Как я стал шизофреником или кое-что из моей биогра

1970 г. К этому времени я уже отсидел почти 5 лет в лагере, закончил медицинский институт , отработал 3 года врачом, удостоился статьи в «Медицинской газете» под заголовком «Заберите мой диплом!».
Меня очень «не любит» КГБ и прокуратура, в основном из-за моего участия в качестве свидетеля в двух «громких» процессах. Меня с удовольствием сделали бы «обвиняемым», но мне удалось создать обстановку, когда мой арест мог вызвать разглашение тех маленьких «тайн от начальства», к-рые ,как всякое советское учреждение ,имеют местные «правоохранители». И, что «удивительно», это оказалось сильнее желания расправиться с «антисоветчиком».
Даже просто убить меня было опасно: всякая смерть «антисоветчика»должна быть тщательно расследована ( а вдруг обнаружится какой-нибудь «шпионаж»! ).
И все-таки решение проблемы было найдено. В один прекрасный день меня вызывают в военкомат на медицинское обследование. Среди обычных граф терапевта, хирурга и окулиста , я с удивлением обнаружил вписанное от руки «психиатр» .
«Ого! -Подумал я. -Как в Америке! Офицеров запаса стали проверять психиатры!». Сначала я явился к заведующей врачебной комиссией. Поговорив со мной несколько минут, она засомневалась: «Мне говорили о совершенно другом человеке…». Однако после звонка куда-то, она успокоилась и предложила мне сначала посетить психиатра. Я, послушный, пошел сразу в диспансер, но там регистратор потребовала ,чтобы я сначала обошел всех других врачей, что я, дурак, и сделал. Меня признали годным во все рода войск.
И вот я сижу между двумя молодыми врачихами-психиатрами. Они тоже засомневались: «Зачем вас к нам направили?» Тогда я прихожу на помощь симпатичным женщинам: « А вы позвоните!». После звонка уже уверенно рассуждают:
- Ну,что ему поставить 7а или 7б?
-Нет, 7б нельзя.
-Послушайте, коллеги! -Взмолился я. «Разъясните человеческим языком что это все значит!»
-7а - декомпенсированная психопатия, а 7б - компенсированная,- был ответ.
Переводя это на совсем человеческий язык, 7а - психопат, к-рый не способен сдерживаться, может побить посуду, подраться и т.д., а 7б это психопат, к-рый «внутри кипит», но снаружи остается в рамках приличий.
«А нормальным меня признать никак нельзя?»,- осторожно интересуюсь.
«Нет! Врач, к-рый не хочет работать врачом, не может считаться нормальным!», -был ответ.
Так я оказался на учете в психдиспансере. Но это была только начальная стадия. Разумеется, мне нужно было ставить диагноз «шизофреник», но его по правилам можно было ставить только в стационаре. Добровольно лечь туда я нахально отказывался, а насильно меня госпитализировать можно было только через милицию, КГБ или прокуратуру, ну еще через партийные органы. Однако все эти организации старательно избегали всяких письменных обращений- словно знали, что будет перестройка и возможно даже расследование их деятельности. Словом, не хотели оставлять «следов». Но делать что-то со мной им приходилось!
И вот меня приглашают …в Смольный. Окончательно обнаглев, я соглашаюсь придти на прием, только при условии, что этот день будет оплачиваться как рабочий. Меня приглашает сам начальник идеологического отдела. Кажется, это был Вадим Медведев, будущий член Политбюро.
«А вот, наконец, и Вадим Иванович!»,- ласково обращается ко мне мой тезка. « Ну чем мы можем вам помочь?» В голове мелькает: хорошая зарплата, квартира для семьи, и т.д. Но диссидентская сущность берет свое: « Вывезите меня в нейтральные воды, посадите в лодочку и оставьте»,- отвечаю я. Двухчасовая беседа закончилась тем, что Медведев, почти как спортивный обозреватель Озеров заключил : « Такой врач нам не нужен!»
Последствия: с этого времени я стал работать грузчиком с высшим образованием ( диплома меня не за что было лишать ) .
И в один «прекрасный», но не для меня, день, ко мне в коммунальную квартиру явились милиционер, психиатр и два санитара. Так я отправился в больницу. Не думаю, что Медведев оставлял какую-нибудь бумагу: для чиновника такого ранга было достаточно звонка главному психиатру города.
Меня принимает врач Иванова. С подкупающей откровенностью она заявляет: « А мне плевать, здоровы вы или больны. Вас направили – и я вас принимаю!». При этом она «закатила» мне приличную дозу аминазина.
Так случилось, что впоследствии наши пути часто пересекались: одно время она была моим участковым психиатром. В общем, она была «не вредным» врачом, даже аминазин она колола потому, что не считала его чем-то особенно вредным, она даже пользовалась им сама из-за проблем с психикой - среди психиатров это часто случается…
Заведующим отделением оказалась моя однокурсница. Она постаралась сделать мое пребывание в больнице более-менее комфортным. Однако гадючник все равно остается гадючником.
