Безкотовщина

Безкотовщина

Мата-Хари в упор смотрит на меня своими большими круглыми глазами, и я уже жду, что вот, она сейчас что-то скажет. Но Мата-Хари молчит. Вместо этого, за кухонный стол кокетливо села с дымящей сигаретой Наташа:
- Шкажи, а што там в Мошкве, щас холодно…
Я пробурчал, что да, холоднее, чем в вашем Мухосран… И поздно осекся – меня услышали. Дальше говорить особенно было не о чем. Лень было говорить, произносить слова, шевелиться. Ноябрьская теплынь не спасала этот периферийный городок от скуки. Еще чуть-чуть, и казалось, проснутся от зимней спячки большие черные медлительные мухи, нехотя полезет трава, и начнется пыль… Да, весь этот ужас прямо посреди зимы и начнется. И я все это себе хорошо представил, и от явного, давно забытого ощущения тяжелой и безысходной тоски меня передернуло.
- Ты не шмотри, что я без жубов. Это я на шкейте так неудашно каталась, но я вштавлю, сказала Наташа. И рассмеялась, по-старушечьи беспомощно подворачивая, и закрывая ненакрашенными полосками губ - черную прорубь рта…
Я подумал, что если и дальше говорить о погоде и здоровье, то …
- Как чебе Мата Хари? – заинтересовано шепелявила Наташа. Жнаешь, ее даже ш мештного ТВ приходили шнимать? Это ж редкошть – кошка голубая! Ну, я им ишторию шочинила тут ше необыкновенную… Штобы за кадром говорить…
Да, подумал я ехидно, крашеная кошка – это уже редкость здесь, это уже событие, и можно сказать, информационный повод… Мата-Хари и вправду местами была очень голубая, а местами просто синяя. А у самой Наташи волосы были рыжие с разными оттенками, и выкрашены в шахматном беспорядке так, что хотелось расставить на голове фигуры, и играть в какую-нибудь странную детскую игру по неизвестным доселе правилам…
- Мы ее покрашить решили, так она шпокойно все перенешла, шидела в пакете молща, - шелестела Наташа. И вдруг привычным жестом сгребла невозмутимую, словно неживую кошку себе на колени.
С чего я решил, что это животное со мной должно заговорить? Не знаю. Ну, не сошел же я с ума от жары, в конце-то концов… Наверное, кошка казалась умнее, необычнее что ли, из-за своего ультрамарина и невероятно марсианских глаз. Впрочем, обстановка вся эта в квартире тоже… сильно казалась сном. Тяжелым, душным. А во сне – чего не бывает?
- Шейчас ко мне дошь придет…
- Дочь? переспросил я, удивляясь. Детей, на сколько я знаю, у нее не было…
- Да. Она меня мамой жовет. Так полушалось, што я дважды ее с того швета возвращала. Предштавляешь? Пошледний раж жвонит она и говорит: «Наташа, ты шамый хороший шеловек!»… И кладет трубу. Я сражу поняла - с ней што-то не то. Приезжаю. Дверь нарашпашку. На кухне бабушка ее, штаренькая, ничего не шоображает, шидит – тихо так в окно шмотрит, а в другой комнате она…дощь моя, лежит, глажа жакатила уже... Рядом куча таблеток. Недопитых… Выжываю шкорую. Те приехали, а брать не хотят. Наркоманка, говорят, жачем выживали, других выжовов полно… Ну тут я им, шукам, уштроила. Шпасли в общем. Ну, я шней всю ношь в реанимации… А до этого она, представляшь, с пятого этажа шагнула, да так удащно, что пробила плащиковый кожырек на первом этаже, аккурат… и шмех и грех, прямо в шамый медициншкий центр, где оштеохондрош вправляют…попала… Немного только шпину поломала. Чудеша, правда?
Наташа смеется. Смеется радостно, просто и искренне, словно как ребенок радуется чему-то заново. После этого рассказа у меня потихоньку немеют руки, и я беру ее безродную кошку на руки…
- Мне кажетшя, она беременная, продолжает Наташа.
- Кто? Дочь?
- Да, нет -Мата-Хари… шмотри, какая она грустная и ест плохо… И кот – собака, не приходит… Вот. А дочь завтра едет в Германию. Там она в центре каком-то реабилитационном работать будет, ну, где наркоши, геи, лешби и … вше там вмеште. Фонд какой-то органижует поездку… Пушть едет…Мож вылечат?…
Я знаю, что не вылечат, что чудес не бывает, но Наташе киваю головой, поддакиваю и механически глажу синий теплый комок на коленях… Разве что, кошка вот, чудесная…
- А еще у меня вешной умерла мама – неожиданно и словно не своим голосом говорит Наташа… Вот, я шеперь одна… Ребенка бы родить… Да не хочется от кого попало… Хочется от любимого мужчины… Я же еще ушпею, не штарая… Тридцать два вот было…
Наташа говорит, словно шепчет, тихо задерживая и растягивая слова на весу…
- Ушпеем, да? Мата-Хари? - и Наташа высоко, под самую люстру, поднимает кошку. Жачем нам безкотовщина? Нам безкотовщины не надо… Ну, нет, ты не боись. Не боись – рожай, а мы вошпитаем… Поднимем на ноги… В люди выведем…

Вечером того же дня я уезжаю. В заснеженную первым снегом, белую и пока совсем еще негрязную Москву, где холодно, пусто и суетливо, где надо зарабатывать денег и не думать о чудесах.
Почему же она со мной так и не заговорила?