Как умеют любить только ели

Как умеют любить только ели…

«Я – ель», - писала я в детстве, - «Мои иглы обнимаются со стихией. На моей хвое спят влюблённые. Луна машет мне облаками и рассыпает надо мной разноцветные смеющиеся блёстки. Тёмное синее небо шлёт мне тёплый дружеский поцелуй и дарит мне мечты. Планеты гоняются сами за собой по безумному кругу в бешеном темпе. Миллионы лет и миллионы планет проносятся и кружат надо мной. А я – ель. Высокая и крепкая. Днём – светлая, ночью – тёмная, зимой – в снегу, а летом - в солнце. Всё меняется, и лес вокруг меня сменяет свои одеяния, и только я одна стою несгибаемая и надёжная, красивая и неприступная, нетронутая природой и временем, вечнозелёная и уверенная, вечная и зеленая. Потому что я – ель, и никто другой не сравнится с елью, не превзойдёт её ни в чём, ни на секунду, потому что я – ель, самая необыкновенная на свете. Я вздымаю свои пушистые ветки к ночному небу, и признаюсь молча ему в вечной любви. Я молчу с глубокой страстью и нежностью, качаю ветками, беззвучно прошу взаимности, молча ищу ласки, ничего не говоря о будущем, ни на что не пеняя в прошлом. Я предоставляю небу полную неизмеримую свободу, отдаю всё и ничего не прошу обратно, люблю так, как умеют любить только ели – молча, не требуя и на века».


Эта запись нашлась случайно, когда спустя много времени после детства я перебирала вещи на антресолях. Потом найдётся ещё много записей, так как детство моё было очень глубоким, хотя нелюбопытным, пустым в своей оболочке. Внешне я жила обычной жизнью нормального средне статистического для нашего пёстрого общества ребёнка. Я не была ни покладистой, ни непослушной, ни весёлой, ни грустной. Я не радовалась игрушкам и сладостям, не приходила в восторг от Нового года и Дня рождения, но и не огорчалась всему тому, что время от времени втискивалось в мой маленький бесконечный мир фантазии. Говорят, что все дети не в меру много пользуются своей фантазией, но моя единственная необычность была в том, что я не спасалась в вымышленном мире, не бежала в него от каких-то страхов или проблем. Я находилась в фантазии постоянно, и днём и ночью жила то елью, то волной, то взмахом птичьего крыла. Я была звездой и была ночью, была цветком, а потом, когда я познакомилась с телевизором, я была Элизабет Тейлор. Я не любила ни папу, ни маму, потому как попросту их не замечала. Они погибли на горном курорте, когда я уже заканчивала школу. Их смерть случилась, когда моё детство осталось в прошлом, но я так и не узнала их, и ничего, совсем ничего к ним не почувствовала. Меня не коснулся ни переходный возраст, ни период взросления и становления индивидуума. Я не смогла стать неблагополучным или проблемным ребёнком, и у меня так и не появилось достаточно проблем для того, чтобы они стали поводом для знакомства с моими родителями. Сейчас, вспоминая те моменты, я так и не могу прийти к выводу хорошо или плохо было не знать самых родных мне людей. Иногда мне снятся их размытые лица, их задумчивые, вчитывающиеся в мир глаза. Я знаю, что они совсем не знали меня, а я совсем не знала их, но я верю, что фантазии, в которых жили они, были ничем не хуже моих. И сознание этого немного греет мою растерянность по отношению к моей семье.
Подробности всегда мало интересовали меня, поэтому, когда моя двоюродная тётка сообщила мне о гибели родителей, я не стала расспрашивать о случившемся, а просто приняла это отрешённо и просто, как принимала всё в мире. Я поступила в вуз и поселилась в общежитии. В общем-то, мне было совершенно неважно, где и как жить, ведь, если бы мне захотелось роскоши, я могла в любой момент представить себя чудесной принцессой, обитающей в экзотическом богатом дворце, с куполами, как у мечети. Этого представления мне вполне было достаточно. Мне никогда не хотелось чего-то сверхъестественного, всё самое сверхъестественное и невероятное существовало в моёй голове – в моём воображении. Реальная жизнь шла своим ходом, машины носились по городу, самолёты бороздили небо, люди летали на Луну, и я негласно, как бы заочно, участвовала в этой бессмысленной и важной спешке, но в то же время была от неё скрыта своими вымыслами. Мне было тепло и приятно ходить по дорогам, которые были всегда мне знакомы, жить в домах, которые превосходили мои мечты, знать только то, что мне хотелось знать. Окончился период института и общежития, я стала работать на неплохой перспективной работе, вышла замуж за неплохого милого человека, стала вместе с ним жить в неплохой приятной квартире. Мне легко давалась эта жизнь, подозрительно легко. Потихоньку, не спеша, я пыталась принимать эту реальность, которую можно было ощутить, и которую я должна была ощущать. Но мои успехи на этом поприще были плохи. И вот я нашла свою старую детскую запись о ели. В этот день что-то странное творилось в моём мире, который выстроился за многие года, стал для меня необходимее воздуха.
Я вышла из дома рано утром, когда муж ещё спал, на его закрытых веках я увидела сны о море и кораблях. Он редко спал дома, и я уже забыла его сны. Он с детства мечтал стать моряком, но мечта его так и затерялась в прошлом. Он вырос и стал приятным и добрым человеком, но так и остался человеком без мечты, как будто вместе с ней он оставил в детстве свою необычность. Меня он всегда любил и всегда признавал мой мир и мои странности, он понимал и прощал мне мою отрешённость, рассеянность и равнодушие, ничего не требовал, ни на что не обижался, никогда не сетовал на свою участь полуодинокого и полуудовлетворённого мужчины. Он был самым лояльным и справедливым по отношению ко мне. Я, впрочем, не чувствовала к нему ничего кроме благодарности и некоторого удивления. Я никогда не понимала, зачем ему мучиться рядом со мной, зачем ему всю жизнь оставаться наедине со своей любовью. Детей у нас не было в силу некоторых причин, касающихся моего здоровья, но я никогда не жалела об этом, я об этом не думала. Просто жила в своём нарисованном измерении, где при желании я могла стать многодетной любящей матерью. Когда-то, когда мы с мужем только поженились, он начал разговор о ребёнке, но я почему-то осталась холодна и безучастна к его желанию создать нормальную крепкую семью без глупостей. Муж оставил эту глупую и неперспективную затею: сделать меня такой, как большинство других счастливых и несчастных женщин нашего (или, скорее, его) реального мира. Я осталась собой, а он так и остался одиноким.


