Уходящая модель

УХОДЯЩАЯ МОДЕЛЬ

Драма любви в 2 частях, 3 картинах
С возможным прологом

Действующие лица:

Он. Иван Сергеевич Громов. Журналист.
Беззаветно любит ее и все чего-то ждет. Прямоват. Простоват, но не лишен обаяния. В первой части ему 47 лет.

Она. Лара Измайлова. Манекенщица.
Его любит-не любит. Знакомство с ним внесло в ее жесткую жизненную схему с одной стороны небольшое душевное тепло, которое ей вроде как бы и не к чему, а с другой - дискомфорт, который все больше и больше заставляет ее задумываться о своей жизни. В первой части ей 23 года.

Между 1 и 2 картинами проходит 3 месяца.

Между 2 и 3 – 5 лет.
История эта происходит в период «перестройки».

Либретто возможного для некоторых театров рекламного пролога.

Подиум, на котором Лара демонстрирует наряды какого-то модельера или фирмы, начиная от трусиков, лифчиков, обуви до пальто и шляпки. Идет стриптиз наоборот. Свет. Музыка. Голос диктора вещает о том, что надето на Ларе. Чуть ли не каждое предложение начинается со слов: «Модель Лара любит… белье…». Громов с фотоаппаратом снимает Лару. Одет как обычно фотокорры: в несколько мешковатых брюках и куртке.
К концу пролога Лара полностью одета для 1 картины.