Наконец, я предстаю перед комиссией, решающей мою судьбу. Увидев ее, мне подумалось: «Надо опасаться мании величия!» За столом сидели человек двадцать. Среди них - Озерецковский, признанный глава ленинградской психиатрии, Случевские – отец и сын ( они по очереди были главными судебными психиатрами города ), главный психиатр города Беляев и еще целая куча профессоров и доцентов.
Но , кажется, я не зря получил «отлично» по психиатрии и постарался не дать им ни одного повода уверенно обосновать свой диагноз. Комиссия все-таки не выставила «шизофрению». Однако оставили «психопатию» и признали меня социально опасным. Основанием в диагнозе была признана «небрежность в одежде»,а истинные упоминания о причине даже не могли и упоминаться. Впереди меня ждали новые госпитализации. В одну из таких госпитализаций ,мой диагноз был уже безо всяких комиссий заменен на «параноидальную шизофрению». Однако особого значения это не имело  - куда важнее были синие буквы С\О на моей карте, означавшие «социально опасен».
Интересно, что самыми яростными сторонниками «шизофрении» были преподаватели из моего родного институт- доценты Ефименко и Коган. Доцент Коган был чем-то вроде главы «ленинградской школы» по отношению к диссидентам. «Московская школа» изобрела для диссидентов специальный диагноз «вялотекущая шизофрения», в то время как «ленинградцы» настаивали на классических диагнозах.
Доцент Коган руководил студенческим научным обществом и от своих друзей, входивших туда, я знаю о его «учении». В целом, оно было просто и примитивно: если человек находится в постоянном конфликте с властями, то он ненормален и лишен главного признака нормальности  - умения приспосабливаться . Исходя из этого определения ненормальности, следует искать всякие мелочи, позволяющие выставить «классический» диагноз.
Кстати, доцент Коган был тем самым преподавателем, кто поставил мне «отлично» на экзамене по психиатрии. В упомянутую комиссию, Коган не входил и выставил мне диагноз заочно. Что ж, доцент Коган умел приспосабливаться.
Что касается доцента Ефименко, то он на комиссии присутствовал, задавал вопросы и вообще был активен. Думается, что он искренне верил в мою ненормальность и был полностью «советским человеком» - если начальство ( обком КПСС ) считает кого-то сумасшедшим, то сомневаться в этом не следует. Он был так уверен, что впоследствии продемонстрировал меня группе студентов . Я, неблагодарный, постарался поиздеваться над его вопросами, чем довел его до откровенного раздражения. Не знаю, какое чувство я оставил у студентов, но когда ,прощаясь, я сказал им «до свидания», то вся группа ответила мне дружным и грустным хором, в их голосах звучало сочувствие …Я был искренне тронут. Больше меня студентам не показывали.
С удовольствием вспоминаю слова моего первого лечащего врача- участкового психиатра Сызранцеву. Она тоже верила в мою «шизофрению». Мне стало известно, что она говорила о моей жене: « Бедная женщина ! Он ведь так тяжело болен, через пять лет будет полным инвалидом и не будет «лыка вязать»». С ней мне было легко. Я выяснил, что в психиатрии есть все-таки приятный уголок под названием «дневной стационар», что–то вроде санатория для психов.
Я приходил к Сызранцевой и говорил : « Может, мне побыть в дневном стационаре?»
- А что, вы плохо себя чувствуете?
-Наоборот, хорошо, но этого-то я и опасаюсь: вдруг что-нибудь не то скажу?
И Сызранцева, в восторге от моей сознательности, выписывала мне направление или давала больничный на длительный срок.
А что военкомат? Потрясающе, но никто даже не поставил его в известность о результатах его направления! Они вызывали меня на сборы, что я впрочем, игнорировал, также присваивали мне очередные звания и из младшего лейтенанта я стал лейтенантом. В конце концов, мне это надоело и когда меня вызвали для присвоения звания старшего лейтенанта, я направил им письмо с возмущением, что армия комплектуется из параноидальных шизофреников. С этого момента военкомат меня больше не беспокоил. Много лет спустя, когда меня совсем уже сняли с учета, мне удалось ознакомиться со своей папкой. Там был единственный документ, а именно: мое обращение с просьбой призвать меня в армию, к-рое я написал на последнем курсе института. Вообще, сейчас это могло бы быть основным доказательством моей ненормальности! Неизвестно только, куда делись все остальные документы.
Для меня всегда было трудно ответить на вопрос считаю ли я себя нормальным человеком. Конечно, в этой стране, люди, чье детство прошло в войну, революцию, коллективизацию, голод плюс зомбирующую пропаганду, иногда ухитряются вырасти нормальными людьми. Однако ,это скорее исключение, чем правило. Я не был исключением.
Диагноз 7б вполне справедлив.

Фомченко Вадим 7 авг 2005 г