Когда я поняла, что была жестока и эгоистична по отношению к единственному человеку, который меня искренне любил и понимал, было довольно поздно. Муж привык к такой жизни и почти перестал появляться дома, занялся живописью и арендовал маленькую серую квартирку, где рисовал две свои самые заветные мечты: меня и море. Таким образом, наша семья так никогда не стала семьёй, осталась пустой формальностью, глупой бездушной бессмыслицей. Я же продолжала ходить на приличную перспективную работу, находиться в неплохой приятной квартире, жить в своём тёплом приятном мире, где меня никогда не мучила совесть, где не было сомнений, и, где с годами я действительно стала спасаться и бежать от своего бессилия и малодушия, ведь детство и юность остались в прошлом, а я так и не повзрослела. Я пыталась прятаться в себе, и это стало паранойей. Я стала одинокой в самой себе, и справедливая жизнь должна была что-то придумать, потому что я не умела выпутываться из сетей, которые я так долго и упорно плела сама для себя. Я нашла запись про ель, и пошла на набережную - пить брызгающий воздух и слушать жадных чаек. Фантазия никогда раньше не оставалась в проигрыше, только сегодня она медленно, но непреклонно стала сдавать свои передовые позиции. Ни одна моя мечта и выдумка не смогла описать его. Он был не из мечты, он был реальным. Реальность стала для меня оригинальной и необычной. И эта была не та кислая удручающая и серая реальность, как мой муж, с которым не было света, с которым ничего не получилось кроме разочарований и холода, с которым я ничего никогда так и не смогла почувствовать. А этот реальный осязаемый человек с запахом и дыханием смотрел на меня через затемнённые стёкла очков, в которых отражалось яркое утреннее солнце. Он обыденно предложил мне зелёного чаю в кафе напротив. Не кофе, не вино, без пафоса и предисловий. Мы просто пили хороший зелёный душистый чай. Сначала молчали, в очках бликовали солнечные лучи, потом очки были сняты, и солнце стало отражаться в серо-голубых глазах. Открытые лучистые глаза с жёлтыми радужными оболочками были совсем другими, не из моего мира. Они были не выдуманными, а влажными и живыми. Могли ли они меня любить? Могли, непременно могли, не могли не полюбить. И полюбили, с первой минуты, с первой секунды, с первого жеста и слова, с первой мысли и с первой чашки зелёного чая, которые будут повторяться бесчисленное количество раз. Он родился, как и я, в городе мечты, но покинул его слишком рано, когда жизнь лбом ко лбу столкнула его с жёсткой реальностью. Его родители тоже погибли, когда он был ещё маленьким, но он захотел большего, чем я, и потому стал плыть против течения. На протяжении всей моей жизни всё за меня делали другие люди. После смерти родителей, тётка поддерживала финансово, я поселилась в общежитии, учёба давалась не особо сложно, работа нашлась по знакомству без особых усилий, муж оберегал мой карточный домик грёз и мечтаний, и я жила в вакууме, словно замороженный цветок. Все пытались уберечь меня от жизни, от самой себя, от людей, от злобы и переживаний. Был включён режим изоляции, а я, сама того не зная, жила роботом. И вот судьба дала мне человека (или знак свыше), который только своим появлением вывел меня из сна, и открыл во мне что-то новое живущее и пульсирующее, смелое и настоящее, чувственное и необыкновенное. Одним словом, я полюбила. Серо-голубые с жёлтым глаза: немного задумчивые, немного дерзкие, немного смотрят вскользь, немного в даль, но чаще в сердце. Я просто не могла не полюбить. Целый день промчался быстро и потрясающе. Вечером я вернулась домой в возбуждающем дурмане. Мужа не было, он был в мастерской - рисовал свои мечты. Но меня это мало волновало, в моей жизни его не было и раньше, сейчас же, безо всяких обсуждений, я вычеркнула его из своей истории раз и навсегда. А утром, не выпив, как обычно кофе, я побежала на набережную пить зелёный чай и влюбляться всё сильнее и крепче. Набережная была пуста. Только вода и чайки, больше никого. Я села на скамейку, достала книжку, и слёзы закапали на страницы. Если он не придёт, то, всё, что только успело зажечься – погаснет, я сгорю, так и не успев разгореться. Я думала о самом страшном, а тёплые руки, в которые я поверила, сомкнулись вокруг меня, обдали мужской силой и слёзы высохли, глаза заблестели. Я люблю его. Боже мой, я впервые такое почувствовала. Мы пошли снова в кафе напротив, и он рассказал мне обо всех книгах, которые прочитал, обо всех странах, где он был, обо всех женщинах, которые любили его, и которых любил он. Он рассказывал о церквях и библиотеках, площадях и фонтанах, о которых я знала из книг и телевиденья, но только сейчас, поспевая за его словами, увидела, как будто сама там была. Необыкновенный рассказчик, удивительный собеседник, привлекательный мужчина. Мои мысли и чувства пустились в бесовской пляс, остались только ощущения. Он рассказал об океане, о своих погибших родителях, о детстве, юности, первой любви и первом падении. Он говорил о своих друзьях, которых практически не было, о своих врагах, которых было много, и которые раньше были друзьями, о своей жене, о своих детях, которых было двое, которые любили папу, а он любил их. Чем больше я слушала его, тем легче и тяжелее мне становилось. Я понимала, что лучшего человека я не встречала ещё никогда, понимала, что любовь между нами совсем близко, понимала, что мы не будем вместе.
- Ну, конечно же, это в порядке вещей: самые лучшие мужчины не могут оставаться одни так долго. Я не могла встретить тебя свободным, как ветер, без прошлого и будущего.
- Я не ветер. Но ты ведь тоже замужем, лучшие женщины не остаются одни.
Мне стало на мгновение хмуро.
- Не остаются, но моя семья - не семья, а твоя – идеальна.
Он тоже улыбнулся хмуро.
- Ничего идеального в мире нет.
Мы допили чай и вышли из кафе. С запада по горизонту плыла большая тёмная туча.
- Сейчас будет град. Поехали ко мне, я тебя с женой познакомлю.
Я немного изумилась. Мы знакомы всего два дня. У него семья, а я.… А я, кажется, полюбила его с первого момента нашей встречи.
- А она не…
- Нет. Она совсем не такая.
- Значит я не первая?
Он подумал пару секунд, посмотрел на тучу, на меня и взял мои руки в свои.
- Такая – первая.
- Тогда поехали знакомиться с твоей семьёй.

В его большой серебристой машине было надёжно и приятно скользить по мокрому, орошаемому дождём асфальту. Он жил в большом красивом доме из красного кирпича на 18 этаже. У входа стоял швейцар, на каждом этаже сидел консьерж, везде лежали зелёные ковры, стены были обклеены обоями, висели картины, горели светильники.
- Высший класс. Ты живёшь, как знаменитость.
- Мне не нравятся такие выхоленные европейские новостройки, этот лоск, убранство. Мне не нравиться так жить.
- Тогда почему ты так живешь. Почему не хочешь всё изменить и быть счастливым?
- Я изменю. Я уже меняю – я встретил тебя.

