые, жестокие. Советский воин – смел, умён, находчив, добр…. В общем, чёрное и белое. А настолько ли оно было так? И правда ли, что советский народ так сильно ненавидел захватчиков, что земля горела у них под ногами при каждом шаге?
На самом деле всё это – не что иное, как штампы. В той войне – как и в любой другой – было разное. Бывало, что земля у них под ногами и правда горела. А бывало, что крестьяне сдавали партизан в комендатуру. Бывало, что хуторяне шли на мотоциклистов с вилами и берданкой, а бывало – и встречали хлебом-солью, как освободителей от Сталина и колхозов. Первый раз в жизни меня поразило несоответствие штампов действительности, когда старый фронтовик мне рассказал, что в бой наши бойцы под Сталинградом шли не с криком «За Сталина!!!» и даже не «Ура!!!» а …. «…вашу мать!!!». Причём имелась ввиду мать не немецкого народа и даже не Гитлера. Имелась ввиду мать НКВДшников, стоящих в тылу наступающих бойцов с готовыми к стрельбе пулемётами. С гранатами под танки бросались не в порыве героизма – а в порыве безысходности. Ребята и мужики под Москвой не имели права отступить с занимаемых позиций – они имели лишь право там остаться. И думали они зачастую не о том, что позади Москва – а о том, что позади – заградотряд. И здесь, когда я впервые понял весь этот трагизм – тогда я осознал и подлинный героизм наших дедов. Ведь у них был выбор – можно было сдаться, так или иначе. Единственный выход, чтобы сохранить жизнь. В любом другом случае – неминуемая смерть. И героизм заключался даже не в самом прыжке под танк с гранатой – а в осознанном выборе своей смерти.
Я подрастал – и взрослые мне помаленьку – насколько можно было в те времена – рассказывали другую историю войны. Не ту, которую нам давали в учебниках и фильмах. Кстати, о фильмах – самый правдивый фильм о войне советских времён, по моему мнению – это «Живые и мёртвые». Для меня вообще загадка, как его выпустили…
Так вот, другая история войны состояла не из перемещений фронтов, массового героизма и ликования от победы. Она состояла – и состоит – из грязи, крови, страданий, смерти, изломанных судеб… и, как ни странно, из юмора. И из ненависти – но не только к противнику, а и к нашим же комиссарам, которых официально все так и воспевали. А немцев… Кстати, в народе их «фашистами» называют довольно редко – только когда рассказывают о действительных зверствах. Слова моей бабушки о немцах как о фашистах звучали только в двух случаях в рассказах о войне – когда «фашисты согнали нашу родню в землянку и сожгли двадцать семь человек живьём» и когда «фашист пролетел на самолёте, фукнул огнём – и вся деревня заполыхала»…. А так – «немцы». «Когда немцы у нас в дому жили, мы в сенях спали», «когда немцы деревню заняли – грабежа такого не было», «когда партизаны немцев одолели – нам пришлось в лес уйти в землянках жить»…
На Псковщине немцы простояли три года. В основном в то время отношения с местным населением у оккупантов были достаточно ровные. Немцы не мародёрствовали, не насиловали никого – в деревне стояла обычная воинская часть, и все друг с другом уживались. Мой дядя – которому в те времена было лет тринадцать, рассказывал забавную историю: он с пацанами соорудил т.н. «поджиг» - самодельную фузею из обрезка трубы. Соорудили – надо испытать. Но ведь бабахнет же! А в деревне немцы… Дождались они вечера, и подходят к околице, где стоит немецкий часовой – молодой парень, лет двадцати. Показывают ему поджиг и жестами вопрошают: мол, можно стрельнуть? Парню тоже интересно стало – он и показывает: давай, мол, пока никто не видит! Подожгли, шарахнуло!!! Почти как из пушки – аж в ушах зазвенело! И от леса эхо отражается – будто канонада. В деревне разом шевеление возникло - крики «Ahtung! Ahtung! Partizanen!» и всё такое прочее –беготня, суета и т.д. Этот Фриц молодой пацанам рукой машет – сматывайтесь, мол, от греха подальше! – а сам хватает «Шмайсер» свой и в поле, в белый свет, как в копеечку, в сторону леса палит – часовой всё-таки, едрёна вошь! На посту как-никак! Потом они не раз с этим Фрицем смеялись, вспоминая тот ночной переполох….
