Кусочек солнца

Глава 1. Письма.
В тот вечер не было солнца, хотя оно могло бы и выйти хоть на минутку, чтобы осветить своими лучами ее заплаканное лицо и нежно погладить ее тусклые волосы. В тот вечер ей хотелось лет на двести вернуться в прошлое, чтобы среди людей не было и следа тех, кто сутками сидит у компьютеров, скачет по кнопкам телевизионного пульта, поливает асфальт кондиционерным дождем, создает дизайны модернового стиля, летает в серых самолетах с толстыми брюхами, полными пассажиров, и ест гамбургеры или суши. Хотелось лет на двести назад, куда-нибудь в хижину, которая стоит посреди леса и откуда каждое утро можно ходить купаться на озеро и пить прямо из него воду. Хотелось жить там с седовласым мудрым дедом, который бы каждый вечер рассказывал ей сказки, а днем водил по самым секретным лесным тропинкам. Хотелось убежать. Ото всего, ото всех в этом мире, подальше от предательств, боли, любви, всего, что можно почувствовать. Если бы это действительно было возможным, она взяла бы с собой только тоненькое деревце липу, листья которой она украдкой целовала по ночам, как целовала бы лучшую подругу, и кота, единственного, кто не способен был на предательство.
На следующее утро солнце появилось, и некому было уложить девушку с уставшими и безвольно опустившимися волосами в постель и привести к ней приятные сны, приятные не до той степени, когда уже не хочется просыпаться. Она всю ночь писала письма друзьям или тем, кто себя так называл. В спонтанных строках не было ничего такого, что могло бы насторожить, кроме самого факта их появления. Она прощалась со своими друзьями, она прощалась с человеком, которого любит, и с человеком, которого когда-то любила. В письмах не было слова «прощай», но каждое из писем было таким, которое пишет человек перед тем, как уйти из жизни другого.

Письмо первое. Лучшему другу.
Здравствуй, милый мой! Вот впервые за несколько месяцев я взяла ручку, чтобы написать не электронное письмо, а бумажное, с запахом, с прикосновением рук к листу.
Знаешь, я бы хотела, чтобы ты больше не курил, хотя благодаря курению твой голос стал звучать красиво и импозантно. Мне кажется, ты уже взял от курения то, что оно должно было тебе дать. Я вчера выкурила 4 сигареты, а сегодня хриплю целый день: курильщики заядлые надо мной бы смеялись.
Сейчас сижу, пытаюсь сделать из спички человечка. Снизу разделила спичку напополам, такие ножки чудные получились, но спичка на них не стоит. Значит, неполноценный человечек у меня вышел. Меня тоже в последнее время охватило какое-то жуткое чувство неполноценности или, возможно, даже наоборот – какой-то чрезмерной полноценности. С одной стороны, я не могу стоять на ногах в этом мире, где люди… не знаю, работают, учатся, зарабатывают деньги… С другой, мне кажется, что где-то в другом месте я стояла бы на ногах лучше всех, как спичка, которая совершенно не предназначена для того, чтобы из нее делали человечка, но великолепно горит. Я тоже не предназначена для того, чтобы из меня делали человечка. Человечка учащегося, работающего, стремящегося к славе, к деньгам, к рождению детей… Наверное, это позиция традиционного «непризнанного гения»: я не такой, как все, и никто меня не поймет-не оценит. Однако, мне не нужно, чтобы меня ценили-понимали, я очень злюсь и нервничаю оттого, что нет ниши, в которой я был бы ограждена… нет, где я могла бы не пытаться встать на ножки, на которые не чувствую необходимости вставать. Я волнуюсь, мне думается, что ты не поймешь меня и, действительно, скажешь, что происходит поиск себя и своего места в этом мире, но, знаешь, в этом мире место только для тех, кто умеет стоять на вот этих вот ножках, кто комфортно себя на них чувствует. Я очень понимаю сейчас аскетов, их жизнь и была путем к миру без ножек.
Ты не циклись там сильно на теме женитьбы на девушке, ты сейчас уже начал разочаровываться в ней, ты просто люби ее. Обнимаю не сильно крепко, чтоб не было больно. И спасибо за чудесный морской подарок.