Дверь открыла высокая красивая светловолосая женщина со спокойным уравновешенным взглядом и доброжелательным выражением лица.
- Знакомься, это Антонина.
- Очень приятно.
- Это Евгения.
- Очень приятно, - ответила она низким голосом, посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
И я поняла, что я действительно ей приятна, и что она не испытывает ко мне никаких негативных чувств. Я вздохнула с облегчением, а он проводил меня на кухню. Дети были у бабушки, мы пили душистый чай втроём, болтали о разнообразных вещах: о музыке и живописи, о людях и путешествиях, о литературе и кинематографе. Тоня нравилась мне всё больше и больше, и я уже совсем не понимала - в какое сравнение с этой удивительной успешной красивой женщиной могу идти я. Но он не отрывал от меня глаз ни на секунду, и поняла, что в моей жизни происходит самый переломный и важный период.
День снова пролетел незаметно. Идеального ничего нет?! Да, возможно, но разве эти люди не приблизились к идеальному, как никто другой. Они были оба умные и красивые, успешные в работе и в отношениях с другими людьми, оба яркие и интересные, читают книги, видели мир, любят искусство. Что может быть лучше? А что я? Что делала здесь я? Учусь? Смотрю, какими бывают настоящие семьи? Сижу с ними, а в моих руках тает ничтожный вымышленный мирок, в котором я всегда жила, и которому посвятила всё.
Мы попрощались с Тоней и сели в серебристую машину.
- Тебя везти домой?
«Домой…» - подумала я. Да, наверное, домой. Было уже поздно. Но, а что дома? Остаться одной, предаться мыслям о своей пустой душе, о пустом сердце, которое я сама обманывала пустыми мечтами? У меня ничего не было, никакого багажа, но с пустыми руками в моём возрасте уже не так хорошо, как в юности. Сейчас эта лёгкость казалась мне бедностью. Я не сумела удержать даже то, что было всегда рядом со мной: муж отрёкся от меня, опустил руки, а кошку или собаку я так и не завела. Что ждало меня дома? Телевизор, магнитофон, компьютер, кофеварка – одна техника, одни роботы, вместе с ними стала роботом и я. Но, собственно говоря, почему этот малознакомый мужчина должен разделять мои проблемы и комплексы, почему он должен помогать мне? Ничего он не должен. Я не хотела его обременять, потому что полюбила. Я вспомнила измученное лицо своего мужа, который потратил не один год, пытаясь мне помочь, отдавая мне любовь и заботу, и что в результате с ним стало?
- Домой? Да, наверное, домой.
Машина плавно везла меня в мой холодный неприветливый дом. Мы молчали, магнитола играла какие-то необыкновенные французские мотивы, город мигал огоньками. Был март, снег уже начал таять, улицы размылись в грязно-серые цвета, но в воздух уже осторожно прокралась весна.
- Вот мой дом. Второй подъезд.
Я вышла из машины, он вышел со мной, взял меня за руки, притянул к себе. Как в тумане я поднялась по знакомой лестнице на пятый этаж, дрожащими руками достала ключи, открыла дверь. Мы бросились к кровати, срывая одежду, выкрикивая какие-то прекрасные обжигающие слова, предавались любви, так, как я ещё никогда не предавалась любви. Крики и стоны повисали в воздухе, звенели в висках, затуманивали пространство. Я чувствовала себя то диким животным, то самой нежной и беззащитной женщиной на земле. Не было ничего лучше, не было ничего страшней этой силы, этого вихря, который смело и безжалостно выдернул меня из прошлого и настоящего и унёс в безызвестность. Это было ново и немного странно для меня, а, в целом, просто восхитительно. Тишина, наконец, обняла комнату, её рассекало только наше тяжёлое прерывистое дыхание, биение сердец и тиканье настенных часов. Было хорошо, было хорошо, как никогда. И я, совсем ни на минуту не задумавшись, поняла, что я очень счастлива, и теперь моя самая заветная мечта стала ясной и реальной – сохранить это внезапно появившееся чувство счастья. Сберечь это новое и невесомое ощущение, стало моей неожиданной важной задачей, которое сделало мою жизнь значимой и настоящей.
- Я люблю тебя.
- А я тебя.
И эти слова скрепили наш новый и очень хрупкий союз, который отныне стал нашей жаждой и влагой, нашей верой и нашим проклятьем. Так из моей размытой акварелью жизни протянулась твёрдая и точная тропинка любви, ведущая в никуда.
 Утром я смотрела на отъезжающую от моего подъезда серебристую машину, которая увозила моего любимого. Я оделась, привела себя в порядок, выпила кофе и отправилась на работу. И, как только я переступила порог офиса, я посмотрела на всё как-то по-другому, и тут же и работа, и серый кабинет окрасились в какие-то новые интересные цвета, моё дело приобрело новые формы и новую цену. Любовь меняет всё. Любовь всё переделывает и сеет везде жизнь. Когда незаметно пролетел день, я вышла из офиса и впервые за много лет не стала стоять на остановке и ждать маршрутки – пошла пешком. Улицы дарили мне сосредоточенность и мудрость, давали мне атмосферу, которая располагала к мыслям. И я думала, думала и радовалась, думала и огорчалась. Я знала, что у него, конечно, было очень много женщин – милых и умных, некрасивых и умных, приятных и глупых, красивых и равнодушных. И, наверное, каждая из них хотела стать самой любимой и самой единственной, стать его спутницей и его женой, быть с ним всегда. И вот сейчас я очутилась в такой же западне. Но, собственно, кто мне дал повод, думать, что на мне длинный и пёстрый список закончится, и я стану действительно той самой единственной и неповторимой, с которой ему захочется провести остаток своей жизни? Он? Его жена? Я сама дала себе повод? Не дала, но очень пыталась его дать. Мысли бились во мне, порхали и тяготили, что-то мучило меня изнутри, грызло, и не давало сил гнать прочь тёмные мысли. Телефонный писк вывел меня из состояния оцепенения и подкинул новые надежды.
- Привет, дорогая. Ты идёшь, наверняка, по Подолу.
- Конечно, по Подолу. И намереваюсь попасть на Андреевский спуск. У мужа там мастерская. Мне надо поговорить с ним, а дома он редко появляется.
- Когда будешь дома, позвони мне.
- Ты приедешь?
В трубке – тишина. Ну, да, как же, погулять, купить мороженное, сходить в зоопарк, вечером с женой – в кафе или ночной клуб. Выпить мартини, оттянуться, послушать музыку. Ведь ещё совсем молодые, успешные, обеспеченные, умеющие получать и дарить радость. А я – любовница, которая должна быть толерантна и корректна, не говорить глупостей, ничего не требовать и ни на что не претендовать. Просто ждать, когда этот излучающий силу и тепло мужчина выделит время, чтобы согреть меня.
Ну, что ж, я не стала дожидаться его ответа.
- Не надо, ничего не говори. Я позвоню. Наверное, лучше на мобильный, чтобы не компрометировать. Ну, чтобы дети чего плохого не подумали, ведь они у тебя уже большие.
- Ты говоришь глупости.
Да, я чувствовала, что говорю глупости, но ничего не могла с этим поделать. Найти его и понимать, что он не твой. Это было немного обидно, но в то же время я хорошо понимала, что нужно наслаждаться каждым мгновением счастья и не думать о завтра, оставить это назойливое завтра на потом. Да, я чувствовала, что я не права, что я преувеличиваю, что говорю то, что опять придумала сама.
- Да, прости. Я действительно говорю глупости. Я…
- Ты говоришь, то, что думаешь. Это твои чувства и я их уважаю. Но хочу заверить тебя, что наша любовь не обязана маскироваться и прятаться от человеческих глаз. Моя семья никак к нам относиться не может. Она тут просто не при чём. Не думай об этом. Смотри на всё проще, с положения невесомости. Ты же – мечтательница.
- Да уж, всегда ею была.
- Поэтому приедь домой, набери мой номер, и я, как по взмаху волшебной палочки окажусь рядом с тобой.
- Хорошо.
Хорошо…, и в трубке раздались гудки. Окутанная размышлениями я прошла дворик, где была мастерская мужа. Пришлось возвращаться. Дворик – серый, забытый в веках. За мной следовали тени его бывших обитателей, я слышала смех детей, разговор соседок, запах похлёбки, брань мужчин. На секунду я закрыла глаза, а когда открыла, то поняла, что в этих пустоглазых домах никто давно не живёт. В них не осталось ничего, кроме нескольких мастерских. Они разваливались уже на протяжении многих лет, но всё никак не могли развалиться, и всё продолжают жить своей унылой одинокой жизнью, слушая звуки кистей художников. Я поднялась на второй этаж. Мастерская занимала две крохотные комнатки, плюс маленькая ванна, которая представляла собой серый умывальник и отвратительный зловонный унитаз. В двухметровой кухне стояла старая, залитая кофе плита и маленький холодильник «Днепр». Рваные обои, свисающие с потолка, паутина, дырявый паркет, жуткая грязь, и несносный запах растворителя – всё это делало мастерскую мужа очагом одиночества и безнадёжности, в которой никто, кроме него находиться не мог. Я постучала. На пороге появился мой муж, заросший, небритый, с какими-то совершенно невероятными безумными глазами, которые шарили и блуждали по мне. Он молчал. И я, глядя на него, ничего не могла сказать. Трудно было собраться с мыслями, выдавить из себя все те слова, которые ещё пять минут назад я так хотела сказать.
- Ну, привет. Давно не виделись. Может, впустишь?
Он посмотрел на меня больным воспалённым взглядом, его лицо иногда передёргивала судорога, губы подрагивали. Сколько ему лет? Тридцать шесть? Тридцать семь? Да, кажется, через два месяца будет тридцать семь. А на вид – старик. Волосы поседели ещё три года назад, лицо – изнурённое, как будто он всю жизнь работал в рудниках. Но в его руках тяжелее кисти и палитры никогда ничего не было. Неужели это всё я? Из-за меня он потерял все жизненные соки, утратил силу, забыл весь мир. Всё делал только для меня, ради меня, во благо мне, и в результате сошёл с ума, потерял чувства и мысли, стал стариком. Боже! Мне стало страшно и стыдно. Я никогда не думала об этом человеке, не думала о его душе, не ценила его любовь.
- Заходи, - буркнул он.
А ведь я знала его совсем другим. Когда-то он был высоким и светлым, с крепким телом и сильными руками, заботливый и ласковый – он прощал все мои капризы, никогда не обижался, не кричал на меня, ни в чём не обвинял. Я вошла в маленький коридорчик.
- Я пришла поговорить.
- Ты никогда раньше не приходила сюда.
- Ты удивлён?
Он ничего не сказал. Просто молча повёл меня в комнату, где он рисовал. Та не было ни стульев, ни табуретки, одни картины – моё изображение смотрело со всех сторон, чередуясь с изображениями моря.
- Тут негде сидеть. Может, пойдём в твою комнату?
- Пойдём.
В его комнатушке стоял старый диван. Мы сели.
- Понимаешь, я встретила одного человека. И я… Ну, я просто хотела, чтобы ты знал. Мне, казалось, что ты должен знать. Ты же всё-таки мой муж, хотя мы очень редко видимся и фактически не живём вместе. Он очень хороший, он – замечательный. Я никогда не встречала никого лучше. Я люблю его, хоть мы очень мало знакомы. Но он…
А мой муж молчал. Совсем ничего не говорил и смотрел исподлобья. Весь мой поток слов казался мне бесполезным и ненужным.
- Саша, ну, не молчи. Я прошу. Скажи что-то, отчего мне станет легче.
- Ты перестала мечтать. Всё стало настоящим.
- Да, милый, всё стало настоящим, живым, ощутимым. С тобой у нас никогда ничего не получалось. Мы не подходили для совместной жизни. Мы не любили друг друга.
- Я любил. Я всегда тебя любил. Больше никого, только тебя. Я никого больше не любил. Ты для меня была всем. Ты и сейчас – всё. Я не могу ничего рисовать кроме тебя.
- И моря…
- Замолчи! Я рисую его только для того, чтобы забыться, не думать о тебе. Мы не живём вместе уже давно, и оказался в этом ужасном жилище, куда я бежал от тебя, от твоих мечтаний, сумасшедшего невероятного мира, в котором ты находилась с детства. Это было очень тяжело жить возле самого любимого в мире человека, который не обращает ни на что никакого внимания, который равнодушен ко всем и всему, который ничего не любит и ничего не видит, кроме своих собственных фантазий. Это больно. И вот сейчас, ты приходишь ко мне, и говоришь, что ты изменила мне, полюбила другого мужчину. Ты вышла из глупого оцепенения и стала нормальной живой полноценной женщиной. Я пытался добиться от тебя этого на протяжении двенадцати лет, которые мы женаты. Всё могло бы быть прекрасно. Мы бы могли жить вместе, я бы рисовал, мы бы любили друг друга, радовались жизни, могли бы путешествовать. Мы могли стать счастливыми. Могли бы стать семьёй. У нас никогда не было семьи. Это даже в голове не укладывается! Мы двенадцать лет пробыли мужем и женой, и ни секунды у нас не было нормальной настоящей семьи. Двенадцать лет, Женя! Это четыре тысячи триста восемьдесят дней! Я считал. Женя, ты - идиотка, глупая фантазёрка, бездушная эгоистка. Всё всегда делаешь только для себя, ни о ком не думаешь, кроме себя. Эгоистка! Ты обрекла меня на всё то, что ты видишь вокруг себя! Серость, грязь, и только твои картины, твой образ, от которого я не могу отделаться. Ты зачем пришла? Зачем? Сказать мне то, что я и так знаю? «Я полюбила, милый. Я так и не стала твоей женой. Извини». А те двенадцать лет? Что же, они ничего не решили? Ты что, за разводом пришла? Так мы и так не вместе, никогда не были вместе. А я так желал тебя, как никто другой в этом мире. Я любил тебя больше жизни. А ты всё портишь, всё рушишь, ничего в своей жизни не построила. Ты думаешь, что ты станешь счастливой? Ты думаешь, жизнь не отыграется на тебе так, как ты отыгралась на мне? Ты…
- Хватит! Довольно этого. Я поняла. Я всё поняла. Прости меня, если эти слова ещё что-то значат для тебя из моих уст. Я знаю, что я была не права и действительно поступала эгоистично, но я была не в себе. Понимаешь? Я была такой глупой, но я была такой. Понимаешь? Такой, именно такой. Я не умела и не могла поступать иначе. Мой путь был странным и опрометчивым, но ведь, главное, найти, ведь так? Ты попытайся простить, если сможешь…
- Простить. Попытаться простить?! Ты, что, совсем с ума сошла? Совсем с катушек съехала? Ты просишь тебе простить. Простить ту каторгу, что ты мне устраивала двенадцать лет, и которая будет тянуться вечно? Простить тепло и любовь, которую ты отбросила от себя? Простить пустоту? Простить отсутствие и боль? Эту ужасную боль… Как болит. Как он болит, моё сердце. Как звонко билось оно, когда я впервые увидел тебя, как бешено и радостно билось оно, когда ты согласилась стать моей женой. Я не знал, и оно не знало, что ты бездушное чудовище, монстр, вампир, который выпил из меня всю жизнь, всю силу, убил мои мечты и надежды. Я ненавижу твои картины так же сильно и яростно, как люблю. Моя любовь стала ужасным оружием против меня самого. Ты убила меня. Ты убила. Ха! Как больно, сколько крови. Из самого сердца, Женечка, из самой середины. Возьми, пей, любимая. Пей!
Голос мужа становился всё демоничнее и страшней. Я бежала вниз по лестнице очень быстро, как от огня. Мне было жутко. Он сошёл с ума. Он сошёл с ума, и к этому привела его я. Я была уже во дворе, но всё ещё слышала, как он бросал свои картины, топтал моё изображение, изрыгал проклятья, кричал и бился, как раненая птица. А потом, обессилев, он бросился поверх обломков картин, поверх обломков своего сердца. Слёзы текли по его щекам, он не пытался их скрыть. Слёзы раскаяния и любви, тоски и одиночества. Слёзы злобы от бессилия и неизбежности. Душа разрывалась в этом несчастном больном теле. Он не был сумасшедшим, просто двенадцатилетнее молчание не могло больше сдерживаться, и вылилось наружу, прикрытое ругательствами и яростью. Я плакал и кричал: «Евгения! Евгения!». Я хотел… Я готов был её выслушать, готов был её понять. И я понимал её. Понимал - она не виновата в том, что не смогла полюбить меня. В конце концов, где-то в этом есть и моя вина. Я плакал и досадовал, потому что знал – это была наша последняя встреча. Больше она не захочет меня видеть, не придёт, как сочувствующая, не придёт из жалости. Я напугал её, и эта мерзость – стала окончательной пропастью, которая пролегла между нами, и поставила точку во всех двенадцати лет нашего супружества. Прощай, Евгения. Когда ты была моя невестой, я называл тебя «милая Евгения». Когда я стал твоим мужем, я называл тебя «Женечка». Ты называла меня всегда одинаково: или по имени, или просто «муж», как будто я был не человек, а тюрьма, не человек, а бремя. А теперь, Евгения, когда ты уже больше никогда не появишься в моей жизни, как мне тебя называть? Ответь, умоляю, ответь мне, Евгения.

