Sepultura

Сейчас я лежу в кровати.
В тесной кровати.
В неудобной кровати.
И хотя я только что проснулся, сплю, оказывается уже очень долго. Глаза мои закрыты, но вижу все вокруг: хмурый день, обидчивый ветер, небо как плачет. Хотя, по правде говоря, оно еще не плачет, а только собирается плакать, но я в таком состоянии точно знаю, что будет все-таки небо плакать. Кстати, у вас никогда не было ощущения во время какого-нибудь неспокойного полудрема, когда и глаза вроде бы плотно закрыты, и спишь вроде, а вокруг все видишь, не так ясно, правда, но видишь. И эти самые глаза на самом деле плотно закрыты, но все равно все вокруг видно, все наблюдаешь, как оно тут довольно-таки интересно происходит, все вокруг. И за эти полчаса даже не сна вы, с закрытыми глазами конечно же, видите абсолютно все, что происходит в комнате: как темнеет стена от заходящего солнца, как дрожит стена от набегающего и вечно чем-то обиженного ветра, как почему-то успокаивается муха, как будто наблюдает вместе с тобой, предчувствуя нечто интересное, то, чего нельзя пропускать. Потом ты чувствуешь, как тебя подымает вверх, к серому безжизненному потолку, и начинаешь панически бояться того неизбежного, к чему все в итоге приходит. Одни изо всех сил сопротивляются, сопротивляются и просыпаются в холодном поту, зарекаясь больше никогда больше так не засыпать, чтобы еще и во время сна не спать. Другие же продолжают не по своей воле подыматься вверх, их продолжает тянуть наверх, чтобы, не дай Бог, себя со стороны увидеть. Они тоже просыпаются в холодном поту, если не сталкиваются с неизбежным.
 То же самое было сейчас и со мной, только с той лишь разницей, что я и не собирался вставать или подыматься к бесцветному потолку. А зачем, ведь и так хорошо. На мне костюм, очень хороший, по моим меркам, который я так ни разу и не одел (слишком уж он нарядный и одноразовый). А лежал я на спине, неестественно вытянувшись во всю длину. Странная кровать какая-то - не повернешься, не развалишься... ну и ладно, на такие мелочи сейчас не стоит обращать внимание. Руки мои были просто сложены на животе. Кровать была рассчитана чисто на меня, ровно на меня, до миллиметра на меня, и не на кого больше. Поэтому я лежал и не двигался, лежал и не удивлялся тому, что лежал, лежал и не задумывался о том, что будет дальше, что может быть дальше, что будет ли дальше.
 Вокруг люди в черном. Одни были долго, другие быстро уходили, уступая место таким же. Мое же внимание привлекли два дальних соседа, постоянно плачущих и всхлипывающих. С периодичной постоянностью они выходили куда-то, потом возвращались с повеселевшими от плача и еще чего-то лицами, которые с каждым приходом становились все краснее и краснее. "Сволочи-то, за мой счет нажираются, а я здесь вообще не при делах,"—с досадой подумал я перевел свое внимание на других окружающих.
 А те исправно плакали, причитали, словно для этого и собрались. Хотя, честно говоря, они для этого и собрались похоже. Вот тут уж я впервые удивился и даже захотел узнать причину плача. Тише, тише, дайте внимательно прислушаться, ну-ка, ну-ка. БА! Так обо мне же плачут, родимые. Вот так да, не ожидал, так точно. Нет, ну послушайте, зачем по мне плакать, коли сам я даже не думаю этого делать. Мне хорошо, мне интересно, а вы чего тут кошачий оркестр устроили.
Может вам костюма моего одноразового жалко. Или до слез досадно, что уже не сможете излить свою злобу, обиды и накопившееся за день проблемы на меня, как это раньше бывало. Полное ведро, полное помоев - и прямо на чистую голову, на помытые волосы. А может они плачут из-за того, что уже не получится одалживать безвозмездно разные суммы на не знаю что. Или я уже не смогу в добровольно-принудительном порядке убрать лестничную клетку. Хм, впрочем довольно, пусть плачут, мне как-то тоскливо и безразлично стало. Толку-то никакого, абсолютно. Да и ветер чего-то еще больше обиделся.