Действие 1.
Картина 1.
Комната в однокомнатной квартире, которую только что получила Лара. Она еще здесь не ночевала ни одной ночи. Вещи пока не расставлены по своим местам. Чемоданы. Тюки. На них гитара. Швейная машинка. Связки книг. Коробки с посудой. Тахта. На столе художественный беспорядок: шкатулки, неподключенная настольная лампа, фен, старинная чернильница, статуэтка балерины, керамические вазы, веер, да мало ли что еще. Тут же фотография в рамке. Кто изображен на фотографии зритель не видит.
Входят Лара и Громов с баулом на ремне через плечо. Верхнюю одежду кладут на один из тюков.
Она: Вот теперь я наконец-то могу пригласит Вас к себе и надеюсь, что Вы всегда будете здесь желанным гостем. Конечно, если бы не фирма «Виктор Сеймор», я бы никогда не купила квартиру. Мне просто повезло.
(Начинает говорить противным елейным дикторским голосом).
Эксклюзив для манекенщицы Лары. Белье в стиле «секси»: или цвета пламени из хлопка, или глубоко розового цвета из атласа с широкими белыми или черными резинками. (Снова говорит своим голосом)
Когда Вы меня снимали, я видела, что Вам нравится.
Он: Когда это делаешь ты – не понравиться не может. Значит, я сегодня выступаю в роли кошки, которую в древности запускали в новый дом первою, чтобы потом убить.
Она: Да бросьте Вы, Иван Сергеевич. Неужели я на это способна?.. А Вы куда-то пропали, когда недавно нас классно снимали «секси» ТОПЛЕСС на снегу в этом же белье в унтах и меховых шапках на фоне вертолета.
Он: Не замерзла?
Она: Не успела. Перед этим все отлично подготовились.
Он: Командировка не вовремя подвалила в район… Не обижайся только, хочу задать откровенный вопрос, к сожалению запоздалый, так как материал о тебе уже прошел: когда ты снимаешься почти в обнаженном виде, да наверное и полностью, у тебя не возникает…
Она: У меня на этот счет никаких комплексов. Когда меня фотографировали без лифчика, я думала только о работе, и у меня даже мысли не возникало, что меня увидят тысячи людей.
Он: И никогда не возникало?
Она: Почему-то только теперь я немного изменилась, стала, что ли, менее безразличной. Раньше, когда меня на работе просили снять майку, я отвечала: «Пожалуйста», а теперь спрашиваю: «Что я надену вместо нее?» Так что на ваш вопрос, Громов, я не обижаюсь. А обижена я Вашим поведением на этой совершенно дурацкой дискотеке, где мы так нелепо оказались. Надеюсь, Вы, не считаете меня девушкой-диско. Несмотря на мою профессию.
Он: Не понимаю, при чем здесь это. И не чувствую никакой своей вины.
Она: Да? Ну Вы и чудик. На дискотеке, где весь вечер я была почти в своей компании и где каждый прыгает как ему вольно, хватать меня за руки и предлагать мне танцевать под эту попсу нечто вроде вальса? Ну Вы даете, Иван Сергеевич. Я понимаю, что Вы тоже не постоянный посетитель дискотек, но чутье-то какое-то надо иметь!
Он: В школе меня успели научить только вальсу, и я с тех пор танцую только в его ритме.
Она: Посидели бы с коктейлем и не выдергивали бы меня так нагло из компании моих знакомых. Ведь все равно мы договорились уйти вместе. Из-за Вас я, кажется, не натанцевалась. Смотрите: в танце сейчас человек самостоятелен и не нуждается ни в какой поддержке. (Танцует. И вдруг в танце очень внимательно, приглядывается то к Громову, то к фотографии на столе. Резко берет фотографию и убирает ее в стол).
Он: Что так? Кто это?
Она: Самый лучший в мире человек. Но Вы с ним кажется не совместимы. Не хмурьтесь. Честное слово, в этом нет для вас ничего обидного.
Он: Сколько времени?
Она: (Смотрит на часы). Вы уже опоздали на последний троллейбус.
Он: (Засобирался). Ну и что. Пойду пешком.
Она: На Сарафановку. Это 20 километров.
Он: К утру дойду. Деньги мы все равно просадили. Так что на такси у меня нет.
Она: А у меня они все всажены в квартиру… Иван Сергеевич, Вы останетесь у меня, предварительно позвонив домой из автомата. Он у подъезда.
Он: Мои все у знакомых на даче. С ночевкой.
Она: Вот и проблема отпала. Остаетесь.
Он: Придется.
Она: Да не делайте Вы вид, что это Вам так неприятно. А я постараюсь вас развлечь. Конечно я не сержусь. На чудиков сердиться невозможно… Это надо придумать! На дискотеке читать стихи. Да еще такие сексуальные. По-моему, это верх эротики. А может вы их так читали? Да еще так смотрели на меня. Жуть! Громов, я хочу их запомнить с голоса, и, если я когда-нибудь буду актрисой, что вообще-то невероятно, буду их читать.
Он: Но это же мужские стихи.
Она: Ну и что? Ой, потом я расскажу вам, как я впервые задумала стать актрисой. Смех! Громов!.. Ну, Громов. Давайте с голоса. А? Вы начните, а я подключусь и постараюсь запомнить.
(Он и она дуэтом на полном серьезе и одновременно забавно, то по очереди, то перебивая друг друга, довольно трогательно читают Есенина).
Сыпь, гармоника. Скука… Скука…
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука.
Пей со мной.
Излюбили тебя. Измызгали –
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Али в морду хошь?
В огород бы тебя на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.
Сыпь гармоника. Сыпь, моя частая
Пей, выдра, пей.
Мне бы лучше вон ту, сисястую, -
Она глупей.
Я средь женщин тебя не первую…
Не мало вас,
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.
Чем больней. Тем звонче,
То здесь. То там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям.
Вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая. Я плачу,
Прости… Прости…
Она: (Хлопая в ладоши). Громов! Класс! И зачем Вы что-то пишете. Вам надо зарабатывать деньги чтением Есенина с эстрады.
Он: Не хочу читать чужие стихи. Я хочу написать свой роман.
Она: Так это же очень трудно.
Он: Ну и что!
Она: Иван Сергеевич, а до этого Вы никогда не пробовали писать романы?
Он: Нет.
Она: А почему? Ведь Вы давно пишете.
Он: Публикации в газетах полностью отличаются от ткани повести или романа. В любом газетном материале должна быть сиюминутность, злободневность. Она ведь есть, наверное, даже в моем материале о тебе. Хотя вроде какая злободневность может быть в материале о модели. А созревание подлинного художника в наше время происходит значительно позже, чем скажем, в XIX веке. Пушкина в 37 лет уже не было. Сейчас его и в Союз писателей не приняли бы, сказали: «Подожди, Саша. Еще годика три, а там примем в молодежную секцию».
Она: А я, как модель, - художник, по Вашему, или нет?
Он: Конечно.
Она: И что? Мне и таким как я тоже дозревать до 50? А потом – оп-ля!
(Принимает позу)
Он: Момент. Я сейчас сниму. (Лезет в баул за фотоаппаратом).
Она: А снимать меня профессионалам можно на подиуме и в нашем ателье только с письменного разрешения нашей администрации. Не надо, Громов. Тем более я никогда кажется не разрешу вам снимать меня в ателье.
Он: Почему?
Она: Без объяснений. И не ищите в этом ничего такого… Вы остановились на самом интересном.
Он: Лара, у вас своя специфика, основа которой молодость. Как и в балете. Хотя там… Взять ту же Плисецкую…
Она: (Сжав кулачки и топая ногами). Идите и смотрите свою Плисецкую, а в наш дом моделей больше не приходите. Искусство должны делать молодые. Такие как Плисецкая редчайшее исключение, а лучше, чтобы таких исключений и совсем не было. Необходимо вовремя уходить со сцены. Правда, наверное, писателям это не обязательно.
Он: Я пока не писатель.
Она: Давно пора. Но писателям, если и не уходить, то хотя бы фотографии свои старбеньские не печатать. Посмотришь на него, старого дурака, и читать не хочется… Громов, к вам это не относится. Вы еще хоть куда.
Он: Куда-куда?
Она: Да хоть куда. К тому же Вы еще зреете, зреете, дозреваете.
Он: (Начинает говорить увлеченно, страстно, размахивая руками. Она слушает его, открыв рот, хлопая глазами, в какой-то момент надевает очки. Иногда герои становятся похожи на учителя, объясняющего урок ученице, или на отца что-то выговаривающего дочери. Текст монолога может в каких-то местах прерываться. В эти моменты сцена может в каких-то местах прерываться. В эти моменты сцена может играться мимически. Он говорит, а ей очень интересно. Что говорится – неважно).
И не только писатели прошлого, но их герои как-то разом кончали с молодостью. Печорину нет 30, а он чувствует себя глубоким стариком. А уж мироощущение у него совсем не молодежное. Онегин, Рудин, Грушницкий, Обломов – все «косят» под стариков. А ведь они всего на несколько лет старше тех, которые прыгали сегодня на дискотеке.
Лара, я хочу написать роман молодости. Для примера возьму, наверное, девушку, особенности профессии которой в том, что она всегда на людях. Эта манекенщица, актриса, экскурсовод. Да хоть продавец… Пожалуй нет… Продавщица не подойдет. Там денежный интерес. Значит начинается азартная игра. А игрок может обладать целой гаммой чувств, кроме искренности, не связанной с деньгами. Мне нужен человек, в котором есть какая-то прозрачность, принимающая на себя любые ситуации сюжета. И рассматриваю я этого человека как своеобразную модель. Вот в журнале «Топ-модель» есть рубрика «Раздень модель», скажем, Клавдию Шиффер, а потом одень. То есть, я хочу сказать, что есть модель Лара, которая мне очень нравится, которую, как мне кажется, я чувствую и могу понять; и вот на эту модель я примеряю любые коллизии, может быть даже самые невообразимые. Девушка будет жить в предлагаемых обстоятельствах. А самая главная моя мечта в этой ситуации, чтобы она вырвалась из-под опеки и зажила самостоятельной жизнью, удивляя и восхищая всех и прежде всего меня. Как, скажем, Анна Каренина у Толстого. Он начал писать о совсем другой женщине – Марии Александровне Гартунг, дочери Пушкина, намереваясь пригвоздить ее к позорному столбу. Героиня вырвалась из-под его осуждающего пера и начала крутить стариком, правда, в то время он был совсем не старик, как хотела. Что ему оставалось делать? Только бросить ее под поезд. Но она ему отомстила. Мне кажется, что всю свою жизнь он любил только одну женщину. Придуманную Анну. А Вронский на страницах романа видит обнаженную Анну только уже на цинковом столе.
Она: Я поняла. Раздень Синди – одень Синди.
Он: Говоря обобщенно, именно этот смысл. Я хочу делать девушку тепло, с любовью. В газетных статьях всегда так стараюсь. Не знаю: насколько получается. Автору трудно судить о своей вещи, когда она уже вышла в люди. Специально делать плохо – этого, конечно, никто не делает. К сожалению, иногда получается.
Она: Я, правда, газет не читаю, но то, что Вы Напечатали в «Дизайн-имидж», да еще обо мне… По-моему, нормально. Не хуже чем у других.
Он: Не хуже… но и не лучше. А я ведь всегда влюбляюсь в тех, о ком пишу. Про тебя и говорить нечего. Почему ты? Да потому, что ты сразу врубаешься в суть дела. И от тебя неведомо каким образом начинают исходить свет и тепло.
Она: Ой, как красиво говорите… А ведь обиделся. Хуже-лучше. Конечно. Чуть ли не прямым текстом написать о том, что я у нас самая красивая. А Вы подумали о том, что мне еще работать с ними?.. Да не обижайтесь, Громов. Все равно здорово! Так что валяйте. Пишите. Только мне почему-то чуточку страшновато. Сама не знаю почему… Конечно моя профессия сейчас одна из самых престижных и я очень счастливый человек, но почему-то иногда… приду к себе вечером и в слезы. Не знаю почему. Но не надо об этом… Я обещала вас развлекать. Вот сейчас и буду объясняться в любви неизвестно кому. Я без ума от таких людей, которые просто идут по свету и им вроде бы ничего не надо. Мои мамуля и папка такими были. Нет их уже. Подайте гитару, Иван Сергеевич. Правда, я владею всего тремя аккордами, которым меня научил Вит. Не успел. А хотел. Разбежались быстро. Жаль. Не его конечно. А то, что на гитаре не выучилась. Ну да ладно. Как получится.
(Она поет как будто объясняется в любви не кому-то, Бог знает кому, а ему Громову, и до него доходит это).
 Люди идут по свету
Им вроде немного надо.
Была бы прочна палатка,
Да был бы не скучен путь.
Там с дымом сливается песня.
Ребята отводят взгляды,
И шепчет во сне бродяга
Кому-то: «Не позабудь».
Они в городах не блещут
Манерами аристократов,
Но в тихих концертных залах,
где шум суеты затих, витают в бродячих душах
Бетховенские сонаты,
И лучшие песни Грига переполняют их.
Люди идут по свету.
Слова их порою грубы.
«Пожалуйста», «извините»,
С усмешкой они говорят,
Но грустная нежность песни
Ласкает сухие губы
И самые лучшие книги
Они в рюкзаках хранят.
Выверен старый компас.
Проверены карты и сроки
И выштопан на штормовке
Лавины предательский след.
Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство дороги,
А ветер рвет горизонты
И раздувает рассвет

