Шамбала

О, как хотел бы я вновь
Услышать звук снега,
Падающего в темноте ночи
С деревьев
Старого храма в Синода
Хакуин

***

Мне приснилось, будто я знаю, как попасть в Шамбалу. Пройти по улочке Филатова к Партизанскому проспекту и перейти проспект. Затем свернуть направо и пройти вдоль пятиэтажного дома, выходящего окнами прямо на тротуар. Повернуть во двор и подняться по бетонной дорожке направо наискосок к лесу. Отыскать заглохшую, заросшую бурьяном и крапивой тропинку и отправиться в лес, прямо в мечты и грёзы, все дальше и дальше. Важно лишь соответствующее настроение, некая чуткость восприятия, особое состояние души: вдумчиво-созерцательное, не отягощенное суждениями и рассуждениями.
Дня через три, когда дела снова привели меня на улицу Филатова, я вспомнил о Шамбале. И хотя время поджимало, я все же решился. Прошел под сенью каштанов до пересечения с Партизанским проспектом, перешел проспект, прошел вдоль дома, зашел во двор, увидел бетонную дорожку, косо уходящую вверх, маленькие огородики под окнами, полянки среди кустов, от которых повеяло чем-то милым, почти позабытым, словно я очутился в далеком детстве. И мне вдруг пришло в голову, что мне дарован был чужой сон, чьи-то прекрасные воспоминания
И я стоял, потрясенный, среди кустов сирени и гладил руками зеленые листья. А потом подумал, что просто так ничего не происходит, и если я увидел сон о Шамбале, значит, и для меня этот сон был чем-то важен, как важно хоть иногда возвращаться туда, где дышится легко и тепло на сердце. И тогда я прошел в лес, отыскал позабытую тропинку, заросшую бурьяном и крапивой, и начал путь: все дальше и дальше, сквозь фиалки и землянику, малину и зверобой, каштаны и сосны...

***

Я живу в Минске, неподалеку от самого себя. Почти тридцать лет прожил на улице Филатова, прежде чем переехать в другой район. Но если бы кто-нибудь спросил, много ли я запомнил из своей жизни, мне было бы трудно ответить. Так, отдельные воспоминания, сливающиеся в большое светлое пятно.
Помню, однажды по дороге в детский сад встретил приятеля из группы, с которым мы отправились в кругосветное путешествие вокруг дома. Это было чудесное, захватывающее приключение! Впервые в жизни мы решились на самостоятельный поступок, впервые в жизни мы были свободны! Мы прошли под окнами первого этажа, заглядывая в раскрытые двери подъездов, посмотрели на фыркающие машины, даже нашли три копейки!.. Мы были так воодушевлены, что не могли ни о чем думать, кроме того, что свободны!
А когда мы устали и пришли в детский сад, оказалось, что все уже позавтракали, и мы останемся голодными до обеда. Но нам было все равно.

***

Еще вспоминается случай из детского сада. Солнечная поляна в лесу, куда вместе с другими малышами мы вышли на прогулку. Тишина и покой, и какое-то удивительное ощущение наполненности, словно мир свернулся до размеров поляны, на которой мы расположились.
Спешили прохожие, гуляли влюбленные, художники рисовали картины, торопясь запечатлеть уходящий миг... А мы просто играли, становясь то сосновыми ветками, то ясенем, то летним днем...

***

Вначале у меня не было дворовых друзей. Как-то не сложилось. Почти все время я сидел дома, мечтая с книжкой в руках. И только когда родители особенно настаивали, выходил на улицу.
Тут был не мой, чуждый мир. Я совершенно не знал, чем заняться. Подолгу гулял вокруг дома в поисках чудесных мелочей, вроде оброненной пуговицы или потерянного солдатика, собирал каштаны под деревьями, или (чаще всего) просто забирался на старый развесистый тополь и подолгу сидел на ветвях, размышляя о чем-то своем. Или просто без мыслей.
Позднее я прочитал историю Честертона про англичанина, поселившегося на дереве, - просто потому, что он чувствовал в этом потребность. Вот примерно так было и со мной. В конце концов, сидение на ветвях тоже ведь может научить чему-то прекрасному, не правда ли? 

***

А вот еще случай. Мне было лет десять. Осенним вечером я возвращался с тренировки домой. Вдруг почти возле самого дома из темноты вынырнул пьяный мужчина, который ухватил меня за руку и силой повел темными дворами. Было больно и страшно. Я не знал, куда он меня ведет и что со мной будет. Я только негромко скулил и пытался вырваться. И вот, когда я уже почти потерял надежду и лишь тихонько плакал и просил отпустить домой, ко мне пришло избавление. В виде женщины с ребенком.
- Это твой отец? – спросила женщина, походя к нам поближе.
- Нет, - в голос заплакал я.
Пьяный что-то забормотал, но женщина его не слушала. Размахнувшись, она просто ударила мерзавца сумкой по голове.
- Беги! – сказала она мне, замахиваясь еще раз.
Я рванулся... еще... и вырвался, и побежал, побежал, что было силы...
Очень долго я стеснялся рассказывать про этот случай, инстинктивно чувствуя какую-то нечистоту и грязь в самой ситуации. Но я всегда знал, что та неизвестная женщина была моим спасителем, и ее смутный, расплывшийся во времени образ пронес светлым лучиком в сердце. Кто была та женщина? Кого послал Бог мне во спасение? Так ли это важно? Главное ведь то, что она спасла меня. Даст Бог, и я кому-нибудь помогу...