Письмо второе. Самой понимающей молчаливой подруге.
Приветик, шутница!
Знаешь, удивительно, но до сих пор храню в телефоне и помню все твои смс-ки, что ты мне посылала, и до сих пор улыбаюсь, читая их. Ты умеешь острить, причем спонтанно тоже, ты умеешь сделать так, чтобы люди смеялись. В тебе есть то, чего никогда не было во мне, и, наверное, поэтому мы очень хорошо дополняем друг друга. Только в одном нет дополнения: мы обе любим молчать, поэтому в компании незнакомых людей, скорее всего, кажемся себе на уме.
Я очень верю, что ты достигнешь славы, как тебе хочется, и сможешь годами ничего не делать. Хотя, в итоге, не делать ничего ты не сможешь. Ну, так мне кажется. В общем, я хочу, чтобы в будущем ты не сидела перед монитором и не смотрела клипы Земфиры, стремясь быть в чем-то на нее похожей, а сама была бы вот такой, девушкой, женщиной, которую не все любят, но все уважают.
Я поняла, что мне такого ни в коей мере не нужно, и это довольно странно: обычно люди стремятся быть известными. Я рада, кстати, что ты скучаешь по моему городу, по нашим общим друзьям, по мне, я ведь очень люблю тебя, люблю, как ты шутишь, ходишь, говоришь… Ты только не теряй того света, который есть в тебе, даже когда тебя будут показывать по всем каналам телевидения. А, и еще: ты очень телегенична, точно, можешь и не сомневаться!

Письмо третье. Той, которая очень хотела быть подругой.
Ребенок! Привет. Вот я тебе сейчас пишу письмо, а ты пишешь мне смс. Ты такая хорошая и такая приятная, что мне не место рядом с тобой. Ты вырастешь, и у тебя будет настоящий друг, знаешь, действительно настоящий, не в пример мне. Ты же постоянно прощаешь мне то, что я не звоню тебе, не отвечаю на твои смс, не читаю твоих произведений, так и не посмотрела любимого тобою фильма… Я одно умею: выслушать тебя. Ну и еще то, что когда все отворачивались от тебя, я к тебе повернулась. Но меня пугает, очень пугает твоя огромная привязанность ко мне, хотя, наверное, это всего лишь вопрос времени. Эх, завтра мне рано вставать, я тебе говорила, гости приезжают, а так бы я еще долго чехвостила себя из-за того, что к тебе невнимательна. Только одно еще хочу сказать тебе: ты пиши, обязательно пиши, но… ни в коем случае не бери в свои произведения героев, которые были выдуманы другими авторами. Не гонись за объемом или количеством, пусть ты напишешь за год что-то одно, но оно будет твое, каждое слово будет твоим и только твоим. Тогда ты добьешься того же, что и тот 15-летний пацан из Америки, ты мне говорила о нем, помнишь? Ах, и еще одно: наплюй на этих всех… ты поняла, о ком я… с высокой горы, на которой ты стоишь.

Письмо четвертое. Бывшей любви.
Здравствуйте. Как я Вас сильно любила!.. Знаете, был такой момент, когда я в мыслях начала называть Вас «на ты». А сейчас снова не могу. Мне так жаль Вас. Так жаль, что моя любовь к Вам прошла. Я, конечно, ужасная эгоистка: мне кажется, что если бы я продолжала любить Вас, все было бы иначе. Вы были бы намного счастливее. И намного лучше понимали бы себя. Я обязательно вытащила бы Вас из дому, забрала бы Вас хоть на неделю куда-нибудь… во Львов ли, в Умань ли… в какое-нибудь из мест, о которых Вы так часто рассказываете. Только в Египет мы не смогли бы съездить.
Я так трогательно и нежно к вам отношусь. Жаль, что я не могу, не умею показать Вам этого. Я очень люблю смотреть в Ваши прекрасные глаза, я очень люблю Ваш прекрасный голос. Я так давно не видела и не слышала Вас. По телефону ненавижу говорить с Вами – голос совсем не такой. Он кажется очень усталым и постаревшим, а ведь это не так.