Люди идут по свету
Им вроде немного надо.
Была бы прочна палатка,
Да бы не скучен путь.
Там с дымом сливается песня.
Ребята отводят взгляды,
И шепчет во сне бродяга
Кому-то: «Не позабудь».
И почему я так поздно родилась? Мне все кажется, что тех ребят с гитарами и рюкзаками недолюбили.
Ой, как я впервые захотела стать артисткой! Ухохочешься! Мне лет 5 было. По телеку фильм показывали с Гурченко, где ей больше 100 лет, но она еще такая… ну прямо как сейчас. Я нашла химический карандаш и так густо-густо себе брови навела и губы накрасила. А тут мамуля: «Ларочка, пойдем со мной в магазин». Взяла меня за ручку, не глядя, и пошли. Вдруг дождик как из ведра. Прибежали в магазин, муля как глянет на меня… Что было!
Он: Потом прошло? Желание?
Она: А зачем? Я с первого класса ходила во дворец пионеров в «Театр моды». Сама скрою, сама сошью и сама продемонстрирую. Мы с гастролей в Москве не вылезали. То у Зайцева, то у Юдашкина, то у Милы Надточий. Так что сразу после школы без всяких проблем - готовая модель. Сейчас почти не шью. Потребности нет. Но если понадобится, то смогу – и лучше других. Я даже и не заметила как переместилась во взрослый театр моды. Конечно, если это театр. Заметила позже. Громов, а о вас-то я должна хоть что-нибудь знать.
Он: По-моему, ты и так все знаешь. Факультет журналистики. Газеты разные. Женат. Ничего нового и особенного не могу сообщить. А не знаешь ты вот что. Мне было лет 8, когда весь Союз пел песню, которая мне малышу показалась тогда, что она про меня.
Она: А на самом деле?
Он: Ничего подобного у меня нет, не было и не будет. Сейчас.
(Берет гитару и поет «Тишину» . Поет совсем как Владимир Трошин, только лучше. Она слушает, как всегда открыв рот и хлопая глазами).
Ночью за окном метель, метель.
Белый беспокойный снег.
Ты живешь за тридевять земель.
Ты не вспоминаешь обо мне.
Знаю я – ни строчки не придет.
Память больше не нужна.
По большому городу бредет
Тишина.
Ты меня не ждешь давным-давно,
Нет к тебе путей-дорог.
Счастье у людей всего одно,
Только я его не уберег.
Ночью мне покоя не дает
Горькая моя вина
Ночью за окном звенит, поет
Тишина…
Только б мне тебя найти, найти. Отыскать в любом краю,
Только бы сказать тебе: «прости»,
Руку взять любимую твою.


Рассказать как ночи напролет
Летом и зимой без сна
Здесь тебя со мною вместе ждет
Тишина…
Знала б ты как ночи напролет
Летом и зимой без сна.
Здесь тебя со мною вместе ждет
Тишина…
(После окончания песни идет мелодия «Тишины». Громов приглашает Лару на танец. Идет Большой вальс их зарождающейся любви. И вдруг Лара резко останавливает танец).
Она: Ну и что из того, что я люблю это поколение? Особенно мужиков. Особенно чудиков. Скорее даже не люблю, а уважаю. И если ваши заморенные девицы вас недолюбили, то почему именно я должна долюбливать какого-то, пусть даже не самого противного представителя тех, «которые в городах не блещут манерами аристократов»? И это в то время, когда все тротуары вымощены «Дерзкими и красивыми». Громов, а?
(Молчание)
(сидя на тахте. Уставившись в пол глазами. Очень серьезно). Я ненавижу вашу жену… Я ненавижу Вашу жену… Я ненавижу вашу жену…
Он: Что с тобой? По-моему, у тебя нет никаких оснований для любви или ненависти к ней. Ведь ты ее совсем не знаешь. А если бы узнала, то наверняка бы вы подружились и выступили против меня единым фронтом.
Она: Из всех чувств у меня к ней может быть только полное равнодушие или ненависть.
Он: Да почему?
Она: Вы поразительно нечуткий человек, Громов. Наверное, мне хочется, чтобы у вас была хорошая жена. И тогда бы Вы просто не обратили на меня внимания.
Он: На тебя нельзя не обратить внимания.
Она: Да ладно Вам. Конечно же я для вас самая красивая. Влюбился, влюбился, влюбился, чудик Громов. Чудик он и есть чудик. (Берет со стола веер и играет им перед носом Громова). Влюбился, влюбился, влюбился. (тот пытается поймать ее. Поймал. Сажает к себе на колени). А вот это не надо.
(Резко вырывается)
Это же простая истина, миленький Громов, что если бы у вас была хорошая жена, а Вы даже будучи полным козлом, то… «Жил был у бабушки серенький козлик, серенький козлик, серенький козлик… и т.д., то вы не были сейчас здесь и на завтра не пригласили бы меня в ресторан.
Он: Извини, я еще как-то не успел.
Она: А я уже вас поблагодарила и заранее приняла приглашение (Садится рядом с ним на тахту). А вот теперь можете всю оставшуюся часть вечера рассказывать мне, какая она хорошая… если получится, конечно.
Он: После такого предисловия вряд ли.
Она: Переносится на более поздний срок… Нет, не могу я понять таких мужиков…
(Молчание)
Иван Сергеевич, а Вы жене изменяли?
Он: (Сразу же). Нет.
Она: Никогда-никогда?
Он: Никогда.
Она: Да Вы еще и подкаблучник. (Дразнится). Подкаблучник, подкаблучник, подкаблучник.
Он: Я пошел. (Одевается. Берет баул).
Она: Куда?
Он: «Где оскорбленному есть чувству уголок».
Она: Иван Сергеевич, не сердитесь, пожалуйста. Ну, не буду больше. Честное слово, никогда не буду. Что я, дура что ли? Оставайтесь и не думайте ничего такого. На кухне там кресло огромное-огромное стоит. Грузчики туда как специально для Вас занесли. Вам там хорошо будет.
Он: Кажется, мне уже никогда не будет хорошо.
Она: Будет, Громов, будет. Только никогда и ни о чем меня не просите. Все придет само.
Он: Или не придет.
Она: Не люблю пессимистов.
Он: Я выпадаю… в кресло. (Уходит на кухню).
(Лара раздевается, ложится, укрывается одеялом. Некоторое время молчание).
Она: Громов, а Громов. Вы не спите? Мне скучно. Вы мне напоминаете Серого Волчка из любимого мультика «Сказка сказок». Где же Ваша колыбельная?
(Из кухни крадущейся походкой Волка с вытянутыми руками и зверской физиономией из мультфильма «Ну, погоди» является Громов).
Ну, погоди! Волк-то не тот.
(Громов делает постную физиономию, садится на край тахты и напевает).
Он: Баю-баюшки баю.
Не ложися на краю.
Придет серенький волчок
И утащит за бочок.
Она: (Доверчиво тараторит). Ну зачем это надо было делать? И чего ты добился. Ладно – пусть я не доросла. Что из этого, что я хочу быть похожей на Галю Ганскую и Олю Мещерскую? Лучше их во всем мире нет. Это совсем не повод отбирать у меня книжку и драться. Все равно буду как Галя Ганская. Буду. Буду. Буду. А тебя я не смогу больше любить. Ну может быть вот столечко.
Он: Лара, что с тобой? Успокойся. (Пытается ее поцеловать).
Она: (Резко). Это не Вам. Идите к себе на кухню. Ой. Громов, простите меня и идите лучше в свое кресло.
(Громов уходит. Свет постепенно гаснет)