Самое начало войны. «Пошли мы купаться – как водится – девчонки и бабы – за одни кусты, пацаны с мужиками – за другие. Ну, плещемся себе в своих омутках… А тут – самолёт. Мы ещё их различать по звуку не успели научиться – наш, или немецкий. Потом глядим – немец всё-таки! Ну, глядим, как подлетает… И тут этот гад как даст очередь по речке! Все из воды – и по полю к деревне в чём мать родила! Все вперемешку! А когда там одеваться-то… А он, сволота такая, над нами кружит – и нет-нет да стрельнет! Смешно ему, заразе, как голые по полю бегают… Никого, правда, не убил и не задел – так палил, для смеха. Ну, мы и сами потом поржали над этой стометровкой….»
К весне 1944 г., когда наша армия начала выбивать фашистов со Псковщины, часть, стоявшая в деревне, ушла. И следом за ней пошли другие части – осуществляющие «тактику выжженной земли». Вот тогда и хлебнули мои родичи горюшка… От деревни осталось одно пепелище – и мало кто уцелел из жителей. Моя бабушка с детьми догадалась заранее уйти в лес подальше – и потому осталась жива. Фашистское командование не поручало творить зверства регулярным воинским частям – для этого у них были особые карательные части. Специально обученные звери...
Как только из деревни ушли последние немцы – в деревню пришёл дед. Чуть ли не раньше наших частей. С перебитой ногой, с палочкой… Из оренбургского госпиталя. Он уже отвоевался – комиссовали. Прошёл всю Финскую, почти всю Отечественную… Я видел его в бане. – на теле нет живого места. Такое ощущение, что он служил мишенью. Но пришёл живой – хотя практически инвалидом. В довершение всех бед пуля прошла ему через рот навылет – своротив челюсть и вынеся половину зубов. В общем, его изуродовало… Но он был жив – и его семья цела. А это было главное в то время…
Деда сразу поставили председателем колхоза. Что интересно – перед войной их с бабушкой раскулачили, как… середняков. За нежелание вступать в тот же колхоз. Отняли дом, выселили в лес на выселки (где бабушка и спаслась потом от карателей) и добавили ещё принудработ – не то два месяца, не то полгода. За несогласие с генеральной линией. Но в колхоз они всё равно не пошли… И тут вдруг мой дед – председатель колхоза! И так бывает….
Другого моего дядю в 16 лет угнали в Германию. Было это в 1941. Вернулся он в августе 1945. Немецкий выучил в совершенстве. На разных диалектах. Стал специалистом по наладке станков – наисовременнейших на то время. А обучался он немецкому поначалу так: поставили копать какую-то траншею с немцами. Они ему – принеси, мол, лопату. Он – не понимаю… По башке! Рукой показывают на кучу инструмента : «Дас шифт!». Он несёт что-то… Не то! По хребту! Вот этим самым! Принёс лопату – бить не стали… Так и запомнил первое слово по немецки….
Потом – работа на заводе «И.Г. Фарбеиндустри». Оборонное предприятие. Их, русских пацанов, туда закинули лишь оттого, что Восточный Германский фронт сожрал всю арийскую рабочую силу. Проживание – в бараках, наподобие концлагеря, кормёжка – баланда из брюквы и кусок эрзац-хлеба. Но тут дяде Жене повезло – его поставили к старому мастеру, который его принялся всерьёз обучать своему ремеслу. Дядя поначалу не хотел «помогать фашистам», прикидывался «русским недоумком», но как-то мастер ему сказал: «Ойген, ты прекрасно понимаешь немецкий. Ты не хочешь учиться у меня – от того, что не хочешь помогать Гитлеру. Что ж, я не могу тебя заставить – и не хочу заставлять. Но я – старый человек, и лучше меня здесь никто эти станки не знает. Ты подумай вот о чём: кто бы ни победил в этой войне – ваш Сталин, или наш Гитлер – это всё равно не наша, а их война. И ты, и я – мы простые люди, рабочие, а не политики. И после войны должны работать заводы и ходить поезда. И после войны – при любом её исходе – будут нужны специалисты. Если победит Россия – ты сможешь помочь своей родине больше, если будешь что-то уметь. Правильно? Если победит Германия – неужели ты повесишься? Ты всё равно будешь жить – а даже рабу лучше жить в роли специалиста по станкам, чем вручную добывать гранит в каменоломнях. Подумай об этом!».