Вы, наверное, во многом не понимаете меня, но никогда не показываете этого, Вы так мудры, в сотни раз мудрее меня. Хотя один раз показали, хм, очень неприятно было.
Вы и сейчас наверняка не совсем понимаете, почему я пишу Вам это письмо. Этой ночью я пишу письма всем близким мне людям. Мне хочется именно Вам рассказать, почему. Я ухожу. Ухожу куда-нибудь подальше ото всех, и я не могу объяснить словами, почему так решила. Просто нет необходимости и никакого желания оставаться здесь; напротив, есть необходимость уйти. Мне совершенно все равно, что будет без меня на работе и что вообще будет. Я не знаю, появится ли у меня когда-нибудь желание вернуться. Я очень не хочу, чтобы Вы старели. Так горько, что это Вам не под силу.

Глава 2. Не уйти и вернуться.
Можно уходить: ничто не держит, всем написаны прощальные письма. Но оказалось сложно уйти, оставив в тусклой квартире все. Очень хотелось взять с собой бумаги, все свои бумаги в клеточку с мелким неразборчивым почерком, которым она всегда втайне гордилась, хотелось взять с собой грустные звуки соседского пианино… Но она позволила себе лишь одну слабость: из всех предметов, которые привязывали ее к себе, оставила на руке только серебряное кольцо, надетое на палец более 10 лет назад. Можно было идти. Она не стала перечитывать бумаги и в последний раз мерять свои кольца. Она больше не будет окольцована. Ничем. Она повернулась и вышла, забыв в скважине ключи от своего прошлого.
Но уйти дальше двора, улицы не было сил. Вернуться? Может, вернуться? Но она все же шагала вперед по своей любимой улице, смотрела на любимые дома, на окна, в которые она заглядывала по вечерам просто так, из любопытства, на асфальт, в котором она раньше знала каждый камешек и в котором камешков теперь не было вообще, потому что сверху положили новый слой. Через пару кварталов она села на свою любимую деревянную лавочку «для курения». Здесь действительно было приятно курить, щурясь от дыма и глядя на прохожих, таких разных прохожих: одни обязательно посмотрят на тебя, то ли осуждающе, то ли просто потому, что ты сидишь, а они идут; другие пройдут мимо и сделают вид, что тебя не заметили; третьи действительно не заметят. А еще на этой лавочке было здорово читать: как-то раз она села на нее и прочла весь сборник стихотворений Бродского, чувствуя себя одновременно какой-то утонченной старой девой и – просто самой собой, умиротворенной, как никогда раньше. Как раз тогда с этой лавки она отправила любимому человеку смс, чтобы он прямо сейчас посмотрел на небо и увидел там ее взгляд. И хоть он был очень далеко от нее, она все равно знала, что он глядел на небо столько же, сколько и она.
Обидно было сидеть на этой лавке, быть может, в последний раз. Как-то в один момент, резко стало понятно, что ото всех ведь все равно не уйдешь, а главное – в каком бы уголке планеты не находился – не уйдешь от себя. Она поднялась и вернулась в квартиру, решив закрыться и оставаться в ней столько, сколько будет нужным.

Глава 3.
Она бы хотела работать смотрителем облаков. Конечно, она не смогла бы заставить облако висеть на одном месте, когда дует ветер, или менять форму. Она просто смотрела бы на облака целыми днями, и все. Или бы она хотела работать «накрышницей» поездов. Просто ездить на крышах и смотреть вокруг, держась за шероховатое жестокое железо. Еще она безумно хотела научиться проглатывать комок в горле, который возник три месяца назад и с тех пор никак не уходил, мешая говорить, есть, спать, жить. Это лето было худшим в ее жизни, и она все бы отдала за то, чтобы стать бездомной кошкой или просто другим человеком с другой судьбой. Если бы ей представился такой случай – она стала бы НН, человеком, которого любила. Человеком, которому она так и не решилась написать письмо перед своим несостоявшимся уходом.
Она все же заставила себя.

«Тебе.
