Контрабас

 Мой бедный папа играл на контрабасе. Прокуренный джаз полуподвальных баров и клубов. В общем, занимался делом, которым трудно заработать на жизнь. Потом появился я. Отцу пришлось бросить музыку, чтобы прокормить семью. Он всё реже ходил джемовать со своими старыми друзьями - распутными бродягами и, естественно, холостяками. ...Мама вдруг становилась необычно строгой, садилась на диван и, насупившись, с укоризной в глазах дула губки. Отец, уже одетый в старое пальто, не проронив ни слова, входил в комнату брал чёрный футляр с контрабасом и, поцеловав сопротивлявшуюся маму, уходил на всю ночь. Каждый раз, когда он хлопал дверью, на кухне открывалась форточка. Дела его не ладились. Перестав играть, он всё же не мыслил жизни без своего четырёхструнного великана, полагая досадную необходимость зарабатывать деньги лишь временным недоразумением. Да, именно так - заминкой, после которой он вновь смахнёт пыль с лакированного брюха. Он был уверен в этом, даже когда понимал, что обманывает себя и, конечно же, винил себя в нашей бедности.
 Наверное, в детстве каждого человека существует ряд предметов-образов, вызывающих мистический страх, благоговейный трепет. Книга со странной картинкой на обложке. Что-то щемящее чёрное в щели между скрипучих створок платяного шкафа. Только для вас страшная картина в музее, в который вас часто водят родители, и каждый раз вы зажмуриваете глаза, пробегая по залу, в котором она висит. Но это не помогает - картина стоит перед глазами, словно просвечивая через веки. Никому не понятный ужас заставляет вас закрыть глаза ладонями, пугая родителей и смотрителей музея - сердобольных бабушек. Но, увидев ту самую картину через несколько лет, вы невыразимо удивитесь - что же такого панически-страшного видели раньше в этом ночном пейзаже. Ничего, ровным счётом ничего - холст, масло, девятнадцатый век. Неопределённое чувство. Разочарование, скорее всего. В такие моменты что-то с хлопком покидает вашу душу. В комнате, где я провёл первые годы жизни, в пыльном углу у книжного шкафа, будоража моё детское воображение своей таинственностью, стоял папин контрабас в большом чёрном футляре с блестящими замочками. ...Заглянуть внутрь и узнать, что таит в себе этот негр, окантованный металлом, большой и страшный. Однажды я раскрыл эту тайну...
 Декабрь. Папа объявил нам с мамой, что он, наконец, нашёл себе стоящую работу и, не вдаваясь в подробности, выложил на стол кучу денег.
 В свой пятый новый год я сидел на высоком стуле во главе стола. На другом конце место для папы, но он ещё не пришёл. Гости шумят, смеются и глотают компот. Шампанское и водка - после двенадцати. Меня тискали как игрушку, передавая из рук в руки. Потом поставили на табурет и выслушали декламацию свежезазубренного новогоднего стихотворения. ...Ах, какой малыш!... Браво, браво!... Я сияю как новенькая копейка. Торт. Мама не находила себе места, с беспокойством поглядывая на часы. Одиннадцать. Включили телевизор. Музыка. Когда до нового года остались считанные минуты, мы сели за стол без отца. Мама очень расстроилась. Испуганная, она чуть не плакала. Где же папа? ...Бедный, бедный папа!
 Мы не слышали, как он вошёл, но слышали стук снимаемых ботинок в коридоре. Из дверного проёма высовывается небритое папино лицо с мутными глазами. Немая сцена. Я первый раз видел отца таким. Урча, он вваливается в комнату и, опёршись о спинку моего стула, прокашлявшись, громогласно шепелявя, объявляет:
 - Кушайте, кушайте, я вам не помешаю, не обращайте на меня внимания. Теперь я НИЧТО. Извините за вторжение пьяного,
небритого мужа и отца!
 Затем он наклоняется и целует меня в щёку, прокалывая её щетиной. Щекотно...
 - С новым годом, друзья! С новым годом БЕЗ МЕНЯ! Да будет господам известно, что, в то время как они пируют, к слову сказать, ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ, я хожу в пальто без пуговицы.
 Тут он демонстративно натянул на подбородок воротник, чтобы все узрели нехватку пуговицы на фоне его кадыка.
 - Спрашивается, что делает моя жена, в то время как на дворе зима, а её муж вынужден ходить с непокрытым горлом, подвергая себя опасности простудиться и слечь в постель, оставив голодать семью? А? Что делает неблагодарная женщина, муж которой лишил её всех забот кроме самой малости - воспитывать его потомство и поддерживать тепло в домашнем очаге? Извините за высокий слог. ...Чтобы каждый раз муж вытирал ноги о свежую мокрую тряпку у порога, чтобы его ждал сытный обед и любящая семья, боготворящая его хотя бы за то, что он приносит в дом выстраданные погубленным талантом деньги. Чем таким неотложно-важным занимается эта женщина, каким образом она тратит своё праздное время так, что его не хватает даже на то, чтобы пришить пуговицу к воротнику пальто любимого мужа?