Дядя Женя подумал – и начал учиться. Станки он освоил от и до и…. начал диверсионную деятельность! При наладке очередного станка он недозагибал шпильку на какой-нибудь шестерёнке и через две-три недели эта шестерня соскакивала с вала, попадала в трасмиссию и… Aufwiderseen! В общем, данный станок можно было уже не чинить. Никогда. А где взять новый станок в стране, истощенной затяжной войной, где всё уже брошено не на производство станков – а на отливку пушек? Кто возьмётся решить такую головоломку? Особенно когда в течении месяца встаёт целый огромный цех, выпускающий детали неизвестнокчемунооченьважные?
Представьте себе, его вычислили. У них и на заводе бродили ихние, красно-коричневые комиссары – со значком в виде свастики. Их партработники. Не любили их простые немцы – ну, как и у нас на заводах-стройках к партийцам относились – только, наверное, похуже даже. И факт этой диверсии был вскрыт. Сумели!
Как дядьку не расстреляли просто-напросто – он и сам не понял. Что его спасло? Но в барак его притащили и бросили просто сине-чёрного. Били палками – решили, видимо, забить насмерть – а он всё равно выжил. И после этого перевели уже в натуральный трудовой концлагерь.
По всем законам жанра это был конец. Да и из того лагеря почти никто не выжил. И не потому, что фашисты всех расстреляли или отправили в газовые камеры. Они не успели это сделать – лагерь начали бомбить. И наши, и союзники, попеременно. Дядя рассказывал, что при бомбёжках иногда происходят удивительные вещи – человека взрывной волной заколачивает в землю, буквально выбивая его из одежды. На трупе – ни царапинки, человек наполовину в земле – и голый….
При очередной бомбёжке ему удалось бежать. Но до конца войны было ещё немало… Бродил он по Эльзас-Лотарингии, пока не прибился на какую-то ферму. Старик и старушка жили там. Ему, несмотря на то, что он беглый, выделили даже свою собственную комнату – которая принадлежала ранее их сыну, убитому под Сталинградом. На которого мой дядя оказался удивительным образом почти абсолютно похож. Они понимали его правильный берлинский диалект – а он не мог понять их. И сколько радости было у стариков, когда он их наконец понял! Помогал им по хозяйству – и его даже хотели женить на их дочке. Но тут пришли союзники.
На всякий случай дядя Женя спрятался в каком-то подвале под бочкой – слишком много немецких войск валило на восток, спасаясь от американцев – шлёпнуть могли не задумываясь. И вот на третий день «жизни Диогеновой» он услышал английскую речь!
…Американцы пихали ему радостно шоколад, сигареты «Кэмел», восторженно вопили «Рашен!!!» «О кей!!!», «Викториа!», и всё в таком духе. И дядя Женя попал в… лагерь. Для перемещённых лиц, правда. Условия после немецких лагерей очень даже ничего. И началась обработка.
Для начала его проверили на предмет немецкого шпиона. Чисто. Потом им всем – перемещённым лицам – начали крутить кино о разных тёплых странах и уговаривать переехать жить в любую точку земного шара. Кто-то соглашался – и исчезал. Большинство твердили: хотим домой. Им говорили, что дома будет очень плохо – надо признать, союзники знали, что говорили. Наши пацаны этого ещё не знали и не верили. В конце концов к ним допустили нашего политработника.
