Насилу вырвался. Из цикла Серебряные змеи

"В ладони липкой - медный медальон"
(С.Борисов)



"Я вам спляшу танец вакханки", - объявила под утро совсем пьяная Дункан. Немедленно был отодвинут в сторону стол. Публика расселась кругом. Айседора сбросила хитон и, оставшись в одной розовой распашонке, жеманно раскланялась.

Тощий зад босоножки был тоже розов и оголен, как у купидонов на старинных полотнах. Американка не обладала красотой Елены, ради которой бились ахейцы, а слепой Гомер потом отдувался.

В порыве степного ветра неслась она амазонкой по диагонали широкой залы. Скачки, пробеги кобылицы были весьма опасны как для столовых приборов, хаотично оставленных на столе, так и для недешевого пенсне студента Станиславского.

Вот рыжеволосая бестия мчится прямо на разомлевшего будущего основоположника. Право, жаль пенсне! Но Дункан рисует "остановку", замирая в позе газели.

От раскованных движений, животной грации повеяло востоком. В сырой петербургской квартире стало знойно. Дункан приняла облик мусульманки, молчаливо скользящей в покрывалах, семенящей в широких шароварах. Голубые глаза преобразились в большие, миндалевидные и темные, как сама египетская ночь.

"Это не женщина, это Ангел, это черт какой-то!" - шептал влюбленный поляк. Художник-армянин, тоскующий по солнцу в Петербурге, заметил караван верблюдов, и даже ему почудился звон бубенцов!

И ты, седой пиит, заиграл трепетное скерцо, прижавшись щекой к коре ствола. Ты заплакал, вспомнив свои же строки: "Вот и встретились мы в этом зале с тобой, домино!"

Айседора извивается змеей, и ты видишь картину другого балета.

Поляна, поросшая можжевельником, приютила вас в беседке из грубых досок, с огромными щелями. По белой коже любимой пробегали полосы солнечного света. Над низкими жесткими зарослями, видными тебе сквозь дыры беседки, показалось странное сверкание - то в одном, то в другом, а то и в нескольких местах сразу. Когда этот полублеск, напоминающий цвет стали, приблизился, то ты с ужасом различил, что производили эту колдовскую "перхоть" быстро и плавно сновавшие, точно по волнам, змеи-гадюки.

Тогда ты уже знал: "Кто успеет Елену убить - тот сумеет Елену украсть". И трудно было удержаться от соблазна вложить змею в свою ладонь, ласкающую грудь женщины.

**

Она станцевала им танец вакханки, как обещала. Правда, под конец упала под рояль и захрапела на чисто английском, а может, и с американским акцентом.

Кто-то из поклонников отвез ее затем в "Европейскую" и рассказывал с удовольствием, как Дункан уговаривала его на деле показать силу искусства. Эта шалая эмансипе, не признававшая классический балет, покушалась и на моральные устои русского общества! Безумица долго не могла успокоиться, доказывая, что от двух разноплеменных талантливых людей непременно народится гений-космополит. Наш интеллигент насилу вырвался!