***

В детстве мы с родителями часто ходили в лес загорать. Лес был совсем не далеко: нужно было пройти по Филатова до пересечения с Партизанским проспектом, перейти проспект и пройти в гору через двор. Дальше шла грунтовая дорога (когда-то она называлась улицей Космонавтов), за которой, собственно, и начинался лес.
Вот и не было же здесь ничего особенного, но я почему-то всегда знал, что где-то, в этом самом лесу, есть место, где исполняются мечты, словно в рассказе Герберта Уэллса «Зеленая дверь на белой стене».  Я даже знал, где должно быть это место, - за дощатым забором бывшего детского садика. Но сколько я ни глядел в дырочки забора, не видел ничего, кроме сосен, каштанов и кустов малины...
И только потом я узнал китайскую пословицу «Чтобы увидеть единорога, нужно знать, как он выглядит. Иначе единорог будет казаться обычной коровой». Может быть, все дело было в том, что я забыл, как смотреть?

***

У меня не было бабушки, к которой можно было бы поехать на лето. Но у меня была тетя, тетя Полина. Она жила далеко на юге, в Абхазии, в городе Гагры.
Почти каждый год мы всей семьей выезжали к ней. Запомнился ближайший к Гаграм аэропорт – Адлер. Мы выходили из самолета, все еще во власти хмурого минского неба и серых городских улиц, и вдруг попадали в совершенно другой мир: с огромным ярко-голубым небом, горами на горизонте и зеленью кипарисов. От восторга захватывало дух, и я бы стоял на взлетном поле вечно, если бы не нужно было двигаться дальше.
Еще я любил ехать в Гагры на поезде. Где-то за Туапсе показывалось море, начинались тоннели и станции выглядели совершенно необычно, дореволюционными, такими, как в кино. Это было так здорово, так хорошо! И каждый раз, когда мы проезжали по берегу моря, или въезжали в тоннель, или подъезжали к такой станции, от восторга сжималось сердце, хотелось смеяться и прыгать от радости.
А потом были Гагры, удивительный город, зажатый на узкой полоске земли между горами и морем. Парк с павлинами и пеликанами, усадьбы царских министров, перестроенные в санатории, море, небо, горы, кипарисы, платаны, инжир и южные запахи... Но главное, тепло и свет от тети, тети Полины.
Конечно, в те годы я не понимал, почему меня так тянет в Гагры, и пытался объяснить эту тягу внешними причинами, но разве что-либо внешнее может быть сильнее внутреннего? Разве в памяти не остаются именно те места, где нам было хорошо и уютно? Я говорю, прежде всего, о душевном тепле...

***

Вспомнился еще вечер в Гаграх. Тихая улочка, выходящая на центральный проспект. Шершавые с облезающей корой стволы эвкалиптов с длинными, узкими листьями. Платаны, инжир и сильный аромат лавровых кутов, служащих оградой одному из домов (запахи детства наполнены чем-то теплым и светлым, правда же?).
Я устроился на балконе, и уже почти засыпал, как вдруг раздался гудок паровоза (железная дорога была метрах в двухстах, почти сразу за центральным проспектом) и шум уходящего поезда. И на душе стало так радостно, так хорошо...

***

Дело было осенним вечером. Я сидел на дереве возле дома, как вдруг меня окликнули.
- Эй! – раздалось откуда-то снизу.
Я посмотрел вниз. Там стоял мальчик, по виду на год младше меня.
- Эй! – в тон ему ответил я.
- Ты что там делаешь?
- Сижу.
- Давно?
- Всегда.
- Спускайся к нам!
- Зачем? – ответил я, но все-таки спрыгнул (метра три, не больше).
- Ух ты! – восхитился мальчик. – Не боишься лазить по деревьям?
- Нет, - я покачал головой.
- А давай дружить?
Так я подружился с дворовыми ребятами, с мальчиками и девочками. Мальчиков было трое, девочек четверо. Две девочки были красивыми, они постоянно спорили за лучшее место в нашей группе. А мы, мальчики, оказывали им всякие знаки внимания, совсем неумело, по-детски. И совершенно не обращали внимания на других девочек, бескорыстных, самоотверженных друзей. Что делать, такова жизнь подростков. Теперь-то я знаю (мне кажется), с кем нужно было дружить, в кого нужно было влюбляться. Но тогда, что я знал тогда...
Мы играли в дворовые игры, гуляли, подолгу сидели на скамейке возле чьего-нибудь подъезда и даже иногда выбирались в лес. И я снова не могу припомнить ничего конкретного – так, только общее ощущение тепла и света. Света тех самых «некрасивых» девочек. Но иногда мне кажется, что без них, тех девочек, и не было бы воспоминаний о нашей дружбе...

