Карамельная моя!

Здравствуй, Лизанька! Прошел уже год с тех пор, как ты уехала. Мне безумно тебя не хватает. Очень скучаю, милый мой ангел! Ты сейчас далеко, но все равно твои глаза согревают меня холодными тоскливыми вечерами, когда я сижу у камина, подбрасываю дрова в огонь и, слушая уютное потрескивание, вспоминаю наши с тобой ни с чем не сравнимые минуты, проведенные вместе. Душа моя! Ты лучшее, что есть у меня в жизни, да и самое значительное, что когда-либо было в моей судьбе. Даже если ты не вернешься ко мне, я уже не смогу относиться к тебе по-другому. Никогда. Никогда я тебя не предам. Ты всегда будешь моей маленькой девочкой. Девочкой, которая спасла меня в этом мире, и всегда будет спасать во всех других. Я хочу прожить многие тысячи никчемных жизней, лишь бы Господь дал мне еще одну, где я хоть раз увидел бы тебя снова. Мой Божественный Ангел, прошу тебя, ты только помни обо мне, и, клянусь! мне больше ничего не надо. В тот вечер, когда ты уезжала, я стоял под дождем и смотрел на тебя, мирно сидящую в такси. Между нами тогда было всего лишь стекло, но я точно знал, что оно разделяет нас навсегда. Оно шутило и издевалось надо мной, это проклятое стекло. Оно строило мне гримасы. Позволяло видеть тебя, но уже уносило твое тепло прочь. С того дня в моем доме нет больше стекол. Равно как и нет в нем отныне души. Ты увезла ее вместе со своими новомодными шляпками. Как же я люблю твои шляпки! Знаешь, я тоже купил себе несколько. У твоего шляпочника. Вместе с ними ты увезла еще и мое сердце. Но у меня теперь есть кое-что от тебя тоже. Ты обронила один из своих чулочков. Розовенький. Блаженство! Какое же это блаженство – засыпать, держа его в руке, прижимая к лицу! А запах! Аромат Вечной весны Родена! Я вдыхаю благоухание звезд с того места, где некогда покоилась твоя божественная ножка (ах, эти пальцы!), и мне открываются все тайны бытия, я растворяюсь в нем, в этом розовом сне – наисладчайшее удовольствие из когда-либо существовавших! Мучительно-медленно одеваю я эту розовую сказку на греховность, в святость которой ты заставала меня поверить, и в этот момент все золотые двери мира открыты для меня, но одна из них светится, как солнце, и я иду к ней, сначала не спеша, едва различимой поступью, потом я ускоряю шаг, и вот я уже бегу к ней, чтобы ворваться и взорваться… Опустошение. Вокруг меня – только розовая дымка. И я плыву по ней, широко раскинув руки. Мне спокойно, как в далеком детстве, когда я уносил из маминой спальни ее шарфик далеко в лес, где можно было закручивать его вокруг шеи и не бояться, что тебя поймают. Ах, Лизонька! Прелестное, создание! Ты так чиста и свежа! Лишь одно пятно чернеет на твоем теле. Эти пятна покрывают меня еженощно, но ни одно не сияет так ослепительно. Ах, твои волшебные глазки! Ах, твои чудесные ручки! Ах, твоя сказочная м-м-м…! Мои руки тоскуют по твоей сказочной м-м-м… Им было бы достаточно одного прикосновения, чтобы гореть пламенем тысячи лет. Я смотрю на них: нет, это не руки. Они могут быть руками только вкупе с этими двумя чудными ням, которые составляют такую сказочную м-м-м!

«…и влажны твои волосы, и распахнуты твои глаза.»»

Ты добра ко мне, Лизанька. Прошу тебя, только не распахивай окна в своей спальне. Запахи твоих волшебных снов – единственное, чем я могу поймать за краешек легчайшего шелка ускользающие воспоминания о тебе, родная. Ты была права. Ты всегда была права. Даже когда ушла, оставив воду леденеть и превращаться в легенду. Она ждала тебя. Но так и не дождалась. Это грустно. Но я сказал ей, когда она умирала на моих руках, что ты хотела приехать, что все еще помнишь ее и видишь порой во снах ее золотое сияние, которое она готова была дарить тебе каждое мгновенье своего существования, наполненного тобой, одной тобой, мой Ангел.
Лизонька, меня покинула сегодня последняя птичка. Я опять остался один. И даже нежность здесь больше не живет. И не водятся радости. Нет тропинок таких, что привели бы их ко мне. Ты замела их своим легким шарфиком, Лиза. И растут на них теперь черные деревья, скрывают от меня небо и всякую надежду снова увидеть твои глаза, пристанище ликующих снежинок, обжигающих холодом, и тепло в них не живет. И нет больше ничего, кроме того месяца, в который коснулась ты моих тогда еще живых пальцев. Кажется, я видел тебя во сне сегодня, Лиза. Кажется, это была ты, пролетевшая мимо моего замирающего сердца лунной щекоточкой, едва коснувшись его воздушными крылышками исчезающей белой беглицы утреннего неба. И все бы ничего, да только я умер уже тогда, а значит…значит это была не ты. И напрасны молитвы, и ни к чему больше слезы. Но я плачу, милая, я плачу, прости меня, милая, прости меня, милая моя Лизанька.

Я пишу Вам, милая Лиза. Чудное мое создание, как объяснить вам, насколько вольны вы делать все, что заблагорассудится вдруг, случайно тихим вечером или шумным днем вашей белокурой головке с моим бедным счастливым сердцем? Как сосчитать эти молочные шрамики на моих венах – все за вас, милая моя Лиза. Ах, немилосердная вы моя, как же вы добры ко мне. Уверяю вас, я не заслужил такой нежности. Как отплатить вам за те несколько минут, которые посвящены были мне, мне одному, когда вы гнали меня из вашей жизни, полной притворства, лжи и пустых игр в пустом зале, а вы гнали меня снова и снова повторяя одни и те же заученные слова бездарного сценариста, но вы сделали из них шедевр, каждая буковка отлетала от белоснежных зубов и звонко билась о мое трепетавшее сердце, но ни одно из сказанных вами тогда слов не пробило, и не могло пробить, упрямую веру в вас, милая, милая моя Лиза. Ни одно.