Я не знала его мыслей и его боли, я убежала из старого, пропахшего прошлым особняка. Я думала, что он стал сумасшедшим. Так было думать легче всего. В беспамятстве, подгоняя страхом, я добралась домой. Не переодевалась, не включала свет, просто молчала и думала обо всём, что сейчас окружало меня: о нем, о его идеальной жене, о его детях, о любви, о муже, о работе, о сумасшествие, о живописи, о страхе, который окутал меня сегодня во время встречи с мужем. Я испугалась этого нового безумного человека. Я не хотела больше его видеть. Никогда.
Я задушила все грустные мысли, взяла телефонную трубку и позвонила ему…домой.
- Алло!
Трубку взяла Тоня.
- Алло, Женечка? Я рада тебя услышать. Ты, надеюсь, придёшь в воскресенье к нам в гости? Честно говоря, в нашу первую встречу, ты мне очень понравилась. Ты – интересный, хороший человек, мы бы хотели пообщаться с тобой больше. Редко встречаются такие люди. Не удивляйся, что я это всё говорю. Я всегда говорю то, что думаю.
- Я не удивляюсь, Тоня.
- Так ты придёшь? В воскресенье, в два.
- Да, конечно, я обязательно буду.
- Это так приятно. Мы будем ждать тебя, Женя. Ты, если хочешь, приходи с мужем. Берите детей.
- У меня нет мужа и нет детей. Я одна живу, совсем одна. Только кошка.
- Извини, я что-то не то ляпнула. Глупость. Забудь, я иногда говорю сущий бред.
- Не извиняйся.
- Хорошо. Тогда мы ждём тебя в воскресенье в два. Пока, Женечка.
- Пока.
Я положила трубку, и вздохнула. Она что не поняла? Не понимает, что у нас роман, что я люблю его, что он провёл у меня ночь?! У меня. Она не понимает, что я звоню ему, а не ей. Я набрала номер снова. Ответил он.
- Женя? Я очень ждал твоего звонка.
- Тоня…
- Не думай об этом, не пытайся понять. Она – образцовая жена. Любит, ничего не видит, ничего не знает, ничего не хочет знать и видеть. Она думает, что мир идеален, как она сама. Даже, если на её глазах займёмся любовью, она истолкует это во благо семьи и всему миру. Она навевает грусть.
- А когда ты не ночуешь дома?
- Она думает, что я работаю или в командировке, у меня нет привычки рассказывать о своей жизни.
- Ты приедешь?
- Да. Буду через пятнадцать минут.
- Я жду.
Через пятнадцать минут он приехал, и я стала счастливой. Стало тепло и уютно, я стремилась к покою и нашла его.
- Любимый, почему Тоня пригласила меня в воскресенье? Для чего эта акция?
- Поверь, из самых лучших побуждений. Ты ей нравишься. Это плохо?
- Это странно.
- Всё в нашей жизни странно. Так интереснее. Как-то искреннее.
- Конечно.
Я зажгла свечи и включила музыку оркестра Фаусто Папетти. Я лежала рядом с ним, пыталась хоть немножко заглянуть в наше будущее. Но его не существовало. Но я так хотела, чтобы оно было - наше с ним совместное будущее. Я хотела что-то построить, настолько сильно хотела, что всё больше и больше сомневалась в том, что жизнь наладится, всё получится.
Неделя пролетела быстро. Солнечные радостные дни. Мы ходили пить зелёный чай, гуляли по лунному городу, считали звёзды и волны на Днепре. Волн было очень-очень много, и каждая, казалось, приносила нам какой-то подарок, какую-то маленькую крупицу надежды. Незаметно календарь подвинул меня к воскресенью. Ровно в два я поднялась в красивом большом лифте и позвонила в звонок. Дверь открылась, на пороге стояла Антонина, в фартуке с широкой радостной улыбкой на лице.
- Женя, ты, прямо, как часы. Ни на секунду не опоздала. Ровно два. Заходи.
Я зашла, сняла куртку, разулась. В коридоре появилась девочка, на вид лет пяти. Она была похожа на него, такие же пепельные волосы, заплетённые в косу, такой же крупноватый нос, жёсткое очертание рта. Вылитый отец.
- Это наша младшенькая – Машенька. А это старшая – Катюша, - представила мне дочек Тоня.
Старшей девочке было лет шестнадцать. Она имела очень отдалённое сходство с матерью, и ещё более отдалённое с отцом. Чёрные прямые волосы, колючий взгляд голубых глаз, округлое лицо. Она, конечно, была красивой. Машенька и Катюша – наверное, два самых избитых и распространённых имени. В этом была вся Тоня, слишком посредственно воспринимает мир при всём своём уме и интеллигентности. Катя смотрела на меня с любопытством и дерзостью. Эта никогда глаз не закроет, знает всё, а что не знает, то чует. Она с первого взгляда увидела во мне не просто приятельницу их семьи, а любовницу своего отца. Мы все оказались за одним овальным столом, на котором просто не помещались все приготовленные Антониной яства. Было вкусно, по-домашнему тепло и мило. Обстановка – сама гармония.
Мне было не по себе, я отключилась от реальности и размышляла над фразой Цветаевой: «Доктора узнают нас в морге по не в меру большим сердцам». Эта строчка настолько глубоко въелась мне в мозг, так сильно мучила меня, что я не могла не думать об этом. Наши сердца такие большие и такие любящие, они светятся и горят, их так легко различить, так просто прикоснуться к ним. Их не трудно обнаружить – наши сердца, их не трудно узнать из тысячи других сердец, но боль в том, что от их тепла и величины никому в этом мире легче и лучше не станет. Наши сердца бесценны, никто не может назвать им цену, оттого никто не может оценить их по достоинству…

