Гриша

Скажи, а помнишь ли ты Гришу?
С которым мы пили без разницы какое вино, лишь бы лилась жидкость на твоем дне рождения.
Потому что оно было неотъемлемой частью прослушивания музыки!

Мы тогда сидели на твоем диване. Тебе исполнилось в тот вечер почти много, почти тридцать, почти ничего страшного.
Мы сидели, я и Гриша, плечо к плечу, дергались под Пугачеву Аллу Борисовну, которая почему-то решила в тот памятный вечер спеть только нам. Вы же ничего не слышали. Мы были совершенно в индивидуальном мире, мире музыки тех (ТЕХ!) лет. Песня «Сирена» имела абсолютно мистический смысл для Гришиного мозга, а я чувствовала себя королевой всего!
Мы еще курили, много-много.
Музыка орала из динамиков старенького «Шарпа». Мы ничего не могли сделать с ним, этим звуком нашего детства. И, казалось, мы, я и он, он и я, сходим просто с ума, с каждой новой нотой композиции.
Откуда мы помнили эти слова? А мелодику?
Гриша постоянно восхищался Аллой, а вслед и мной.
Говорил, что я - есть лермонтовская Бэла, княжна, дикий вихрь разноликих эмоций и воплощений выражения грусти и любви. Живу среди людской толпы, как среди гор. Одна.

Мы прикуривали сигарету от сигареты. Ставили на реверс, помню, тысячи раз «Отражение в воде».
Потом Гриша сказал, что эта песня лучше «Сирены».
И, мне казалось, что так оно и есть.
К нам заглядывали, стучась в дверь. Но, зайдя, обнаруживали, что ничего удивительного и пикантного не происходит. Они хотели встретить наш испуг или страх. Но мы, как два черных ангела, давили диван, твой старый, и слушали Пугачеву и ее лучший альбом, как мы были уверены в тот звездный вечер апреля.
Апрель, кстати, был слишком тёплым. Или спиртное действовало, смешавшись с гормонами, вином, табаком, мелодией и Гришей.
На мне была рубашка нового фасона из самого сердца модного Стамбула, в клеточку, будто ковбойская, рукава семь восьмых, на голое тело. Джинсы Мустанг, темно-синие, блестящие. Кожа и волосы впитывали каждый звук… 
Звуки дыхания непознанной Вселенной врывались музыками, исполненными желанием, нежностью и жизнью.

Открыли форточку, свежий воздух влетел в комнату, а мы все сидели на диване, скрипучем под нами, но уютном, ни капли не замерзая. И нам, мне и ему, ничего больше не требовалось в тот вечер. Мы спрятались от всей компании в этой твоей темной комнатушке. Между нами не было секса. Один единственный поцелуй, который никогда больше не продублируется с Гришей и не повториться с чьими-то другими губами!

Заскочил твой брат, попытался ревновать, бузить и кричать, но Гриша сказал, что выколет глаза вилкой, если он будет продолжать мешать нам слушать МУЗЫКУ. Тот испугался, выражение и тональность были в новинку. Но не ушел, а продолжил угрожать, глядя на меня. Но я не хотела замечать ничего кроме звуков морского дна в песне «Сирена» и бульканья наливаемого сладкого «Кагора».
Получасом позже мне уже стало нехорошо от сладости алкоголя. Желудок взбунтовался и не понял музыкального сопровождения, да ему было наплевать!
Но это «завтра», а «сегодня»...

Гриша и не мечтал дотронуться до святейшего тепла Бэлы своей обыденностью и угловатостью.
Но флер музыки, British Tabacco, виноградной лозы и таинственности переживаемого вместе никому непонятного восхищения всего двумя опусами прошлых лет так отождествили нас друг с другом, что мы не могли избежать физического альянса!
Музыка нас связала на три минуты, мы были единым целым (что неуловимо для истории), запав в ячейку памяти навсегда.
«Так был мир понятен, так он был приятен…»

До сих пор всплывает этот миг до безобразия слияния под музыку и под чужую любовь нас, того Гриши и той меня.
Каждый раз, когда звучат эти две песни (так объединившие нас в те весенние сумерки, когда я была в модной кофточке, а он, с горящими глазами, наливавший абы какое вино, лишь бы утолить наши жажды, полный надежды и веры в легенду о Бэле) я переживаю ту дрожь сердца и пробегает уже знакомая волна мурашек, музыкальных, до предела сексуальных, без физической близости. И я все больше и больше понимаю, утверждаюсь в том, что тот единственный бестелесный поцелуй стал своеобразной печатью нашего высокого чувства, основанного на интеллектуальной близости и робости проявления похоти, конечным пунктом движения в наших отношениях, итогом обреченности любви между разными людьми, если брать нас как отдельно представленных персонажей реальности.

Для него я буду вечно Сиреной.
А он – братом сладкого Морфея, усыпившего мою бдительность и подарившего неотразимый вкус мимолетной любви и до боли и самоуничтожения стремления стать такой же, как и он сам!
Мой Демон, пришедший не вовремя, слишком рано...

У него был ВИЧ.
И я знала это до того, как мы начали вместе гулять по городским улицам, обмениваться книгами и делиться музыкой.

Он совершенно неподражаемый и томно-гламурный человек-звук для меня. Навсегда Гриша – это две песни Аллы Пугачевой.

А сегодня я надела те самые блестящие Мустанги, и до физической слабости захотелось позвонить тебе и спросить: «Эй, привет, как там Гриша?».

Короткие гудки…