***
Утро.
Она: (Проснувшись, надевает халат и негромко зовет). Громов. Громов. Иван Сергеевич. (Не дождавшись ответа, встает, собираясь идти на кухню, подходит к столу, берет записку и читает).
«Лара. С добрым утром. Надеюсь, что вечер у нас будет не менее добрым. В 21.30 я жду тебя в «Якоре». Столик будет заказан».
Ща. Разбежалась… Да конечно же приду. Ведь сама напросилась. (Садится за стол, достает фотографию, ставит ее перед собой). Говорят, что на новом месте всегда снится суженый. Вот он мне и приснился. (Внимательно всматривается в фотографию). Конечно, может быть и такое. Но чтобы настолько…
(В отчаянии с обидой колотит кулачками по столу) Федот да не тот. Федот да не тот. Федот да не тот.

Конец 1 картины.




Картина 2.

Прошло 3 месяца. В квартире у Лары все расставлено по местам. На столе так же масса безделушек и фотография, которую Лара, войдя в комнату, моментально спрячет в стол.
Входят Лара и Громов с баулом, на ходу продолжая разговор. В руках у Лары полиэтиленовый пакет, в котором могут быть хлеб, свертки с овощами, мясом и т.д. Часть каких-то хозяйственных вещей и продуктов могут быть в бауле Громова. Лара разгружает все это по ходу диалога и расставляет по местам.
Лара одета просто и со вкусом. Зато Громов как бы сошел со страниц модного журнала. Элегантен и с претензией на хорошие манеры.
Он: Ты мне сегодня приснилась. Впервые. Хочешь расскажу?
Она: Нет. Представляю, что Вы там насмотрелись… А вообще-то интересно. Конечно.
Он: Будто мы с тобой ходим по магазинам типа «Гостиный двор», что-то ищем и не находим. Города разные, магазины разные, и вроде бы мы вместе, но все время ощущение какой-то горечи. И горечь эта какая-то странная. Приятная что ли. Хотя как может быть приятна горечь?
Она: Громов, города-то хоть заграничные?
Он: Нет. Гостиные дворы, а кругом русское поле.
Она: (Задумчиво). Все мы странники на этой земле, как кто-то когда-то сказал.
Он: Этот кто-то, кажется, говорил о дачниках.
Она: Ну уж нам-то быть дачниками не грозит никогда.
Он: Хрустальная мечта моей жены – купить дачу. Кажется, она никогда не осуществится.
Она: А так хочется иногда пожить на природе. Клубники наесться до диатеза, на лодочке покататься. Да позагорать наконец-то нормально. Так нет же. Все солярий, солярий, солярий. По-моему, у меня уже перебор искусственного ультрафиолета. Вот посмотрите, на шее. Кожа вроде шелушится.
Он: (Взглянув). Нормально. Тебе кажется.
Она: А сны ваши, Громов, убогие, и в дальнейшем я отказываюсь в них участвовать.
(Молчание)
Он: Слушай, а в память о нас уже поставили мемориальную доску.
Она: Как это?
Он: Помнишь, когда мы первый раз шли к тебе на новую квартиру? Я впервые упомянул, а потом и рассказал, что ты будешь героиней романа, который собираюсь написать, ты так странно посмотрела и полувопросительно сказала: «Значит мы нужны друг другу». Правда, я не понял, зачем я-то тебе нужен.
Она: Громов, не надо.
Он: Так вот, именно на этом месте сегодня «Инкомбанк» водрузил рекламу с веселыми тигриками, которые рычат: «Значит мы нужны друг другу».
Она: И все-таки. Я хочу сказать, что нас часто видят вместе. Я прошу вас: давайте пореже мелькать на людях. Вам не кажется, что Вы меня компрометируете?
Он: А Вы меня? Странно. Конечно, я догадываюсь, что ты имеешь какие-то виды на московского модельера. Как минимум – понравиться, максимум – укатить с ним в Москву. Но чтобы наши, по-моему, невинные и дружеские отношения на людях тебя компрометировали? Абсурд.
Она: Вы не можете взять себя в руки. Причем, конечно, на людях. Постоянно смотрите на меня влюбленными глазами, открыв рот. Что происходит в Вашей голове я не знаю, но догадываюсь. И не только в голове. Вчера в баре у меня упала куртка. Вы даже не заметили, а когда я слезла с высокого стульчака, страшно удивились, что это я делаю там внизу. А потом. А потом-то, потом, глядя мне в глаза, начали рассчитываться не с барменом, а с официантом, который к нам не имел ни малейшего отношения и прекратили это, вздрогнув, когда я положила свою ладонь на вашу руку. Полная отключка. Что это?
Он: Я смотрю тебе в рот влюбленными глазами? По-моему, ты меня с кем-то путаешь. Я даже знаю с кем. Тебе не кажется, что это именно ты, полная любви, открыв рот и хлопая глазами, смотришь на меня, иногда даже… заметь… одним глазом.
Она: А причем здесь любовь? Многие мои друзья, а среди них есть жуткие трепачи, в смысле классно рассказывают, с первой минуты говорят: «Ларка, закрой рот». А глаза… Ведь они у меня во-о-он какие большие. (Поводит глазами). Я ими и всего-то один раз хлопну, а вам всем кажется, что я для вас ими хлопаю и хлопаю.
Причем, мне кажется, что вы все уверены, что я в вас влюблена. А я никого не люблю и не полюблю, пока не обеспечу себе полную независимость («Виктор Сеймор» оказался счастливой случайностью) и не выйду замуж. Порядок может быть обратным. Хотя мне всегда будет небезразлично, кто будет у всем обеспеченной меня сидеть за рулем Мерседеса. А потом…
Вообще-то мне кажется, что я могу одновременно любить… (Задумывается, загибает пальцы)… сразу… трех… Нет. При чем здесь любовь? (Открыв рот, хлопает глазами. Опускает челку на один глаз. Смотрит на Громова, прищурившись. Подмигивает). Нет. Только уж совсем обиженный это за любовь примет. Любовь это когда. Вот. Вот. И вот. (Корчит физиономии, разводит руками, делает большие глаза. Играет как может, пародийно представляя любовные чувства). Нет от меня Вы этого не дождетесь.
Он: (Пытается ее перебить) а это…
Она: Нет-нет. Не подумайте чего плохого. Просто, если у человека кто-то, то почему он не может любить еще кого-то. Я не понимаю этих моральных условностей, хотя и всецело подчиняюсь им. У меня, наверное, это – рудимент последней комсомолки. Да-да, я вступила в комсомол в самый последний год его существования. И мне там было неплохо. Лагерь «Молодой педагог». И эта песня о тех людях и тех, которые старше.
Так что я, Иван Сергеевич, очень консервативная девица, и в то же время презираю все такое…, что стоит за словом мораль. Человек должен быть свободным во всем, в том числе и в любви. Хотя, наверное, это не должно быть аморально.
Он: То есть, все как у животных.
Она: Наверное. Ведь нет аморальных животных.
Он: Моральный кодекс обезьяны. Моральный кодекс змеи. Моральный кодекс свиньи… Кажется мы договоримся, то есть заговоримся. То есть, я хотел сказать. Заболтаемся… значит мне только показалось, что я пользуюсь у тебя…