Мы с Тоней вышли на балкон на кухне
- Послушай, Антонина, а что ты думаешь о Цветаевой.
- Я о ней не думаю, я читаю Пастернака.
- И больше никого из поэтов не признаёшь?
- Женечка, я признаю этот мир абсолютно во всех его проявлениях. Я признаю всех-всех поэтов, но читаю Пастернака.
- И прекрасно. Он прекрасный поэт.
Тема, на которую мы могли говорить бесконечно, иссякла сама собой. Это было странно. Ведь именно Тоня её пресекла.
- Тоня, ты не любишь говорить о поэзии?
- Да нет, люблю. Просто почему-то нет настроения. У меня пирог в духовке. Как бы не сгорел.
Я вздохнула, о пирогах я не умею говорить, слишком уж далёкие были от меня пироги. Я их иногда пекла, но никогда о них не говорила. Я их ела. Я опять вздохнула…
- А что за пирог?
- Луковый. Очень интересный совершенно новый рецепт. Я вырезала из «Лизы».
- Да, это очень вкусное блюдо. Замечательное. Дашь переписать этот необыкновенный рецепт?
Тоня просияла, не заметив моей натянутой интонации. Ей очень хотелось поделиться своим богатым опытом в домашнем хозяйстве и устройстве домашнего очага. Она была хорошей матерью, чудесной хозяйкой, но, как справедливо он заметил – она нагоняла грусть.
Тоня ушла проверять свой пирог, я осталась размышлять. Машенька с сияющем выражением лица уплетала шоколадку, Катя в коридоре поправляла макияж – она спешила на свидание. Перед тем, как выйти из квартиры, она смерила меня пронзительным неприязненным взглядом. Я хотела ей что-то сказать, объяснить, оправдаться, но её голубые глаза смотрели прямо и жёстко, лишали меня шансов остаться невиновной.
- Мама. Папа. Пока, я позвоню. До свидания, тётя Женя.
- Называй меня просто Женя и на «ты».
- Ладно.
Она вышла. Дверь захлопнулась как-то слишком язвительно и безапелляционно. Я пошла в гостиную, за стол – пробовать Тонино произведение кулинарии. За столом остались мы втроём. Пирог был вкусным. Чай – с бергамотом и лимоном. Я получала удовольствие от ленивой степенной беседы. Но, всё-таки, что-то чужое было за этим овальным столом, НЕ МОИМ столом. Я никогда не разделю такой же с любимым. Эта мысль угнетала.
Я ушла из их дома поздно, в пол первого. Настояла, чтобы он меня не отвозил и не провожал. Отказала, наверное, слишком резко, но по-другому не смогла. Мне хотелось подумать, пройтись по умытой дождём улице, посмотреть на последний этой весной снег. Домой я добралась в половину третьего утра. Уставшая, пустая и неопределённая. Я не видела будущего, а мне так хотелось его увидеть! Проснулась я в час дня от звонка в дверь, на пороге стоял он. В руках – подснежники, на лице – виноватая улыбка.
- Привет, родная. Тебе вчера было плохо?
- Привет. Мне не было плохо, просто я путаюсь немножко в себе.
- Ты не знаешь, что ты чувствуешь?
- Я не знаю, что из этого всего получится.
- Никто не знает, в этом-то и весь интерес. Ну, ладно, нечего придаваться непонятным мыслям, мы не гадалки и не экстрасенсы, поэтому, как нормальные люди будем понемногу ваять своё будущее вместе.
Я улыбнулась. Надежда в лучшее разгорелась сильнее.
-Пойдём, я напою тебя самим терпким и крепким зелёным чаем.

