Эмиграция

…Собираться в эмиграцию стало с недавних пор делом привычным; по субботам он обхаживал книжные магазины, их было немного, неизменный Букинист и другой букинист, без большой буквы, что находится в полуподвале на улице Абовяна; в первом он осматривал стеллажи с новинками и ничего не покупал, сознавая, что эти новинки никуда не денутся, и ТАМ они тоже будут новинками – новыми коммерческими изданиями старых авторов, а во втором он заказал трехтомник Зощенко, но его пока не было, другого он ничего не покупал; заходил он в магазин дисков, рядом со вторым букинистом, который год он собирался купить второй диск Брамса, но одергивал себя, считая, что и первый еще не до конца прослушан и изучен, и его коллекция эмпэ-три уже составляет балласт, который едва ли возьмешь в путь; заходил он магазин писчих принадлежностей, дорогой магазин для деловых людей на центральной площади – эти несколько минут, проведенных с вещами деловых людей, наполняли его энергией, которая, он знал по опыту, далеко недотягивает до творческой энергии, но все-таки к следующему взрыву вдохновения и к акту составления духовного завещания хотелось бы приобрести солидную ручку и пачку бумаг, подышав запахом пестрого благополучия и прекрасной целеустремленности, он выходил, ничего не купив; заходил в Smak, чтобы изобразить ожидание делового свидания и выкурить в одиночестве полпачки – заказывал стакан отдающей хлором Кока-колы; заходил к Вардану Айрапетяну, филологу с мировым именем, и выпивал с ним пару бутылок пива, болтая о вновь застопорившейся работе по вскрытию метафизики слова, рассказывая о новых формах отопления в замороженной квартире, наблюдая, как Вардан Айрапетян собирает воду в двухлитровые пластиковые бутылки – сегодня у него, кажется, банный день, а мыться он будет при помощи одного тазика и ковшика, как он живет, без работы и родных, оставшихся в Дании?, – затем брел к остановке, ежась, после пива, в сумбур чувств и скорлупу осенних листьев, оставшихся с прошлого года, – они напоминали о том, что к весне еще не убрано и сколько его ожидает таких субботников; в маршрутке хотелось записать последний образ для цикла, да неудобно было писать, здесь и так, при нависших над ним пассажирах, не нашедших своего счастья в утлом теле автомобиля; на ночь укладывался он в холодной гостиной и располагая вокруг себя, на животе, на коленях, на полу, листы бумаги со вчерашним; затем начиналась работа, уводившая его далеко, далеко отсюда в ту страну, которую он избрал местом своей эмиграции; по ходу описания она иногда приобретала черты Америки, хотя это была не Америка, и вовсе не западное полушарие; его звездная эмиграция постепенно приобретала нежелательные черты земной эмиграции: таможенные контроли, тоска по прибытии, широко закрытые глаза, пособия по безработице, работа у своих по продаже "горячих собак", телевизионные программы о стране прошлого и проч.; страна прошлого так и осталась на своей параллели, но передачи, уловляемые спутниковой антенной, создавали о ней разорванное впечатление, словно она из прошлого, минуя настоящее, пробивалась в настоящее, теряя некоторые зримые и памятные места; от всего этого он пытался избавиться, стараясь довести звучание слова до звучания звездного ветра, но ему было так трудно решить более простую задачу: разделить свое существование между двумя пространствами в один момент времени; эти пространства были разделены между собой основательно, горными хребтами и морскими впадинами, связь их друг с другом поддерживалась шаткими шагами геополитических завоеваний и взаимных претензий, но он ощущал себя последней струной, натянутой между этими державой с вымирающим народом и народом без всесильной державы; свое существование там он мыслил как бестелесное бытие, а свое существование здесь – как выживание и эмиграция; ему было невдомек купить билет и уехать на родину своего языка и своего народа; поэтому, каждую субботу, собираясь упаковывать вещи и мысленно прощаясь с немногочисленными знакомыми, он выходил в свою последнюю прогулку по местам, успевшим его забыть…