***

В тот раз мне впервые не было скучно в пионерском лагере. Обычно все время преследовало ощущение пустоты и неприкаянности, остановившейся с приездом в лагерь жизни.
Но тогда все было по-другому: мы как-то сразу сдружились с мальчишками из нашей комнаты и начали жить в своем, выдуманном мире: с индейцами и трапперами, лесными стоянками и повседневными чудесами. Кто знает, почему так получилось: то ли мы вступили в тот возраст, когда жизнь героев Майна Рида и Фенимора Купера кажется более реальной, чем окружающая действительность, то ли подобрались бесшабашные мальчишки, которые смогли заразить жизнелюбием остальных (подобно тому, как Пиппи - Длинный Чулок превратила в ежедневный карнавал жизнь своих друзей).
И потом, уже после того, как смена закончилась и мы разъехались по домам, полученный урок свободы и бесшабашности словно создал во мне некий внутренний стержень, дающий уверенность в трудных ситуациях.

***

Это было чудесно. Это было прекрасно и удивительно. В ее присутствии сердце замирало и начинало стучать тихо-тихо, я терялся и не находил слов, чтобы объяснить, что со мной происходит. А это была любовь...
Я не знал ее детства, не видел в бантах и косичках, не стоял, томясь, под ее окнами, не жил рядом с ней, не дышал ее дыханием. Я не помнил ее прежней, не знал, не мог знать ее будущее. Но ее голос, глаза, улыбка, смех перевернули мою жизнь и наполнили светом. Я словно начал открывать мир заново.
Несколько раз тайком провожал ее домой, и каждый раз не мог найти в себе смелости подойти и заговорить. Впрочем, я даже не знал, о чем разговаривать, но просто думал о ней, восхищался ей и жил для нее. А потом мы расстались…

***

...Был летний день, часов одиннадцать. Светило солнце, но жара еще не наступила. Я шел по лесной опушке, насвистывая фугу Баха (ту самую, из «Соляриса»). Ни о чем не думалось, на душе было безмятежно-спокойно.
И тут я увидел маленького голубого мотылька, перепархивающего с цветка на цветок. Вспомнилась синяя птица Метерлинка, и я подумал: что будет, если попробовать пойти следом за мотыльком, куда он приведет, в какие дальние дали?
Я отправился вслед за ним, все дальше и дальше. Так же легко и свободно, как он. Шел, размышляя о счастье, о том, чего бы я действительно хотел. Я спрашивал себя и не находил ответа. И тогда подумал о том, что, возможно, счастье – и есть такое состояние души, когда уже нет желаний, когда ум безмятежен, а на сердце легко и спокойно. И я оставил мотылька, так же легко, как взгляд оставляет летящее облачко, и отправился дальше, возвращаясь к цели путешествия. И вдруг испытал отчетливое ощущение Присутствия, безвременья, Единства с миром, когда каждый миг обретает бесконечную значимость, открывает волшебную дверь бытия…
Я шел и насвистывал Баха. Цветы и кузнечики, деревья и синее небо были моими друзьями, были мной.

***

По комнате, жужжа и кувыркаясь, носилась муха. Носилась, словно заведенная: по окнам, по стенам, по потолку… Сколько жизни, сколько радости и восторга было в ней! В эти мгновения, казалось, Творец смотрел только на нее, и мир сиял любовью и светом.
И я спросил себя, разве я – не такая же муха перед Ним? Глупая, восторженная муха в нескончаемом, непрерывающимся ни на мгновение потоке любви.

***

Вот и еще одно утро. Все изливается любовью, цветет, радуется, звенит! Как здорово, как радостно и светло в этом сияющем мире. Как здорово вновь и вновь возвращаться сюда, возвращаться, чтобы пройти милыми сердцу улочками. Возвращаться, чтобы причаститься радости и любви, возвращаться, чтобы понять нечто важное, возвращаться, чтобы стать самим собой. Как здорово быть, просто быть Здесь и Сейчас, в любви и свете, просто идти тропинками рая.
Я шел улочкой Филатова, взрастившей несколько поколений детей, улочкой со своей особенной аурой. И мне почему-то вспоминались слова католической молитвы «Иисус родился на нашей улице». «И действительно, - думал я, - разве не здесь родился Иисус? Разве не в сердцах верующих живет Бог? А если не здесь, то где же?»
Я шел тихой улочкой, и солнце светило, как в детстве, и мир, казалось, сосредоточился именно здесь и сейчас: кувыркались от восторга мухи и голубые мотыльки счастья манили куда-то. Я шел и думал: разве эта улочка не ведет в Шамбалу? Разве хоть какая-нибудь тропинка не ведет в Шамбалу?