Утро

Я опять сижу на этой кровати, застеленной все той же простыней с разноцветными собачками. Взгляд цепляется за все что угодно: подыхающие на подоконнике цветы, дешевые, облупившиеся от времени обои, глаз собачки на простыне, давным-давно прожженный сигаретой. Все что угодно, лишь бы не видеть это одухотворенно-холодное лицо.
Я помню, что раньше оно могло выражать страх, боль, а от страсти ее глаза становились сумасшедшими. Она умела плакать. Сейчас ее лицо—маска из грязного льда, лед неумолимо медленно тает, с каждым днем лицо меняется, почти незаметно. И каждое утро я боюсь увидеть на подушке грязноватые подтеки.
Настоящее наказание быть ее сиделкой, помнить, какой она была тогда…
Сорванный шепот касается моих рук, и я поневоле прислушиваюсь, стараясь поймать истину в словах умирающей сумасшедшей. Я записываю ее предсмертный бред. Потом она встанет и начнет превращать его в черные буквы на белом фоне. А я вчитываюсь, вчитываюсь, пытаясь найти ключ. Мне кажется, что если я напрягу воображение, сосредоточусь, вникну в смысл этих примитивных рассуждений, которым чужда логика, я пойму, зачем я всегда рядом с ней. Почему я не имею права покинуть ее даже на секунду, почему я не имею права прикоснуться к ней. И даже когда ее пальцы тянуться ко мне, наши руки не могут встретиться. Их всегда разделяет тонкая, но плотная преграда, похожая на застывшую воду…