Я боюсь сказать тебе что-то, что откликнется в тебе болью. Я боюсь, что обидишься и исчезнешь. Я боюсь потерять тебя. Но ты делаешь мне больно, и эту тягучую, жесткую боль не хочу сравнивать ни с чем другим, что испытывала в жизни. Мне, в общем-то, нечего говорить тебе, кроме бесконечного «я люблю тебя», но ты слишком часто слышишь и произносишь эту фразу, и она наверняка тебе приелась. Ты слишком часто говоришь «я люблю тебя» мне, чтобы я успокоилась и поверила очередной твоей отговорке. Я больше не могу тебе верить, когда ты произносишь эту фразу. Раньше я любила слышать ее от тебя, и мне действительно становилось легче. Сейчас мне только больно, и я пытаюсь бежать от этой боли, убеждая себя и других в какой-то чепухе. Я помню все те радостные моменты, которые мы испытали вместе, помню, как часто я бывала счастлива с тобой, но я не могу больше благодарить тебя за это, потому что теперь во мне постоянно живет боль, и она перекрывает все. Мне постоянно хочется извиняться перед тобой, ведь ты – это ты, и ничего изменить в тебе не под силу никому. Ты понимаешь свою вину, ты просишь прощения, но не собираешься меняться, хотя это входило в твои намерения раньше. Но мы всего лишь оказались недостойными друг друга, и я хочу куда-нибудь в горы, чтобы выше – только звезды, чтобы ничто, кроме высоты, не делало мне больно. Я согласна на боль в висках, но не более того.
Мне часто снится, что ты танцуешь мне, а еще чаще – что насилуешь меня, а я совершенно не противлюсь этому, даже во сне думая о том, что физическая боль, причиненная тобой, – это только приятно, в отличие от моральной. Мне бы хотелось, чтобы на память о тебе на моем теле остались синяки, а не твои раздирающие меня смс и письма, твои слова, которые остались во мне навсегда, как иголка, которая, зайдя в тело, уже не выйдет оттуда сама, пока не убьет человека. Я бы бережно носила эти синяки на себе, вспоминая, как ты сжимаешь меня сильными руками, как кусаешь меня, как резко входишь в меня… Но ты всегда нежничаешь со мной, я не могу похвалиться ни одним синяком, ни одним следом от укуса. Похвалиться могу себе самой только твоим запахом.
У нас с тобой уже ничего нет впереди: ни танцев, ни секса. Только боль; я хочу распрощаться с ней. С тобой».
Наутро она купила конверты и отправила все письма, не став ничего в них менять. Ушла в квартиру, проведя остаток дня лежа на диване перед телевизором, где мелькали друг за другом картинки, смысла которых она никак не могла понять. Труднее всего ей давалась смена положения. Ночью она не хотела засыпать. Днем не хотела просыпаться. Не хотела вставать с дивана и ложиться на него, если все же встала. Не хотела выключать телевизор, и он на бесшумном режиме работал круглые сутки. Не хотела выключать компьютер, и он пыхтел в углу комнаты, отключив монитор. В общем-то, она не хотела ничего. И только каждый день заставляла себя проверять почтовый ящик: ждала ответов.
Ответов долго не было. Так долго, что она успела 2 раза прочесть одну и ту же книгу, так и не запомнив в ней ничего, кроме коричневого пятна на 34 странице, которая всегда открывалась первой. Ее раздражали птицы за окном и соседи, которые по утрам пели армянские народные песни, – не хотелось слышать никакого напоминания о жизни за пределами квартиры. Когда звонил телефон, она поднимала трубку и говорила всего 3 слова: «Все в порядке», – было совершенно не нужно, чтобы кто-нибудь взволнованный пришел взламывать двери ее квартиры. Мобильный она отключила, чтобы не читать смс. Смс. Слово, которое уже полгода заставляло ее вздрагивать.

Глава 4. Ответы.
Письма стали приходить по одному. Каждый день – новое. Первое было от ребенка, который не понял ничего, кроме последней строки:
«Эх, Олечка, Олечка! Ты совершенно не права, что недостойна меня, и хотя мне постоянно обидно из-за того, что ты меня игнорируешь, я не хочу, очень не хочу, чтобы все прекратилось. Я научилась быть более жесткой к тебе, я заглушаю боль, я научилась плевать на них. По крайней мере, мне так кажется.