Это, наверное, даже интересно, когда между людьми возникают какие-то преткновения и маленькие крушения. Сердце на время отрывается и падает куда-то в глубину, внутри всё сжимается, ты начинаешь произносить сама себе слова утешения. Неспокойно и немного тривиально. Волнения… Переживания… Так, день за днём проноситься пространство, всё смешивается, и вы уже не понимаете где вы, зачем, и что с вами твориться. Наша любовь крепчала, обрастала временем и привычкой, что-то происходило, мы с ним часто ездили куда-то, он периодически жил у меня. Периодически уезжал к себе домой. Полноценная война на двух фронтах.

Июльский вечер закутался в ночь. После дождя, асфальт облегчённо и радостно вздохнул. Я сижу за компьютером и печатаю очередные за этот долгий вечер стихи.

Безупречное сердце,
Любовь – привычка
Рваные раны – она спасёт…
Беглое счастье – наша отмычка
Слово «надежда» – серый песок…
Ты оставляешь, а я убеждаюсь
Ты остаёшься, а мне все равно.
Всё что забыла – покаюсь,
Всё что любила – ушло,
Я позабыла,
Любовь позабыла,
Ты позабыл
Давно…

И в таком духе. Какой-то скрип души, зачем-то сомнение, для чего-то одиночество. Смешные стихи лились из меня… Грустные стихи. Всё вместе, наверное – женская интуиция. Чувство предстоящей трещины.

Тоня так и не пожелала раскрыть глаз и увидеть наш роман. Она была милым и приятным человеком, но в её доме я после того воскресного ужина-обеда никогда больше не появлялась. Она не раз звонила мне по вечерам домой, как раз тогда, когда он возвращался с работы ко мне. Антонина рассказывала мне о детях, об их успехах, пересказывала новые рецепты пирогов и булочек, говорила мне о нём – о своём муже, который в это время сидел за моим столом и радовался размороженным в микроволновке блинчикам с мясом.

- Скажи мне, ты любишь свою жену?
Его взгляд немного похолодел, убежал прочь от меня.
- Не знаю, Женя, наверное, нет.
- Так почему же вы врёте друг другу? Зачем живёте вместе, и делаете вид, что ничего предрассудительного в вашей жизни никогда не происходило и уже не произойдёт?
Он задумался. Потом слегка улыбнулся, одними губами. Я знала, что он сам не раз поднимал для себя эту тему. Ведь ломать комедии – не в его стиле. Да и для чего они нужны?
- Чего ради этот фарс перед детьми, перед друзьями и родственниками, главное, зачем он вам с Тоней?
- Ты к чему клонишь, Женечка?
Он решил свести разговор на «нет», превратить всё в обычную шутку, лёгкий порыв. Но я и сама чувствовала, что к чему-то клоню. Да, точно, я клонила к старой доброй определённости, которую так обожают все женщины. Я хотела быть уверенной в себе и своём возлюбленном, в нашем будущем. Когда зверь впивается зубами в дичь, он всё равно не успокоится, пока не переправит всё до последней косточки в желудок, потому что только так он может почувствовать себя абсолютным обладателем своей добычи. Человек – хищник, он хочет триумфально и уверенно сказать: «МОЁ!». Моё, и больше ничье. Собственники, охотники, кровопийцы, но по-другому невозможно. Такими нас создала природа. И больше всего на свете мне хотелось прокричать в ночную тишину, что этот мужчина – самый прекрасный и самый желанный, только мой, и будет принадлежать мне всегда. Но, увы, я не могла удовлетворить свой животный порыв, ибо совершенно сознательно делила своего мужчину с другой женщиной. С другой стороны, здравый ум утверждал, что я знала с начала на что шла, и получила именно то, что было в молчаливом соглашении: любовь на неопределенное время.
- Я, радость моя, ни к чему не клоню. Я просто говорю, что цирк вам ни к чему. Она – наивная, или делает вид, что наивная, но ты-то знаешь, и Катя всё знает.
- Катя? А она при чём? Вы говорили?
- Нет. Мы виделись только тогда, один раз. Но она знает.
- Она – ребёнок.
- Глупо видеть в молодой, абсолютно сформировавшейся женщине ребёнка. Она давно не ребёнок, ей уже шестнадцать.
- Через месяц семнадцать.
- Тем более, а ты делаешь из неё дурочку. Она посмотрела на меня тогда. Такой пронизывающий взгляд. Она знает.
- Ну и что, что она знает. Ведь мы и так ничего не скрываем. Везде ходим вместе, я у тебя практически живу, гости, театры, прогулки. Всегда на виду. Тоня просто такой человек. Не хочет ничего знать, не хочет понять. Да и для чего всё это? Пустые слова. Мы же с тобой – счастливые люди.
Он улыбнулся моей любимой тёплой улыбкой и пошёл наливать себе чай, а я, как не боролась с собой, добавила от всего наболевшего и недостающего в моей душе: ПРАКТИЧЕСКИ счастливые…
Он, как будто прочитал мои мысли.
- Женечка, пойми, абсолютного счастья не бывает. Дело даже не в этом. Оно просто не нужно людям. Станет скучно без проблем и преград, без конфликтов и разногласий. Мы же живые. А жизнь, она разная, этим и удивительная.
- Ты философ…
Я, естественно, прекрасно знала, что ничего идеального нет, но я и не искала этого. Просто нас было не двое. Наши отношения изначально были как-то неправильно исковерканы. Мы были не просто двумя возлюбленными. Он ездил домой, часто проводил выходные с семьёй. Тоня звонила на его мобильный, называла котиком и милым, говорила, что очень скучает, и всё ждёт, когда же любимый муж вернётся. Он ничего не объяснял, но она наивно полагала, что он в командировках, так было думать проще и спокойнее. Я слышала, как она говорит ему слова любви, тёплые уверенные слова любящей жены. Она-то точно знает, что он всё равно вернётся в их общей дом, ведь у них дети, свадебные фотографии и на полке пылятся венчальные свечи - все атрибуты семьи. Да, он приезжал ко мне, но я никогда не могла знать, вернётся ли он ко мне завтра или через неделю. Мне до слёз хотелось гарантий. Просто я никогда так сильно не любила, никогда так крепко не привязывалась к человеку. Я боялась, что он исчезнет. Боялась понять, что жизнь – не страховая компания, боялась признать, что обручальные кольца и белое платье – не дают никаких гарантий и дополнительных надежд, не обеспечивают вечное прочное счастье. Я хотела знать, что он останется, если не навсегда, то хотя бы надолго. Но он никогда не обсуждал со мной будущее.
- Я тебя люблю, Женечка. Разве этого мало?
«Мало!» - хотелось крикнуть мне, но я знала, что он ненавидит подобные сцены, всегда их высмеивает и потом вспоминает при каждом удобном случае. Мой ум возмущался, утверждая, что нужно наслаждаться настоящим и ни в коем случае не зацикливаться на мрачных перспективах. Сердце же томилось тоской, кричало и билось. Чего-то очень важного ему не хватало: веры. Я не верила в своего любимого. Я не смогла научиться верить и доверять. Я не верила в НАШЕ счастье, отвергала его изначально, как невозможное. Я не была уверенна в его любви. Мне было стыдно, но я не могла переступить через эти чувства. Ведь он не дал повода усомниться!

Сегодня – первый день осени. Погода – чудесная. Всё утонуло в мягких солнечных лучах. Я – новом красном костюме: жакет и юбка. Я – эффектная, с новой причёской. Вокруг меня солнце, настроение – лучистое. Я гуляла по улице, специально пораньше ушла с работы, чтобы солнце не успело от меня спрятаться. Гуляла и дышала слегка пожелтевшими листьями до самых сумерек. Когда я пришла домой, никого не было. У него же уже давно есть ключи, и вроде не предупреждал, что где-то задержится. Но волноваться было нечего. Он – не маленький. Мы часто где-то задерживались, не предупредив друг друга.

