Темы и вариации счастье

…Кто живал зимою в деревне и знает эти длинные, скучные, тихие вечера, когда даже собаки не лают от скуки и, кажется, часы томятся оттого, что им надоело тикать, и кого в такие вечера тревожила пробудившаяся совесть и кто беспокойно метался с места на место, желая то заглушить, то разгадать свою совесть, тот поймет, какое развлечение и наслаждение доставлял мне женский голос, раздававшийся в маленькой уютной комнате и говоривший мне, что я дурной человек. Я не понимал, чего хочет моя совесть, и жена, как переводчик, по-женски, но ясно истолковывала мне смысл моей тревоги. Как часто раньше, в минуты сильного беспокойства, я догадывался, что весь секрет не в голодающих, а в том, что я не такой человек, как нужно…

…Он заплакал, положив лицо на ее ключицу; он давно ждал этой минуты и тяготился ожиданием, становясь ироничным и мелочным, а сама оттяжка этой минуты начинала тяготить ее, создавая тесноту в пространстве, напоминающую тесноту их однокомнатной квартиры, где сейчас, в канун зимы, проходу не было от появившихся недавно новых вещей: масляного радиатора, восемнадцатитомного Чехова (синего, он бы с радостью купил и все тридцать томов, с письмами, да не было их, перестали доставлять после распада), утюга, соковыжималки, подаренной бабушкой жены, новых джинсов, и еще одного бабушкиного подарка – "шинковки" испанской фирмы, от новых дисков, от приготовленных старых и купленных новых сапог, от полотенец, сохнущих на радиаторе, хотя это строго запрещено, от коробок из-под означенных подарков, в которых держали картошку и яблоки, от меда и овсяных пряников, оставшихся с позавчерашнего дня ее недомогания, от пены яблочно-морковного сока в фужерах, который пили они сегодня утром, от кофейных чашек, от чемодана под столом, заменяющего им гардероб, от стопок ее книг и студенческих недопроверенных сочинений, загромоздивших стол, от телефона, с трудом уместившегося на журнальном столике, наконец, от дел, из-за которых они приходят поздно и очень уставшие, в разное время, и эта усталость занимала в комнате место, висела на вешалке с мокрой курткой и раскидывала ботинки на коврике в прихожей, от вчерашнего банного дня, от ванной, с набившимся в нее паром, от красных щурящихся в пару лиц, от ее головокружения и его беспокойства, выражавшихся в том, что они переставали разговаривать и сидели словно рассерженные друг на друга: он перед компьютером, она – с повязанным на голове шарфом на разложенном кресле-диване, бессильно-усиленно просматривая какую-то книгу, точно ища в ней закладку с нужным телефонным номером, – от ранних сумерек, когда он оставался один, ожидая ее прихода, от свитеров, сваленных как попало на тахте, от его книг с карандашами вместо закладок, лежащих тут и там, от глубокой немоты некоторых минут, от бубнящего за стенкой по-английски голоса соседского мальчика, приехавшего погостить к своей бабушке, от все более и более очевидных симптомов, которые раскрывались перед ним с неизбежностью истории болезни, и ему было странно узнавать об этом в их очередности и последовательности, что представлялось ему добровольным заточением, с другой стороны, если бы она сказала ему об этом внезапно и неожиданно, не испугался бы он? – он узнавал о ее беременности постепенно, даже раньше ее самой углубляясь в ее живое, строя предположения и удивляясь, как она сама не догадывается об этом, он жил этим ожиданием уже несколько дней, но не помнил, не мог вспомнить дня, когда оно началось и каким разрывом со временем раскидало вещи в комнате, застопорив движение по комнате, вырывая чайники из рук и проливая чай в постель, он свыкся с ожиданием, как с толпой в автобусе, мысленно высчитывая, когда ему выходить и пробираться к выходу, но настоящее ожидание только-только начиналось, и он не знал еще об этом, надеясь вдохнуть свежего воздуха и закричать, тошнота могла застать ее в любом месте, и свобода места застигнуть ее врасплох казалась ему наибольшим разобщением и потерей контроля над течением их маленькой жизни; теперь он точно знал, что ей признаться себе, а ему услышать об этом, было не менее страшно, именно страшно и чудно, несмотря на очевидность естественного хода событий, и только сегодня утром она неуверенно, словно стараясь подбодрить себя своими же словами, среди незамеченной им паузы, когда от отвлекся мыслью и был совершенно не готов к этому, когда он внезапно пропустил минуту, в которую должен узнать, узнать то, что уже знал, но не признавался себе, а только иронично и ехидно шутил, она прошептала еле слышно, что он станет отцом, а он, немного погодя, зарывшись в одеяло и уместившись на ее ключице, как крупная птица на ветке, зарываясь в утробную темноту, крупно, в голос, заплакал…