Она: Да. Всего лишь показалось, да и то, потому что ты Ваня, и к тому же чудик. Я со всеми такая… Ну уж если быть точной…, то не со всеми, и даже больше – с немногими. Довольны?
Он: Нет. Не может женщина вести себя так, не любя.
Она: Еще как может, Ваня. Ой как может… Иван Сергеевич, миленький, не заводитесь. Я не могу сделать больше, чем могу.
Он: (Распаляясь). Я не понимаю, почему ты не хочешь это признать.
Она: Не пытайте меня. Я в жизни ни с кем так много не говорила как с Вами. Помолчите.
Он: (Не может остановиться). Но ведь ты ко мне хорошо относишься? Так?
Она: (Начинает злиться). Так. Так. Так.
Он: На подиуме ты со своим слабым зрением безошибочно выделяешь меня из толпы зрителей и, найдя, улыбаешься как-то по-особому.
Она: Я улыбаюсь всем одинаково и как обычно.
Он: Мне-то видно, что улыбка сразу меняется.
Она: Иван Сергеевич, миленький, это Вам кажется.
Он: Я случайно на столе увидел твой раскрытый ежедневник, расписанный мелким почерком на всю неделю, и в те два дня, на которые я приехал из месячной командировки по области… (Тебе ведь передали, что я приеду)… у тебя не было записано ни слова.
Она: Да, в эти дни в Доме моделей ничего не было.
Он: А я позже совершенно случайно узнал, что именно в эти дни была отборка костюмов и манекенщиц для поездки в Финляндию.
Она: А! Курица не птица – Финляндия не заграница. (пауза). Коробку конфет от Вас я предпочла загранице. (Пауза). Чтобы опять там быть второй или третьей…
Он: А когда киношники снимали вас на яхте и ты не приехала?
Она: Громов, мы с Вами тогда договорились об этой встрече за три дня, и я бы Вас не смогла предупредить, что меня в тот день не будет. А по городу была такая сирень! Я хотела ее, и я ее получила… И не надо об том. Не надо. Не надо…
Я все-таки попрошу Вас в эти дни реже видеться со мной: и на людях, и у меня.
Он: У меня… Это отлучение от дома?
Она: Нет. Просто реже. Не будьте эгоистом.
Он: А на людях нас вместе никто и никогда не видел.
Она: Как это? Громов, Вы совсем уже…
Он: Я совсем уже с первой встречи с тобой. А вот так. У нас с тобой два варианта появления на людях. Первый. Ты в одном из своих естественных обличий королевы подиума. Ну описывать этот вариант твоей внешности я не рискну. Давайте лучше представим мысленно Синди Кроуфорд. (Лара принимает одну из характерных поз). Во-во. И рядом плюгавенький козлистый мужичонка с баулом.
Она: И совсем не плюгавенький. С плюгавеньким я никуда не пошла бы.
Он: Спасибо:
Она: Козлистость, правда, присутствует.
Он: Какой уж есть… и все окружающие, особенно мужики, все внимание на тебя. Я же как человек-неведимка. Меня никто не видит. Второй вариант – ты подделываешься под мою внешность.
Она: Громов, какую чушь вы несете! Как это?
Он: Нацепляешь свои очочки. Могла бы оправу выбрать и поприличнее.
Она: Не нравится, подарите другую. Я присмотрела за миллион... Ага. Не можете. Тогда лучше молчите.
Он: Не могу молчать… На голове взбиваешь этакий волосяной… шиш. Извини, я долго подыскивал слово.
Она: Писатель тоже мне. Певец моделей. Любой незнакомый термин у него обязательно состоит из трех букв.
Он: Ну, не моделей, а модели.
Она: Громов, не рассказывайте. Второй вечер Люську снимаете.
Он: Так у меня был материал о тебе, а теперь будет о жизни Дома моделей вообще.
Она: (Мрачновато). Жизнь как жизнь. Вы бы не совались туда лучше. (Снова оживившись). Все равно я лучше Люськи. Так вот. На голове у меня тогда был пучок, причем традиционного варианта: бигуден. И совсем не уродливый, так как у меня всегда «голова в шляпе».
Он: Не понял. Какая шляпа?
Она: Ой, до чего тупой – недогадливый. «Голова в шляпе» - это значит: какую прическу Ларочке ни делай – все будет к лицу. Тип-топ моделька! А уж бигуден!
Он: Бигуден так бигуден. А платье! Шедевр вашего Дома «Лара Измайлова энд Компани» типа «Пыльный мешок».
Она: Громов, убью. Это же обыкновенный пуризм. А с него начинается любая мода.
Он: И на ногах белые кроссовки. Ансамбль «Суперклассик»… Ты же знаешь, что у меня полгорода знакомых. Почти каждый второй здоровается, а уж на эту чучельную девицу, которая идет рядом со мной, никто и внимания-то не обращает.
Она: (Подбегает к нему и шутя колотит его по спине кулачками). Убью. Убью. Убью. А еще говорил, что любит.
Он: По-моему, я тебе этого не говорил.
Она: Ну и что. Видно ведь. А любимым таких вещей не говорят. Запомните, Громов, Вы прожили почти всю свою жизнь. Ну, что-то там еще, наверное, осталось. Вон как беситесь. Бес в ребро. Бес в ребро. Бес в ребро. Но уверена, что осталось мало. (Осеклась). Ой, простите меня глупую. Я хочу, чтобы Вы жили вечно… А с дамами Вы себя так и не научились вести. Хотя вроде бы я Вас чему-то и научила, а может быть и нет. Жизнь покажет. Но все равно. Я Вам не учительница.
(Отойдя от него. На расстоянии).
Я серьезно.
Он: Хорошо. Сократим. А может, навсегда?
Она: (Моментально. Как бы испугавшись). Нет. Не надо. (Взяв себя в руки). Я прошу Вас не об этом. Просто не надо лишнего.
(Пауза)
Он: А мне казалось…
Она: Не надо повторяться, Громов. Наверное, казалось, что нам с Вами хорошо.
Он: Да… Правда, мне лично всегда было недохорошо.
Она: Если стрелка наших достаточно зыбких отношений покачнулась бы вправо или влево, мне стало бы перехорошо. А я этого не хочу.
Он: И я даже не смогу заслужить Ваше расположение?
Она: А как это возможно? Именно расположение, которое Вы имеете в виду.
Он: Ну, как в сказках. Скажем в «Царевне-лягушке». Иван Царевич своими подвигами освобождает и добивается Василисы Прекрасной.
Она: Ваня… Сколько тебе лет?
Он: Ты сама прекрасно знаешь. 47.
Она: И ты до сих пор веришь в сказки? То, о чем Вы говорите, бывает только с первого взгляда. А заслужить можно только уважение. И то в редких случаях. Потому что чаще всего и оно тоже с первого взгляда.
Он: А если с первого взгляда, то раз и сразу же? Так что ли?
Она: Иван Сергеевич, Вы глупеете прямо на глазах. Не надо мучить друг друга.
Он: Мне все-таки уйти?
Она: Наверное, так будет лучше.
Он: Зачеркнуть навсегда то, что было между нами?
Она: А что было-то?.. Если Вы считаете, что что-то было, то это что-то так и останется, а точнее, останется навсегда. Несмотря ни на какие обстоятельства. Если только вы… (Замялась, несколько смутившись). Ну, Вы понимаете, о чем я говорю… то… в общем все зависит только от вас.
Он: (после небольшого раздумья) Прощайте, можно Вас поцеловать?
Она: Ничему я Вас не научила. Об этом не спрашивают. Это чувствуют.
(Он дернулся к ней).
Нет.
(Он уходит).
 Она: (Достает из стола фотографию, ставит ее на стол, внимательно смотрит на нее). Громова есть кому любить и без меня. А мне что делать?