 Он, шатаясь, подошёл к матери, опустился на колени и поцеловал её бледную руку.
 - Почему эта милая ручка не может сделать для меня даже такую мелочь. Неужели так трудно окружить любимого человека,
отдавшего всё ради благосостояния своей семьи, заботой и пониманием и избавить его от созерцания пыли и тараканов, чернеющих
маслинами по утрам на кухне? Избавить от тех взглядов, вынимающих душу, когда я изредка доставляю себе удовольствие уйти на
денёк из дома... да, да, чтобы изменить тебе с контрабасом. Впрочем, это, наверное, уже в прошлом. Неужели ты не видишь, не
понимаешь, что твоя помощь мне нужна больше всех иных благ?
 На мамино побелевшее лицо из-под длинных ресниц брызнули две струйки слёз - робкое начало истерики.
 - Душа моя, жизнь моя, почему же ты молчишь, стерва?!
 Далее он встал с колен, прошёл вдоль стола, взял предназначавшийся ему бокал, опрокинул в него бутылку водки -естественно, большая её часть оказалась на столе и медленно поползла к краю скатерти с намерением подло капать на колени гостей. Затем папа опрокинул бокал в себя, бухнул его об пол, но драматического звона не прозвучало - бокал покатился по ковру под стол.
Гости сидели без движения, чинно смущаясь.
 - Как на похоронах. Вы не пугайтесь. Я же шут, лицедей! Я смешон, а не страшен. ...Кстати, у меня лучшая жена на свете!
 Он направился в коридор. В деликатно-гробовой тишине создавшегося нелицеприятного положения отец прошуршал снимаемым пальто, а затем, вошед и застав обстановку самую накалённую, подошёл к маминому брату и в самое его ухо крикнул что есть мочи:
 - Во-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-он!!!
 Дядя с силой ударил папу по лицу и пошёл одеваться. Мама завизжала, а гости, стесняясь, бросились в коридор к своим одеждам. Папа спустил штаны на пол, отстегнув подтяжки и раблезиански пропрыгав через всю комнату, подступил к упиравшейся маме, налёг на неё всем своим тяжёлым, непослушно-пьяным телом, заломив ей руки и повалив на диван. Мама укусила папу за ухо и тогда, обернувшись, он увидел меня с отсутствующим видом сидящего на своём высоком стуле во главе стола, тоскливо уставившись в экран телевизора. Куранты... Папа встал с мамы и со смущением взял меня за руку.
 - Тебе пора спать!
 Он с неуклюжей осторожностью уложил меня в постель. Я закрыл глаза и в своей темноте долго созерцал зелёные и синие разводы, переливающиеся из одной причудливой формы в другую.
 - Жили-были, - тужился он рассказать мне сказку, - давным-давно...
 Я всегда пытался зафиксировать тот момент, когда засыпаю, но, вдруг открыв глаза, видел слепящие лучи солнца, пробивавшиеся через шторы в зелёную клеточку, понимал, что уже утро и, зевая, уткнувшись носом в подушку, вспоминал - что же мне сегодня приснилось - наверняка что-то очень трогательное, раз на моих щеках стягивают кожу тропинки высохших слёз. Как можно забыть то, что видел мгновение назад...
 Меня разбудил мамин крик. В комнате было темно. Сквозь застеклённую дверь из коридора пробивался свет.
Сонный, я встал и, зевая, открыл дверь. Всё нереально, неосязаемо как во сне... В коридоре лежала груда одежды. Рукава, штанины, карманы - везде в бессмысленном беспорядке пришиты пуговицы. Разноцветные, прозрачные, блестящие. После тёмной комнаты свет колол глаза. У приоткрытой двери в туалет лежала мама с катушкой зелёных ниток в руке. В туалете висел папа и показывал мне язык. Я тоже показал ему язык, но выражение его лица не изменилось. Тогда я пожаловался маме, но в ответ услышал от неё лишь слабый стон. Пусть лежит на полу, раз ей так нравится... Я шёл по прохладному полу босыми ногами. Хлюп-хлюп. ...Часто во сне полнейший абсурд становится чем-то рациональным, обыденным, непреложным...
 ...Он по прежнему стоял в том самом углу у книжного шкафа. Свет из коридора играл на металлических замочках и окантовке, пуская солнечных зайчиков на соседнюю стену, вырывая из тьмы кусочки розовых лепестков и стеблей, вплетённых в хитроумный и бесконечный орнамент обоев. Я влез на свой высокий стул и стал методично расстёгивать замочки. Клац-клац. Тяжёлая крышка для моих детских силёнок... Но, всё же, не неподъёмная. Чёрный бархат. Всё тайное становится явным... ФУТЛЯР БЫЛ ПУСТ!