Блокнот

…Он все время искал удобный блокнот, чтобы записать в него мысли: рылся в сумке и в столе, заглядывал на прилавки канцелярских товаров и письменных принадлежностей, но не находил нужного, единственно возможного, оттого клочки мыслей у него были записаны на разных предметах: на полях книги, в виде крестиков и галочек, в стихотворных строчках черновика на газетной бумаге, на форзацах просмотренных, но так и не купленных им книг в магазине "Букинист", на закладках и рекламных объявлениях между цветными полосами, в крупных буквах названий газет, не читаемых им вовсе за недостатком времени и незнанием языка, в линованных листах чьей-то школьной ученической тетрадки, которую ненавидел за напоминание о школе и от которой тем не менее не мог избавиться, переписав записанные уже строчки, а писал он даже между строк и даже на строках, зачеркивая написанные слова и этими словами уничтожая свои, он искал блокнот такой формы и удобной толщины, чтобы записанное в нем ложилось прямо, ровно и понятно, как в книге, чтобы мысль наконец получила оформленность и законченность, чтобы, при случае раскрыв его, – через год или в следующем веке, – можно было ясно понять и с горячей пульсацией в висках узнать, что хотел сказать автор, и при этом удивиться точному подбору обычных слов (которые вы найдете в любом словаре), на поиски блокнота у него уходили годы, но терпения он не терял, с каждой новой выручкой отправляясь в свое одиночное плавание по шуршащим опавшей надеждой улицам города, выстроившимися привлекательными витринами, витражами, в последнее время круг поисков, правда, стал сужаться, так как на месте бывших канцелярских полуподвалов появились Интернет-кафе и закусочные, что вызывало в нем безрадостные мысли (к тому времени уже пепельного цвета), неужели, думал он, идея блокнота, всеобъемлющего и пронизанного насквозь одной общей идеей так, что эта идея сочилась бы поверх нераскрытого переплета (ему хотелось, чтобы кожаного) и не исписанных чистых страниц, неужели идея блокнота жизни недосягаема принципиально, и только стремление к ней решает проблему творчества и издательства книг, но как же быть, думал он, в эпоху, где ни чернил, ни пера, где творчество попираемо бизнес-планами и рекламным стилем, где стихи сочиняются в честь приезда важного политического деятеля из соседней страны (в них, этих стихах, никакого понятия о рифме и строе), где песня эстрады, рвущаяся из динамиков маршруток, исковеркала слух и задавила остатки нарождающихся мыслей, где книги продаются в роскошных и привлекательных обложках с целью привлечения денежного, но недалекого читателя, где главные книги не ввозились после блокады и дезинтеграции, когда что-то нарушилось, но до сих пор не поправилось – неужели в эту эпоху нельзя достать и блокнота, в котором можно записать свои изорванные мысли, чтобы они обрели цельность всеобъемлющую и все насквозь пронизывающую, чтобы в итоге эти клочья дали единую мысль, одну мысль, вокруг которой прорастает природа и на которой позже базируется культура, с которой связаны история и живопись, музыка и психология, под которой нет ничего, кроме каторжного труда обреченных мыслителей, а над которой – дом из небесной воздушности и голубизны, он торопился, ибо чувствовал, что не хватает времени записать ту самую мысль (хотя он остро осознавал ее частичность, спорность и обратимость), которая звучала каждое утро, когда он пешком шел по парку, он готов был собирать опавшие листья, чтобы и на них записывать, ему нужно было еще особое перо, но он об этом и не помышлял даже, и на истерзанном листе очередного суррогата блокнота он записал второпях, что книга – это отражение природы, в которой природа постигает самое себя, углубляет свое лоно, делая его все более ментальным и духовным, а человек, читающий в книге про пейзаж или про роман с другим человеком, и является основным словом, основной морфологией и синтаксисом – текстом, – составляющими эту книгу…