Но я не понимаю, что с тобой происходит. Почему это письмо? Почему ты говоришь в трубку всего три слова одним и тем же тоном каждый раз, как пластинка? Ты решила окончательно порвать со мной, я тебя все-таки задолбала до конца, да? Но я не могу обещать тебе, что не буду звонить или ждать твоего прихода. Хоть раз в месяц. Пожалуйста, хоть раз в месяц. К тому же, у меня есть еще один повод, чтобы увидеться с тобой: у тебя три моих диска. Отдавай их мне по одному, хорошо? Тогда мы с тобой увидимся еще три раза.
Возвращайся!»
Ей было противно читать это письмо. Какие диски? Какие встречи? И как можно было не понять самого главного?.. Дело не в «задолбала»… Дело в том, что дела нет.
«Что я могу требовать от ребенка… Что я могу требовать от ребенка, который не видел ничего, кроме школы и фильмов?» – о письме она забыла через полчаса после прочтения. Под последним словом ребенка она подвела черту. Картинки в телевизоре мелькали, не переставая, а она не переставая глядела на них.
Следующее письмо пришло от бывшей любви:
«Ольга. Спасибо тебе. Ты права и очень неправа одновременно. Помнишь женщину-птичку, о которой я тебе говорила? Это именно тот случай, да. Я уверена, что в твоей жизни сейчас есть два варианта: ты в конечном итоге или уйдешь навсегда, или вернешься. Несомненно, мне хотелось бы, чтобы ты вернулась: Земля не должна терять такого человека, как ты. Я жду, что ты появишься. Я очень волнуюсь. Я помню».
Она долго плакала и наблюдала, как слезинки капают на бумагу, образуя на ней круглые выпуклости, впитываются в буквы и делают их толще и толще. Ей впервые захотелось, чтобы в квартиру сейчас зашла эта прекрасная женщина, на коленях у которой она проплакала бы несколько часов. Никто не приходил, никто не приходил, конечно же. Она положила письмо под подушку и уснула. Во сне было очень больно. Виделось, будто она идет по улице, а навстречу – пожилая пара – он и она – с полуприкрытыми пустыми глазами цвета серых городских туч. Он – с неухоженными жирными волосами, а она – с давно не крашеным рыжим хвостом, висящим на полной груди. Оба странных человека, проходя мимо, взглянули на нее, и солнечное сплетение откликнулось пронзительной болью, будто в самую его средину воткнули грязную, поднятую с земли палку с заостренным концом.
Проснулась она рано утром, когда ненавистные птицы еще не начинали петь. Однако очередное письмо уже лежало в почтовом ящике. Писал молчаливый и все понимающий человечек:
«Знаешь, ты будто реквием написала. Я чувствую, что ты вряд ли вернешься, хотя на протяжение недель все жду и жду смс-ки. Ничего из меня не выйдет, мне так кажется, хотя ой как хотелось бы, ты права! А ты кончай хандрить, тебя ведь даже с работы пока не увольняют, все ждут, когда ты вернешься. Я даже коньяк готова с тобой выпить, пусть даже будет так же херово, как в тот раз! Я даже купила уже его. А названия не скажу, пока не придешь:)».
Потом ответил лучший друг. Его слов она ждала больше всего. Однако никаких пространных фраз, советов, намеков в письме не было: «Как вернешься – звони, покурим». Она рассмеялась. Друг был совершенно прав: она практически готова уже была к тому, чтобы выслушивать его бесконечные философские рассуждения и тихонько курить, утирая слезящиеся глаза от попадающего в них дыма.
Прошла неделя. Не было последнего письма. От волнения, ожидания, она застелила постель и спала на застланном диване, выключила компьютер и прочла еще одну книгу: на этот раз она даже запомнила автора – Франсуаза Саган. Каждый раз, когда она видела сиреневую обложку книги с именем писательницы, в голове возникал образ серны, безмерно чувствительной ко всему.