Конец 2 картины.

Конец 1 части.

Часть 2.

Картина 3.

Гримуборная провинциального театра. Гримировочный стол с зеркалом-трельяжем. Вешалка, на которой несколько театральных костюмов. Стул. Рядом круглый вертящийся табурет. На столике перед зеркалом та же фотография. Лара в костюме Коломбины. По ходу действия она разгримировывается. Переодевается в вечернее платье, предварительно посадив Громова на крутящийся табурет и отвернув его от себя. Если увлекшийся своими речами Громов нечаянно обернется, что вполне возможно, у Лары на это всегда звучит фраза: «Громов, убью. Не подглядывайте». Лара снимает со своего лица грим Коломбины и к концу действия наносит другой, делающий ее лицо очень простым и открытым.
Стук в дверь. Входит Громов с букетом цветов. На нем несколько мешковатый костюм палевых тонов из «Second hand», куртка и ярчайший теплый шарф. Баул тот же, но впечатление такое, что он вырос. В облике Громова проглядывает нечто бомжеватое и клоунское.
Она: Громов! (Она произносит это искренне, радостно, от всей души бросаясь к нему. Впечатление такое, что вот-вот они сольются в поцелуе. Но какая-то преграда в последний момент останавливает Лару, она робко целует его в щеку и снова садится перед зеркалом, моментально убрав в стол фотографию. Громову она предлагает крутящийся табурет. Он снимает куртку, делая попытку несколько раз повесить ее на вешалку; у куртки, конечно же, оторвана вешалка).
Что это на Вас надето? Сразу видно, что вы и думать забыли о каких-то манекенщицах. Мои крохотные уроки выветрились из вашей памяти. Повторение (Предварительно одев очки). Никогда не носите более трех цветов одновременно. Иначе вы будете похожи… на кого?
Он: На орла.
Она: (Смеясь). На попугая. Не нужно так же одновременно носить пастельные и яркие тона. Они что делают?
Он: Веселят душу.
Она: (Заливается смехом. Она рада Громову). Не сочетаются.
Он: Работа над ошибками. (Обматывает шарф вокруг шеи. Картинно разматывает его. Бросает на пол и вытирает им ноги).
Она: Такой же чудик. Рассказывайте.
Он: Нечего. Лучше Вы.
Она: Одним словом. Как это ни пошло звучит. Я – Чайка. Но не Ричарда Баха.
Он: (Все понял. Через некоторое время, чтобы снять напряжение). А я кот Василий.
Она: Как это?
Он: Я сторож на складе «Сыр-масло». На работе меня давно сократили, но я иногда пишу. Эссе на свободные темы: погода, театр, выставки, просто жизнь в моем творческом осмыслении…
Она: Моды.
Он: Нет. Печатают, но через раз, а точнее через два.