Зато мое внимание привлек шестилетний мальчик. Я не знал точно, шесть ему лет или семь, но был уверен, что это непременно шестилетний человечек. Наверное, скоро он пойдет в школу, потом перестанет быть таким мальчиком, исчезнет это простой, чистый, детский взгляд. Но пока он есть, этот взгляд... как на него приятно смотреть, знаете обнадеживает почему-то. Мальчик смотрел наивно-непонимающе на этот необходимый спектакль (БЕДНЯГА, ЗАЧЕМ ТЕБЯ СЮДА ПРИТЯНУЛИ). Это существо, родившееся шесть лет назад, хотел, наверное, засмеяться очень сильно всем этим глупым взрослым, но получилось, правда, только фыркнуть. И тут же взгляд всего общества вонзился в бедного мальчишку, а потом и на его непосредственных покровителей- родителей (как вы посмели допустить такое вопиющее нарушение установленных правил, это же неуважение ко всем нам, КОШМАР). Родители, тут же покрасневшие от всеобщего порицания и неверных действий, поспешили одернуть непокорное дитя.
НО тот уже успел сам очень сильно испугаться, когда злобные взгляды всего общества резко направились на это маленькое и непокорное "антитело". Мальчику стало очень страшно, он почувствовал себя одинокой овечкой посреди стаи волков. А тут еще родители, опора вовне, поддержка на все случаи жизни, одернули его. И бедняжка заплакал, разрыдался так сильно, что общество одобрительно закивало головами, успокаиваясь и успокаивая малыша. Теперь он "свой", настоящий "свой". Заплакало и небо, наконец-таки. Разрыдалось на пару с обиженным ветром. А мальчик просто испугался того, что почувствовал себя очень одиноким, покинутым всеми, беспомощным и не понятым в этом скоплении людей. С этого момента началось его взросление... А я всему этому свидетель и всему этому виновник, все так же лежавший на спине и наблюдавший за происходящим. Будучи таким же шестилетним созданием, я оказался в свое время вовлеченным в такую же историю. Тогда шестилетний свидетель, еле сдерживая смех, убежал. Снаружи он дал волю своим чувствам. Сегодняшний же шестилетний свидетель, ставший "своим" из-за плача, стоял с уже изменившимся лицом. Уже не было той простоты, доброты и наивности. Нет, доброта еще осталась, а вот все остальное исчезло. Толпа же, воодушевленная новым детским плачем, завыла с еще большей силой. Ой, ну противно-то как, не видеть бы всего этого с малышом, да уж тут сильно не выберешь. Тем более, что уже так надоело лежать в этом одноразовом костюме в такой же, на самом деле, одноразовой кровати...
Завлекло развитие действия. Вой потихоньку прекращался, давая место разговорам, обычным разговорам. И только изредка кто-то по привычке всхлипывал, да и то осторожно, чтобы никто не заметил. Однако, о чем это они там говорят. О, кажется снова обо мне. Опять напрягаю слух. Ух ты, я оказывается хороший. Ой. ну и лжецы же, не могу просто. Да не надо же, слышите. Тут бы и плакать. Нет, все, я уже не могу эту хрень слушать - и хороший, и добрый, и красивый. В одном флаконе. Раньше-то никто не додумался этого сказать, хоть раз, дотянули до последнего, до самого последнего. Нет, и совести же хватает так льстить. Фу, я гордый оказывается, хоть облегчили слух. А ведь самое интересное, что я то и не гордый на самом деле. Просто не хотел плясать под их дудку стандартов, не хотел быть тоже ими. А они сразу "гордый, гордый". Ой, ну и противно же лежать вот так неподвижно да еще и слушать эту пустую и лживую болтовню про себя. Не выдержал Я и заорал, заорал сильно :" Чего собрались и воете, делать чо ли нечего. А лестничную площадку кто убирать будет, а деньги зарабатывать (я ведь в долг давать не собираюсь). Чего уставился! - крикнул в упор смотревшему на меня одному из двух вечно веселых от плача. - Вон, на друга своего посмотри, вместе же надрались. У, сволочи, собрались здесь в моем доме, воют, детей взрослеют.."
Ору я так, ору и понимаю, что ни фига я не ору, а лежу все так же на спине. Небо чуть разохмурилось. Это, кстати, одно из свойств полудрема — лежишь, думаешь о том, что ты будешь делать, когда встанешь, встаешь, идешь туда, садишься сюда, делаешь это... а на самом деле как лежал, так и лежишь дальше. Потом все-таки встаешь, идешь куда-то, садишься или не садишься, делаешь или не делаешь, то или это...и все еще лежишь на самом деле. Это одна из ловушек снов, из которой очень трудно выбраться. А я от беспомощности и тщетности своих усилий пришел в настоящее отчаяние.