Письмо пришло. Она положила конверт на стол и долго грела замерзшие руки о чашку с чаем. Пыталась не плакать. Почерк был неровным, предложения было неудобно читать из-за постоянных зачеркиваний:
«Любимая, я знаю, что ты очень спешила написать мне это письмо, чтобы не передумать, не выкинуть его, успеть отправить. Для меня главное – это чтобы ты делала то, что хочешь. Ты хочешь расстаться со мной, и я не буду убеждать тебя остаться. Я была все время готова к тому, что ты меня бросишь. Я много раз говорила тебе, что не смогу без тебя жить, любимая, что умру. Это неправда. Я долго буду страдать, забываться в других, но я переживу. Переживешь и ты, любимая, я верю. Мне страшно теперь говорить тебе, что я люблю тебя, мне хочется обидеться на то, что ты не веришь мне. Но это бесполезно, я чувствую бесполезность всех моих слов, мне хочется видеть тебя, чтобы сказать тебе все без их помощи. Сказать глазами. Наши глаза. Они ведь одного цвета. Любимая, любимая, позволь мне увидеть тебя. Я знаю, ожидание невыносимо, но я плюю в свою страну и еду к тебе».
Письмо было враньем, враньем, враньем от начала и до конца. Кроме глаз, которые действительно одного цвета. Напрасно было столько времени ждать строк, в которых тебе снова солгали. Солгали и тебе, и себе. Она больше не понимала, зачем, она не чувствовала даже боли. Только шок, шок, шок. Значит, все. Значит, нужно забыть, значит, придется целые месяцы проводить в попытках «недуманья» о ней, пить, не оставаться одной, чтобы не давать воли мыслям, не спать, чтобы сны не приносили надежду. Она встала из-за стола и набрала номер друга: «Давай встретимся. Покурим. Через… Хорошо». Вышла из квартиры, снова забыв запереть дверь, и медленно побрела в сторону своей любимой скамейки. Метрах в двухстах от дома она встретила странную пару из своего сна. Мужчина и женщина подошли к ней, и женщина тихо произнесла: «Это все происходит оттого, что у тебя в груди застрял кусочек солнца». Дед протянул указательный палец и дотронулся до нее: «Вот здесь». Солнечное сплетение заныло, глаза перестали видеть что-либо, кроме дедового пальца: грязной палки с заостренным концом. Еще немного… и она задохнется. Женщина снова начала говорить: «Хочешь, чтобы тебе стало легче? Мы просто вытянем из тебя этот кусочек». Она хотела, конечно, хотела. «Да, да…»
От невыносимой боли в груди она закричала и попыталась защитить сплетение руками. Но рук не было, не было в ней ничего, кроме сплетения и крика. Она кричала и кричала, подняв голову к небу, пока внезапно солнце не вспыхнуло и не засияло намного ярче, чем обычно. Боль сразу прошла. Она опустила голову и увидела, что сидит на своей лавке. К ней подошел друг, и она быстро спросила его: «Ты видел их? Ты их видел?» «Я видел многих, – сказал он и протянул ей сигарету. – Насчет них не знаю». «А солнце, солнце видел только что?» «Ты же знаешь, я никогда не смотрю в небо».

Глава 5.
На следующий день она вышла на работу, обнимала друзей и знакомых, беспрерывно улыбалась и засыпала всех отговорками. Она и рада была бы сказать правду о том, что делала в месяцы отсутствия, но она не помнила совершенно ничего. Только иногда ей снилась та жуткая пара. Ее появление она объясняла лишь тем, что у каждого человека в жизни есть сон, который постоянно повторяется. Когда под подушкой она нашла письмо, залитое слезами, то долго пыталась вспомнить, о какой женщине-птичке толкует ее знакомая. Она позвонила ей и спросила: «Ой… а помните… женщина-птичка… Это кто вообще такая?» Ей долго не отвечали, пока наконец не прошептали: «Ты все-таки не вернулась. Ты ушла навсегда… Как же обидно. Как же больно». «Что?» – переспросила она и громко захохотала. Она смеялась и смеялась, пока короткие гудки не помешали ей. Хмыкнув, она положила трубку и отправилась смотреть по телевизору новый сериал.