«Когда бы у меня читатели спросили,
О чем веду я в данной басне речь,
Я им ответил бы, что данный кот Василий
Жрал то, что должен был стеречь».
(Как-то странно по старчески засуетился, роясь в своем огромном бауле, выкладывая на стол то бритву, то мыльницу, то спортивный костюм. Наконец, нашел то, что искал.
Вот, Ларочка, тебе. Настоящий сыр «Эмменталь». Ты его так любишь. Понюхай как пахнет.
(Пауза).
Она: Иван Сергеевич…, а живете Вы где?
Он: Там и живу. Временно, конечно. Снимал комнату. Недавно попросили съехать. Так что: «omnia mea mecum porto» - все свое ношу с собой.
Она: А семья?
Он: Мы разошлись.
Она: Что так?
Он: Давно уже. Скоро будет пять лет… Все эти годы я каждый день ждал от тебя письма.
Она: (Неожиданно быстро затараторила) Иван Сергеевич, миленький, я Вам, честное слово, честное слово, самое честное слово, писала. Да даже не одно, а целых три, причем отправила с почтамта на Мясницкой. Все обратно пришли.
Он: Когда?
Она: Примерно полгода назад на редакцию «Губернских новостей», а одно письмо даже домой Вам.
Он: Этой газеты уже не существует 4 года, а моя жена и выросшие дети живут в другом городе. Как ни печально, но они все не нуждаются в моей заботе. А в заботе жены я не нуждался, кажется, никогда.
Она: (После небольшого молчания). Что она Вам пишет?
Он: Чтобы я берег горло и надевал шарф. У меня сейчас почему-то частые ангины.
Она: Надеюсь, что она не рекомендует Вам цвета шарфиков.
Он: Я покупаю их сам. Главное, чтобы был теплым.
Она: (очень бережно поднимает шарф с пола и вешает его на вешалку). Я подарю вам шарф и теплый, и красивый… А у меня, как Вы видите, сбылась очередная мечта моего детства: я стала актрисой.
(Проникновенно с большой любовью).
В огород бы тебя на чучело
Пугать ворон!
До печенок меня измучил ты
Со всех сторон.
Он: (Ему очень трудно).
Чем больней – тем звонче,
То здесь, то там
Я с собой… (осекся)
Она: Наш театр гастрольный. В Москве у меня комната. Скоро уже 3 года будет как я с ними езжу. У меня, как Вы уже убедились, роли в основном на движении, пластике. Большие тексты я так трудно запоминаю.
Он: Ты очень пластична. И все у тебя очень естественно. По-моему, ты все-таки больше модель, чем актриса.
Она: Не обижаюсь, хотя надо бы. Но ведь я на месте?
Он: Еще бы! Если этого места не было, его стоило бы придумать специально для тебя.
Она: А наш режиссер иногда так и делает. Так что шляпка на Ларочке вечно будет сидеть «Тип-топ моделька». Громов, у нас примерно через час будет банкет. Приглашаю.
Он: (Оглядывая себя). Спасибо, нет.
Она: Ехать далеко? В смысле переодеться.
Он: Спасибо, нет.
Она: Да идите так.
Он: Нет. Попозже придумаем, где мы завтра можем пообедать.
Она: Хорошо. А я даже довольна, что в моих ролях мало слов. Я с благодарностью вспоминаю то время, когда я была моделью. Помните как говорила Карен Мюльдер? Вы ее вспоминали в статье обо мне. «Быть красивой – это моя работа». Разве это мало для такой актрисы?
Он: Я не уверен, что этого хватит. Но сегодня именно это твое место на сцене оправдано.
Она: Громов, Вы читали хоть одну современную пьесу?
Он: Лара, обижаете. Еще бы.
Она: Тогда Вы меня поймете. Я хочу быть на сцене, но молчать. Вспомните тексты. Все говорят о сексе, желании, эро и порно, и никто не говорит о любви. Но ведь все рождается от любви, а не от секса. Хотя чаще всего и он причастен. Трагедия любви в том, что один любит другого, а тот нет. Или вариант любви по-русски: Маша любит Петю, Петя любит Таню, Таня любит Саню, а Саня вообще Федю. А горечь драмы любви каждого живущего на земле состоит в том, что всегда, кроме случаев Ромео и Джульетты, Паоло и Франчески и еще парочки парочек один из любящих всегда любит сильнее. И тот, кто любит больше, никогда не поверит в любовь к себе другого. Ему всегда будет недоставать любви. Как бы себя ни вел любимый или любимая.
Он: Вспомним наше поколение. Оно поколение любящих, а не любимых. А в пьесах и этого нет.
Она: Наверное, в этом драма Ваших ровесников. Хотя… Громов, стойте. А вам не кажется, что Вы вне поколения? В 70-м Вам было едва-едва 20. Да и было ли? А в 79 – Вы уже столь стары, т.е. зрелы, как и сегодня. Странно, но семидесятников нет вообще. Никто почему-то не хочет признаться в том, что он жил и вытворял в это время… А помнила я Вас, Иван Сергеевич, всегда. Я не хотела и не могла, не хочу и не могу вас обидеть, потому что очень уважаю, и это уважение не вытравить из меня даже тогда, когда Кот Василий сменяет Серого Волчка. Я понимаю, что Вам это неприятно слышать, но я очень долго таила в себе слишком много и даже не уверена, скажу ли вам все. Скорее всего, нет. Мне казалось, что вы издевались в своих публикациях обо мне и Доме моделей надо мной, причем моими же словами, которые я хотела утаить, прежде всего от вас. А Вы их извлекли.
Он: Но ведь этого же никто не знает.
Она: А я? Я, которая, по вашим же словам, заменила вам все остальное человечество… Поэтому я всегда считала Вас на редкость эгоистичным. И когда Вы напрашивались на слова любви, то получали прямо противоположное, тем более зная, что просить меня о чем-то бесполезно.
Он: Спасибо за честность… Лара, ты сама сказала, что один любит сильней… И не издевался я. (Пауза). А может, я и есть тот, кто любит сильнее.
Она: (В отчаянии). Иван Сергеевич, миленький. Не ко мне это. Не ко мне. О видах любви я Вам и сотой доли не сказала. Есть Вы там где-то. Есть. Но я хочу, чтобы Вы ценили мое уважение. Вы откровенно вынуждаете сказать эту неприятную для Вас фразу. Я не поклонница такой правды, тем более, когда она идет от меня.
Он: Вы говорите в таком запале, что это чувство даже может быть не уважение, а просто вежливость. Как у Ларошфуко: «Единственной допустимой формой лицемерия является вежливость».
Она: Эх, Вы! «Слова, слова, слова». Уважение, а тем более любовь не нуждается в словах.
Он: Вася, ты меня уважаешь?
Она: Это именно та тема, на которую я сейчас не хочу говорить. Громов. Ну пойдемте на банкет. А? Там договоримся о завтрашнем обеде. Я Вас представлю как своего самого древнего, самого лучшего, самого красивого друга. Громов, послушайте. Давайте подберем для Вас перед банкетом что-нибудь в нашем гардеробе. Вот будет класс! Громов! А? Громов.
Он: Да нет, Лара. Не пойду я. Наверное, я должен сказать вам то, что накопилось за эти пять лет. Постараюсь не говорить о любви. Хотя это почти невозможно. Ваши слова не дают мне спать с дней: «вы все уверены, что я в вас влюблена». Ко мне это не относится. Я всегда считал, что не достоин Вас потому-то, потому-то и потому-то. И, естественно, не мог рассчитывать на Вашу любовь. Хотя где-то в глубине души совершенно бессознательно я на это, конечно же, рассчитывал. (Пауза).
И все-таки… пожалуй нет. Да мне это было и не нужно. После очерка о вас и вашем доме моделей я начал писать повесть.
Она: Роман.
Он: Повесть. Итога нет. И наверное никогда не будет. Там не только доммоделевские, но и люди театра, художники… Все действие, которого как я позже понял и не было, крутилось вокруг девушки-модели, в которой было что-то от Вас, сначала больше, дальше - меньше и меньше…
Как жаль, что мы тогда перестали встречаться после 3 месяцев, бог знает чего, начала любви, какой-то странной дружбы или Вашего убойного уважения ко мне.
Она: Повесть… а ведь я согласилась обнажиться исключительно на роман. Я имею в виду «Раздень Синди – одень Синди».