Теперь мне захотелось узнать, от чего же все они так воют, истекают прямо слезами. Не меня же им жалко стало. На словах может быть, а вот на самом деле… Говорят, что, мол, хорошо мне, «отмучился», а им еще страдать здесь, лямку тянуть. Да не мучился я никогда, и сейчас не мучаюсь, «как оно было тогда, так оно и есть». Ну, не льстите опять, не льстите, все равно не пойду больше лестничную клетку убирать. Вот назло, не пойду. И тут вдруг что-то эврикнулось в моей голове. Они плачут, потому что боятся. Посмотрев на меня (или на одноразовый костюм), они задают простой вопрос о моем местонахождении. А потом… потом боятся, не уверены в правильности своих рассуждений, когда говорят сами себе: «И я так лежать буду». Говорят и тут же снова говорят на абсолютно другие темы. Они так боятся представить себя на моем месте, что и не представляют. Ведь это довольно запретная тема. А я раньше даже не задумывался об этом, а тут вдруг очутился здесь, в таком довольно неудобном и комичном положении. Честное слово, даже не заметил как так получилось. Жил как жил, живу как живу— и все тут. А они ведь боятся потерять все, к чему так рьяно и бессмысленно стремились. Право же, немного даже забавно смотреть— стоите, плачете, боитесь этого, а я уже нет, мне то бояться уже нечего. Но вы то, вы, лицемеры несчастные. Уверен, уйдете отсюда и не будете об этом даже вспоминать. А ведь сейчас уникальный шанс— сталкиваетесь с единственно верной, универсальной и неизбежной истиной. Больше такого может и не быть, на вас уже сталкиваться будут с этим. А вот ведь бестолковые, сами не знаете, живете для чего, хотя и говорите об этом постоянно. Вы же стоите и плачете не потому, что так хочется, а потому что надо так. Надо исполнять необходимый ритуал, играете в массовке пьесы под названием «жизнь». Я вот не актер, лежу себе честно в тесной кровати и никаких ролей тут не исполняю. А вы смотрите на меня испуганно чего-то. Нет, все, уже не могу так больше лежать, на душе жутко серо делается. И вот же как назло, встать не могу. Эх, что ж за напасть то такая— хочу да не могу. Заслужил, видно.
Потом я решил просто не замечать, что творится вокруг. Сосредоточиться на внутренней тишине и подумать-ка хорошенько, что там меня дальше ожидает. Будущее было неизвестным, и, что самое главное, не таким, как раньше. Вроде бы не таким. Я что-то там где-то читал, что бывает в таких случаях со всеми нами. Единого мнения у исследователей не было, зато было у меня. Как можно говорить что-либо про это, если не был там. Это то же самое, что говорить об ощущениях внутри утробы, основываясь лишь на своих догадках. Интересно, а будут ли там так же плакать и выть без причины. Нет, все, сказано, что будущее уже не такое— значит не такое. С этими людьми мне не жаль расставаться. Просто, когда они разрыдались из-за своей боязни оказаться на моем месте, то стало понятно, что в каждом из них есть кусочек не повзрослевшей доброты. И когда я увидел этот мгновенный блеск этого кусочка в их глазах, то стало жалко. Стало жалко этих людей, потому что они жили до этого бессмысленно, без настоящей цели, а теперь увидели, что все равно вот так вот лежать будут. И им стало страшно из-за правды, ведь ложь не так страшна, а даже приятна. А где вы раньше были? Если б я сейчас не лежал напоказ, то вы бы, наверное, и не поняли бы ничего этого. Но я вас не виню, и не злюсь, конечно же. Просто дайте спокойно полежать, подумать. Жалость проникла в мою душу, и я уже даже хотел их простить за все. Да спохватился вовремя, ведь когда нету ни одной обиды, то что тогда остается для прощения?
А вот и лицо духовное пришло. Зачем этот ритуал, вы ведь все равно никто в него не верите. А я вот верил, теперь не знаю. Хотя нет, хорошо, что ритуал совершен, он вселяет большую надежду. А именно это и надо вам. Лучше прикрыться привычным щитом от атак реальности и неизбежности, а то так можно сразу же на моем месте оказаться. Не готов— лучше не надо. Но что-то переменилось из-за прихода духовного лица. Стал безразличен вой, плач, лестничная клетка, но люди… Бедные люди! А хотите я вас прощу. Но не гордо, как вы говорите обо мне, а честно, все обиды, которых, правда, давно уже нету. Я то уже понял как-то их бессмысленность. Вас то жалко, вы бы только знали. О, если бы я мог двигаться и говорить… Но поздно одумался, раньше надо было действовать и говорить. Где до этого был? Что, не знал, что сам вот так вот лежать будешь, поучитель? Ну теперь и знать не надо, все это стало сиемоментной реальностью. А где же эти два друга, дальние соседи, делись? А вот они спят, нежно обнявшись друг с другом. Тьфу ты, мерзость то какая, хоть и нежность.