Я ждала его до трёх часов ночи. В три – не выдержала – написала ему сообщение. Ответа не последовало, и я уснула. Проснулась поздно – суббота. Бросилась к мобильному – ответа нет, пропущенных вызовов – нет. Странное ощущение неведения, к вечеру переросло в ощущение неизвестное, к ночи – волнением и страхом. Я звонила на его мобильный телефон раз сто, он – абонент вне зоны досягаемости. Где же ты, мой абонент? Найдёшься ли? Сомнение и боль всё сильнее и глубже вгрызались в моё сердце. Что делать? Я металась по комнате, пока, наконец, не решилась позвонить ему домой. Трубку взяла Катя.
- Папы с мамой нету, они ушли к тёте Лиде на день рождения.
- Как? К какой тёте Лиде? – вырвалось у меня после нервных суток.
- Вы её не знаете. Это мамина младшая сестра. Им что-то передать.
- Передай папе, что ему звонила Женя. Очень просила перезвонить.
- Обязательно передам, - и бросила трубку.
Ничего ты не передашь, коварная защитница семейного очага. Охранять тебе нечего, ты – взрослая – должна понимать, но ты всё равно не передашь, даже, если поймёшь, что ты не права. Да и стоит ли уже что-либо ему передавать? Во мне выросла твёрдая уверенность, что мы уже никогда не встретимся, что вот оно и пришло – логическое завершение, окончился отсчёт неопределённого времени на любовь.
Я сидела молча, пытаясь успокоиться, не паниковать, не думать о плохом. Ведь он – не первый и не последний. Он – не идеален, я же красивая молодая женщина, которая привлекает внимание мужчин. Я – лучшая, я – самодостаточная, я – всё переживу. Это же не конец света. Это просто человек, он ничем ко мне не привязан, ничего мне не должен. Он мне, попросту, никто. НИКТО? Как это возможно?! А долгие вечера? А прогулки? А разговоры? А все ночи, проведенные вместе, все улыбки и споры, все ужины и завтраки, все выпитые чашки зелёного чая, все слова, сказанные глядя в сердце, всё тепло, которое было подарено друг другу?… Разве это ничего не значит? Почему? Это невозможно. Так много всего хорошего нельзя вымарать из сердца так просто, ни о чём не задумываясь. Ведь это любовь, мы однозначно любим. Разве любовь можно выставить из сердца, как бездомную собаку? Разве можно разбить всё, что выстроилось двумя влюблёнными? Неужели больше никогда я не буду в его объятьях, никогда не услышу звенящее и завораживающее, дающее ощущение счастья: «Женечка, я тебя люблю!»? Я не плакала, мне было плохо. Он не пришёл, не позвонил, не дал знать, вот так просто отправился с женой на день рождение к тёте Лиде. Ничего не объяснил, не сказал, просто исчез. А чего же я хотела, ведь он мне абсолютно ничего не должен?…

Настенные часы протикали ровно сто двадцать часов с тех пор, как я не слышала его голоса. Сегодня, в этот серый осенний день после работы я пошла в маленький ночной клуб, где всегда можно было послушать живую музыку. По очереди парень и девушка пели песни на английском языке, в основном, хиты 80-х. Столики всегда были переполнены, и я села за стойку бара. Клуб назывался «Кастро», и был весь в кубинском стиле, искусственные пальмы с человеческий рост, канаты, свисающие с потолка. Мне здесь всегда нравилось. Уютно, отвязно и весело. Обстановка кубинской народно радости, разумеется, если таковая возможна при существовании диктатуры. Неважно. Здесь просто было хорошо, и мне нравился запах кубинских сигар. Я заказала коктейль. Бармен спросил какой. Музыка гремела так громко, что ему пришлось наклониться к моему уху, близко. Я почувствовала его дыхание, и мне стало не по себе. Я отстранилась и посмотрела в упор на его красивое лицо. Щегольская бородка, лёгенький небрежный загар, чёрные кучерявые волосы, тёмные глаза – весёлые, молодые. Парень действительно красив. Сколько ему? Лет двадцать пять – двадцать семь. Не больше. Сколько мне? Тридцать три. Не меньше. Сочетание более чем допустимое. И смотрит на меня внимательно, изучает. Нет, милый, напиваться я сегодня не собираюсь. А вот ты мне нравишься. Я же теперь свободная птица. Боже мой, зачем нужна мне эта одинокая, гадкая, холодная свобода? Она тяжёлым бременем внезапно навалилась на меня, лишив меня счастья.
- На ваше усмотрение. Только не очень сладкий.
- Легко, - и начал какие-то невообразимые быстрые манипуляции с бутылками, льдом и фруктами.
Через минуту в высоком, украшенным обледенелым сиропом стакане возле меня красовался коктейль.
- Спасибо.
- Никаких проблем. Попробуйте.
Я сделала глоток, в это время его подозвал очередной клиент. Коктейль был обжигающе кислым. Много лимонного сока, шампанское, какой то ликёр, лёд, миндаль, ещё что-то неизвестное. Вкусно. Я медленно потягивала выпивку, музыка казалась мне всё громче и обволакивала меня изнутри. Сигарный дым пронизывал все мысли, я строила глазки бармену всё активнее и смелее. Не сводила с него взгляда, смотрела так, как смотрят женщины, приблизившееся к абсурду, находящиеся на грани сумасшествия и истерики. Смотрела не как просящая, а как дающая. Предлагала себе забыться, а ему воспользоваться. Почему ему? Вокруг сидело много достойных претендентов, некоторые делали мне знаки, трое поочерёдно подходили знакомиться, но мне захотелось пофлиртовать именно с барменом. Он был симпатичным, и абсолютно не похожим на того, кто меня предал. Я закрыла глаза и вспомнила, как моя рука гладит светлые пепельные волосы. Представила серо-голубые с жёлтым глаза, губы, которые шептали, что никого никогда так не любили, как меня. Никого. Никогда. Где же ты? Ведь ни с кем тебе не было так хорошо, как со мной. Ты забыл? Забыл всё, чему я поверила. Забыл всё, что было тебе удобно забыть. Но я-то не забыла, не смогла…
Знаком я подозвала бармена.
- Ещё один коктейль, - прокричала я ему на ухо.
- Такой же?
- Да. Мне понравился.
- Это очень хороший коктейль. Очень женский, - и улыбнулся.
Всё понятно, бармен. Я честно досижу до пяти, и мы уйдём вместе.
Я подзывала его к себе несколько раз за ночь. А утром, когда вот-вот начало светать, мы уехали на его старой «копейке» вместе.
- Поедем ко мне. Я один живу, у меня однокомнатная на Русановке.
- Нет, лучше ко мне. Да и ближе. Знаешь где железнодорожные кассы?
- Ну.
- Возле них сразу многоэтажка. Там я и живу. Одна.
- А муж?
- Муж был, но весь вышел. Любовник четыре дня назад бросил. Детей нет. Кошку недавно завела. Я свободна как ветер.
- А я – заядлый холостяк. Жил с мамой, но она умерла два года назад. Кошки у меня нет, с семьёй тоже не сложилось. Прожил с женой четыре года, и разбежались. Вот так я тоже остался один. Почему ты сидела до закрытия? Ты ведь не хочешь со мной просто переспать, тебе это совсем не нужно.
- Не нужно. Я действительно не хочу. А ты зачем взял меня с собой? Я же не первая женщина, положившая на тебя глаз в клубе.
- Не первая, конечно. Я вообще не люблю так знакомиться, но ты какая-то необычная, да и грустная к тому же.
- Тебе что, стало меня жалко?
- Может, немного и жалко.
Ну-ну. Даже одинокий бармен меня жалеет. Зачем я еду с ним? Зачем он везёт меня? Кому это нужно? Ведь никому… Совсем никому.

Мы поднялись ко мне. Я поставила чайник.
- Зелёный? Чёрный? С сахаром или без?
- Можно кофе?
- Можно и кофе.
- Без сахара.
Я поставила перед ним маленькую белую чашку и села напротив. Я устала за эту длинную осеннюю ночь. Мне было плохо. А этот незнакомец был сейчас совершенно лишним в моей жизни. Я включила автоответчик. Ни одного сообщения, никто ни слова. Катя не передала, что я звонила. Он не захотел звонить мне. Он для чего-то вычеркнул меня. Так быстро! Слишком быстро и неожиданно для меня. Слишком больно.