Он: Оказалось, что раздеваться было не надо. Ты молчала и улыбалась, если я угадывал. Улыбалась грустно, краешком рта, когда я задевал какие-то не совсем радостные стороны твоей жизни, и обдавала меня пронизывающим презрением, когда я начинал нести какую-то чушь, совсем не свойственную тебе. От этого холода у меня до сих пор еще мороз по спине пробегает.
Она: Хорошо. Пусть повесть… Дайте почитать хотя бы то, что получилось.
Он: Может, я и не прав. Но самое дорогое и интересное я увидел в улыбке молчащей женщины. Нет-нет. Это не улыбка Джоконды. Это молчаливый рассказ о своей жизни. Именно от улыбки героини должен был раскручиваться сюжет. Но девушка почему-то не захотела улыбаться мне со страниц. Книжка сдохла. И прочитать ее нельзя.
Она: А Вы своей вины никакой не чувствуете?
Он: Кажется, ты уехала с московским модельером, а не со мной.
Она: Громов, миленький. Модельеры приходят и уходят, а Вы вечны. Какое Вам до них дело? Я ведь Вас не гнала. Даже наоборот… А в моем уважении к Вам нет ничего убойного. Оно просто требовательно. Я хочу уважать сильного, честного, красивого, благородного, доброго…
Он: Кота Василия. Ради бога, не надо. Эта анкета не для меня. Как ни странно, но мы расстались, наверное, потому что Ваше молчание или те немногие слова, которые чуть ли не все были направлены против меня, все больше и больше влюбляли меня в Вас. Я мог проигрывать в своем сознании какие угодно ситуации и распинаться в своей любви к вам, не требуя ответа. Расставание не в счет. В тот вечер я чувствовал себя сумасшедшим. Я упивался кипевшей во мне страстью, совсем не интересуясь Вашими чувствами. Как ни странно, но конкретная женщина была мне совершенно безразлична. Меня вполне удовлетворяла модель, созданная мной.
Она: Спасибо, что этой моделью не стала подлинная я. Хотя чуть было не стала.
Он: Мне был нужен только легкий толчок. Я его получил, впервые увидев тебя на подиуме.
Она: Мне там платили деньги и не душили пустым безразличием в любовной обертке. Меня совершенно по хамски пытались снять. Я никогда и никому этого не говорила. Вам сейчас скажу почему я всегда занимала 2-4 места. Один из самых главных подлецов сказал мне: «Пока ты только сучка, ты всегда будешь второй. Как только станешь настоящей сукой – сразу будешь первой». Надеюсь, не надо расшифровывать? Я не стала сукой и потому часто получала жалкие гроши. Во многом из-за этого я ушла с подиума. Хотя моделью для тетенек я могла бы быть у-у-у сколько. А быть классной портнихой никогда не поздно… Я гордилась своей работой, но чувство унижения модели, особенно провинциальной, часто доводило меня, чуть ли не до самоубийства, особенно, когда я оставалась одна. И к общению я особенно не стремилась. Это ужасно, когда к тебе относятся как к вещи. (Голосом диктора) «Модель Лара любит…» Модель Лара не рассуждает и ничего не чувствует. Я опускала голову, замыкалась в себе и ревела, ревела, ревела, придя домой. Конечно, Вам я этого никогда не показывала. Только один раз проболталась, а Вы даже не обратили внимания. Так что в моей работе не было и малейшего намека на какие-то любовные отношения.
Он: Но Вы же и меня не любили.
Она: Зато Вы изнывали… Иван Сергеевич, простите меня, пожалуйста, ради бога, я, честное слово, не хочу быть с вами резкой, но Вы своей историей, связанной со мной, невольно вынуждаете. Я не хочу, не хочу, не хочу Вас как-то обидеть. А хочу я как-нибудь на днях с вами напиться. Давайте! А?
Он: Как это реально сделать? У тебя ведь каждый вечер спектакли, которые кончаются довольно поздно.
Она: Придумайте что-нибудь.
Он: Пока только склад.
Она: Мы будем кататься там как сыр в масле!
(Проходит перед ним в вечернем платье походкой манекенщицы, делает книксен). Спасибо, нет.
Он: Постараюсь придумать что-нибудь на послезавтра. А сейчас просто пытаюсь все честно рассказать Вам, а может в очередной раз объясниться. Легкий толчок, и я ослеп от собственной любви, неважно к кому. Вы, если помните, запретили любые просьбы к себе.
Она: Да ну Вас, Иван Сергеевич. Неужели Вы до сих пор не можете отличить, когда женщина говорит серьезно, а когда просто слова? Я уже и забыла о своей тогдашней декларации. Неужели трудно понять, что если я была моделью на подиуме, то в жизни быть какой-то моделью в любом значении этого слова мне претит? Хотя из желания помочь Вам, я согласилась на «раздень Барби – одень Барби». Ведь как модель я профессионал, и вы это поняли сразу как никто другой. Но вы признались, что я была для Вас пустым местом… Да-да. Не оправдывайтесь… Молчите… Моделью. Эталоном. Шаблоном.
В тех наших отношениях, которые только-только начали завязываться, шаблона быть не могло. А Вы часто не принимали естественность и умственно моделировали то, что для человека смоделировать нельзя. Тем более, для живой женщины… Тогда я это не смогла бы сформулировать словами. Я поняла это только не видя Вас в течении 5 лет.
Он: А я с вами не расставался ни на минуту. Все города мира сразу потускнели, и мир без Вас стал восприниматься мной… ну, вот как примерно близорукий человек видит мир без очков. А Ваш взгляд на себе я ощущаю постоянно. Я никуда не могу от него деться.
Она: Взгляд умственной модели?
Он: Взгляд моей - не моей любимой женщины. В общем я, кажется, доигрался. Домоделировался.
Она: Я не партнер Вам в этих играх. Мою роль бездушного болванчика я вряд ли когда смогу простить.
(Молчание).
Он: Лара, я ухожу… Можно на прощанье вас поцеловать?
Она: Нет. (С улыбкой). Никогда и ни о чем меня не просите… А ведь, кажется, это не декларация.
(Он пытается поцеловать ее. Она отталкивает. После этого он резко уходит).
Подождите.
(Он не останавливается)
Ведь если я ваша модель, то в этом, наверное, нет ничего плохого. Просто этого так мало. Я не модель. Я не модель. Я не модель.
(Открывает свой стол, достает фотографию, ставит ее перед собой).
Папка, родной мой… Помнишь, как маленькая я говорила тебе что когда вырасту моим мужем будешь только ты.
Наверное это мечта всех маленьких девочек, которые любят своих отцов. И у меня она чуть было не сбылась. Он похож на тебя как две капли воды… Я влюбилась в него с первого взгляда. Про него и говорить нечего. Он кроме меня вообще никого не видит. А я вдруг после нескольких первых свиданий ощутила его своим отцом. Он даже улыбается как ты…
Конечно, я знаю, что он не может быть нашим родственником, но все равно – это второй ты. При одной из первых встреч с ним я совершенно запуталась в том, кто у меня маленькой отнял рассказы Бунина «Галя Ганская» и «Легкое дыхание». Я тогда сказала, что буду как Галя Ганская. Уже не буду.
Я хочу, чтобы он угощал меня обедами, поил хорошим вином, говорил о любви, а я пришивала бы ему вешалки, лечила горло, дарила самые теплые и красивые шарфы… хочу рассказывать ему о себе все-все. Но делаю я это как дочь и не больше. А он воспринимает это как любовь женщины, которая по какой-то загадочной причине не может быть его. Я испытываю к нему самые нежные чувства, кроме главного… Но у меня язык не поворачивается сказать ему об этом прямо… Не могу… И не скажу никогда…
Неужели в отношениях с ним мне всегда суждена только горечь?.. Что мне делать?
А! Хоть горечь, но наша.
(В последней фразе героини мы ощущаем и горечь, и сожаление, и нежность… Но… Пусть так и будет. Ведь каждый получает от другого то, что смоделировал. К сожалению не сполна. А сполна в таких случаях и невозможно.
В музыке сливаются мелодии «Люди идут по свету и «Тишина»).


о.Кижи-г.Петрозаводск, 1997г.