Сколько так одинаково было, я не считал. Но вроде бы как начиналось оживление. Стало намного больше народу, собрались все, кого я видел прежде, и кого не видел. Какие-то дальние родственники, дальние друзья, еще целая пачка дальних соседей. Все начали двигаться, по кругу как будто ходить или змейкой. И тут мою кровать (вместе со мной, разумеется) начали подымать. Это уже не очень нравилось. Да будущее будет другим, но ведь не таким же, в конце концов. Действительно, лежал себе, никому не мешал, а тут, понимаете ли, еще подымать вздумали. Э! ребята, куда понесли, я ведь с домом еще не успел попрощаться. А может, я еще присесть перед дорожкой захочу, а вы мне не даете. Ой, вы что наружу выносите. Зачем на улицу, ведь там… а там ветер, который уже перестал обижаться. И небо, хмурое небо, которое улыбалось мне ослепительными проблесками. Оно приветствовало меня, как будто говоря, что нечего мне тут ворчать, ведь много чего гораздо поважней. А я, дурак, оправдываюсь, мол, это так, это несерьезно, это не на самом деле. А оно лишь смеется, ничего не отвечая, оправдывайся дальше, дурачок. Ой, ну выть то зачем, лучше головы подымите да на небо гляньте, может и с вами поделиться.
Нести хоть бы умели, а то так трясут, что глядишь, чего доброго, и вытошнит меня на вас всех. Так ведь и вытошнитсья даже не могу, таким беспомощным стал.
Э! Зачем по улице нести, ведь смотрят то все. И сколько людей много собралось случайных, всем любопытно. Нет, ну что вы издеваетесь надо мной, что я для вас реликвия какая-то, несете всем напоказ. Ух, сколько морд уставилось на костюм. Что, завидно? Или вы смотрите на провожающих, чтобы проверить, исправно ли они исполняют свои роли. Все ли огорчены, все ли воют? Мало того. Что нести при всех вздумали, так еще и трясут нещадно. Быстрее бы этот день закончился, ну не могу уже, невтерпеж мне.
Ого, кажется пришли. Ну наконец-таки остановились, а то еще б минут десять я не выдержал. Хотя кто меня спрашивает? Нет, ну вы только посмотрите на них— стали вокруг меня и воют. Опять этот вой. Как мне вас жалко, вы бы только знали, как обидно за вас. Ну что ж поделать, приходится смириться. Однако уже чувствуется, что это последний вой. Не знаю, почему я так решил, ветер, наверное, подсказал. Все начали по очереди подходить и целовать меня. Ого, а при жизни не дождешься, а тут все вместе и по очереди. Я почувствовал жар их губ и понял, что мне как-то неестественно нормально. Мне не холодно, хоть я и был ледяной, но и не жарко. И тут неприятные капли дождя начали капать на меня и всех собравшихся. Мне эти тучи всю дорогу не нравились, но я не ожидал, что небо меня предаст– заплачет вместе со всеми. Ой, ну ведь костюм мокнет, куда вы смотрите. Хоть и одноразовый, но жалко все-таки. И вдруг, словно по заказу, меня накрыли какой-то красивой крышкой. И она идеально подошла к моей кровати, как будто одно целое. Стало темно, но зато перестал капать дождь. Неприятное ощущение мокрой одежды на себе. Вокруг тоже сыро от выпавших капель. Ветер вроде бы опять стал чего-то обижаться. Поднимают кровать. Только не опять. Хотя меня не видно. Однако кровать не понесли, а опустили куда-то, а потом начали чем-то засыпать (землей, наверное). Потом тишина, темнота, пустота…

Я лежал долго и не знал, что делать. Такая скучная одинаковость выводила из себя, но ничего, похоже, не предпримешь. Червяки уже начали меня есть, но никакой боли не чувствовалось. И тут я ни с того, ни с сего вдруг понял (опять, наверное, ветер подсказал), что уже давно, еще до того, как меня положили в тесную кровать, я уже не был подвластен всем этим закономерностям . то есть, я спокойно мог взять и покинуть все это, оставить людей с их воем и не слушать их так долго. И стоило смотреть эту трагедию? Ладно, прощай тело, кровать, червяки (приятного вам аппетита, кстати), мне пора уже ТУДА. И я, легко покинув то, с чем только что попрощался, направляюсь вверх, к неизвестному будущему. Наконец-таки ветер и улыбающееся небо идут рука об руку со мной. Наконец-таки я устремляюсь ТУДА. Там, где свет, жизнь, … но вам уже туда нельзя.