- Ребята! – обратился он к ним с искренней радостью в голосе. – Мы знаем, как вам было трудно на чужбине и сколько вы перенесли…
 Речь его закончилась так:
- Родина-мать вас прощает и ждёт!!! Вы снова нужны своей стране!
Это для нас, наверное, полный кирдык такое услышать. В те времена эту речугу встретили чуть ли не аплодисментами…
Американцы передавали их нашим на мосту через Эльбу, кажется. Среди исковерканных бомбёжками ферм моста ребят встретил майор с обожженным, без бровей и ресниц, красным лицом, что-то подписал американцу и проследил, как тот уехал. Пацаны оказались теперь в советской зоне оккупации. Теперь майор обратил внимание и на них.
- Что, суки, отожрались на немецких харчах? На нашем, ворованном для вас хлебушке? Ну, б…ди! Мне ползадницы оторвало, морду спалило – а вы всю войну на Гитлера работали! Твари! Марш в машину! Будет вам на родине тёплый приём!
И начался путь домой. На машине их провезли километров пятьдесят – подальше от американской зоны, чтобы обратно не убежали. А дальше – пешочком. По разрушенной Германии, среди наших войск – с которыми им лучше было не встречаться…
Мародёрство вокруг царило повальное. Наши разве что кирпич битый не собирали…. «Трофейная Япония, трофейная Германия – пришла страна Лимония, сплошная чемодания»…(с). Собственно, мародёрствовали далеко не все воины-освободители – а те, кто имел право бродить по Германии. Те же политработники и НКВД. Обычные боевые части не особенно разбредались – боевой порядок как-никак. А ребят-перемещенцев при продвижении пешим порядком в сторону Родины перевели на питание… самообеспечением. В общем, что найдёте – тем и питайтесь. Ясное дело, приходилось и подворовывать, и мародёрствовать тоже.
Местами сохранялись нетронутые войной городки и фольварки. Но туда лучше было не соваться – чтобы не столкнуться с нашими. Как только патрули или какие-нибудь бойцы выясняли, кто эти ребята молодые в гражданском и говорящие по-русски… начинался в лучшем случае геморрой с унижением и выяснением, а в худшем – с мордобитием и отжиманием. Наши же отбирали у наших же всё, что представляло хоть какую-то ценность: куртки, сапоги, ботинки, еду, курево… Так что вид у пацанов был прямо скажем, не очень – босые, в каких-то лохмотьях и тощие, как скелеты. Иногда наши бойцы что-то и давали щедро и относились по-людски – и тогда каждый раз выяснялось, что эти солдаты освобождали какой-нибудь концлагерь и в курсе «немецких харчей». Но в целом это было редкостью – о немецких концлагерях в нашей армии тогда не очень-то знали, и каждого, побывавшего в третьем Рейхе даже не по своей воле, считали изменником Родины. То есть даже хуже, чем фашистом…
Так или иначе, группе удалось добраться, в конце концов, до наших границ. Дальше пошло легче – в Смоленске их посадили в товарный вагон и переместили теперь уже в советский лагерь – для допросов и выяснения. Обошлось – никого не посадили и не сослали, разослали по домам.
Дальше была служба в Морфлоте – и запрет работать на любом заводе с металлом. Рубили всяческую возможность переехать из посёлка в город – «Не забывай, Фёдоров, где ты был!!!». Так и проработал дядя Женя почтальоном…. А руки у него были – золотые! А порядок в доме – чисто немецкий! А на аккордеоне он как играл!
Вот всего две истории о войне с её изнанки. Мне кажется, задаваться вопросом «кто прав?» относительно ЛЮБОЙ войны безнравственно. Тот, кто на самом деле неправ – вы его не достанете. А тех, кто исполняет волю и правых и неправых – или просто, оказывается, втянут в эту мясорубку – да какая разница, на каком языке говорил солдат и какую форму носил? Думаете, все солдаты мечтают носить форму и стрелять? Они мечтают жить. Просто жить. А если вы хотите кого-то судить – то судите не по форме, а по делам.
Война – это не парад.