На часах – половина седьмого. Мы с барменом сидели и молчали. Можно было поговорить о жизни, рассказать о себе, поинтересоваться им. Но я не могла, слова застревали во мне, а внезапно нахлынувшая боль душила меня всё сильнее.
- Я устал. Если можно, я где-то прилягу.
- Спать хочется?
- Ужасно.
- Я постелю на диване. Ванна – по коридору налево. Серая дверь.
- Спасибо.

Как же мне тошно. Может, сделать последнюю попытку? Набрать его номер и сбросить. Просто напомнить о себе. Может, перезвонит? А вдруг? Да, набрать напоследок. И неважно, что сейчас пол седьмого утра. Пусть проснётся, и увидит мой номер, который пытался, который звонил, который надеется. Я набрала заученные цифры, сбросила, и вдруг слёзы хлынули у меня из глаз впервые с тех пор, как он ушёл. Когда привыкаешь к теплу и любви, так страшно и обидно терять всё в одну секунду.
Бармен вышел из ванной через пятнадцать минут.
- Я взял полотенце. Оно там висело.
В полотенце вокруг бёдер он выглядел очень соблазнительно. На его гладкой коже и волосах застыли капли воды. Он был действительно красив.
- Как вас зовут, прекрасный незнакомец? - засмеялась я.
- Валерий, а вас, милая леди?
- Евгения. Представляешь, ты уже мылся в моей ванной, а я до сих пор не знала, как тебя зовут. Раньше такого со мной никогда не случалось.
- Ну, никогда не поздно начать принимать незнакомых мужчин в своей ванной.
- Это точно. Ну, что ты стоишь в дверях? Проходи, садись рядом со мной на диван. Оказывается, по ящику по утрам показывают занятные фильмы.
Он сел рядом со мной, пожалуй, даже непозволительно близко.
- А ты не боишься, что что-то произойдёт?
- Не боюсь, - усмехнулась я, - Я ничего уже не боюсь.
Он начал гладить мои волосы, с силой притянул к себе и поцеловал. Я не сопротивлялась. Зачем? Ни одной причины. Он свободен, я свободна. Двое малознакомых одиноких людей, к тому же уже не юных. Я разуверилась в волшебстве глубокой искренней любви, и поняла, что чувства легко обманываются. Потом – только боль и пустота, а когда больно и пусто, всё равно с кем целоваться. Любовь сделала меня настоящей, выдернула из пространства, изменила всё во мне, она же преподала мне множество уроков, кольнула очень больно, в самое сердце. Я встретила необыкновенного человека, практически прожила с ним полгода, всё было замечательно, просто и искренне. Но он пропал почему-то, ничего не сказав, даже не указав мне на ошибку. Я не могла её найти, и я чувствовала, что он не вернётся и не скажет: «Масик, я соскучился. Я люблю тебя больше всего на свете. Хочешь, мы поженимся?». Я ждала когда-то этих слов, ждала с нездоровым упрямством, и,… разумеется, не дождалась. Я так мечтала о его признании, так сильно пыталась взлелеять его решительность, что не хотела видеть правды. Он никогда не был бы со мной рядом. Просто не тот человек. Просто не любит что-то кардинально менять. Просто и с иронией он шёл по жизни, ожесточившись ещё в отрочестве, ступая уверенно и твёрдо, он стал успешным человеком. А любовница для успешного человека: сегодня есть, а завтра уже другая. Удобный подход: ни к кому не привязываться, ни о чём не жалеть. Если говорить честно, то, поразмыслив, я почувствовала некоторое новое уважение и восхищение к такой жизненной позиции. Я завидовала его возможности парить над всем и всеми, не обращать внимания на условности, уметь быть одним на этой планете. Но, если бы моё сердце умело говорить, то оно бы кричало о его жестокости и несправедливости. Но мой рассудок резонно ответил: « Что ты? Ты – обычное сердце женщины, которой недавно перевалило за тридцать, но которая только начала оставлять детские мечты и едва научилась жить в реальности. Что ты? Сердце, которое только начало оттаивать, только научилось чувствовать. Что ты? Разбитое сердце, окутанное вечными иллюзиями. Ты – не представляешь никакой ценности, никому не помогло, ничего не построило, кроме ветхого шалаша первой любви. И это в тридцать три года…». Мой рассудок смеялся над моей любовью. Сердце возражало, плакало, горело. «Ведь я люблю его!!». В ответ: «А кого это интересует, кроме тебя?».

Мы долго целовались с барменом, потом мне надоело и я, вежливо и немного сухо извинившись, пошла в свою комнату спать. Ему я постелила в другой комнате на диване, он не возражал. Мы оба не знали друг друга, и оба очень устали после этой долгой осенней ночи. Проснулась я только вечером, бармена в квартире уже не было. Кошелёк и драгоценности на месте, ничего не взял. Порядочным человеком оказался бармен из клуба «Кастро», спасибо ему за это, ни одна из моих иллюзий о честности людей не была разбита. Никакой записки он тоже не оставил. Почему? Обиделся, что я не провела с ним ночь? Нет оснований. Не хочет новой встречи? Возможно. Меня мало интересовало это. В глубине души я даже рада была тому, что он ни оставил никаких сведений о себе. Если бы он написал на листочке свой телефон, я бы позвонила. Но он не оставил. Это было ни к чему. Значит, мы поняли друг друга, а люди редко понимают.
В понедельник, я уже окончательно забыла о случае с барменом, и отправилась с утра на работу. Мой любимый, как я и предполагала, не позвонил. Я перестала уже надеяться услышать его голос, пыталась не вспоминать о нём, о нашей жизни, о нашей любви. Но перечеркнуть полгода жизни не так легко, особенно, если эти самые полгода – были самыми яркими, самыми необыкновенными, самыми бесценными и самыми дорогими в жизни. Остался какой-то непримиримый бунт в душе, какой-то горький осадок, который не давал по ночам спать, который давил и мучил, заставляя рождать новые и новые строчки о разбитом счастье и погибшей надежде.

Александра я встретила спустя три года после того, как не дождалась заветного звонка. Мой немой вопрос «почему», брошенный в пустую телефонную трубку, улёгся и состарился как раз настолько, чтобы приготовиться к чему-то новому. Он был спокойным, размеренным, умным, и в меру решительным, но обычным. В Александре я, ровным счётом, не нашла ничего удивительного и странного. Это был среднестатистический, в меру успешный работник достаточно (для приятного среднестатистического счастья) успешной корпорации. Он обладал довольно-таки импозантной внешностью и имел довольно-таки чётко обрисованные планы, касающиеся непосредственно моей персоны. Ухаживал он очень мило, но продуманно. Цветы, театр, ресторан, но без волшебства. Как раз настолько, чтобы показать женщине свой интерес, но в то же время не разбаловать её до начала более серьезных отношений. Расчёт был мне ясен, но почему-то оставлял равнодушной. Чувство не желало просыпаться в моём закапанном осенним дождём сердце. Сердце молчало. Но Александр не сдавался. Нет, он вовсе не был навязчивым, но он мягко и настойчиво добивался моего расположения. Я не могу сказать, что у него это получилось до конца, но однажды, когда он привёз вечером меня к себе домой, я не нашла причин не отдаться ему. А ведь причин действительно не было. Я – одинокая женщина не первой молодости, он – одинокий холостяк старше меня на пять лет. Он ухаживал за мной, я не противилась против баров и кафе, принимала цветы и пила с ним шампанское, так почему же я не могу ему отдаться? Только потому, что не люблю его?! Но я не девочка. Была замужем, много лет, потом встретила его. Было и много других мужчин, которые чего-то хотели от меня, и которые не приносили мне никакой радости. Так разве нелюбовь после всего это причина не заняться сексом на чужой кровати, в чужой серой пустой квартире, но не более пустой чем у меня… Разве нелюбовь – смертельна? Разве она опасна? Она – пуста, нелепа, не приносящая ни горести, ни радости. Холодное бесчувствие – нелюбовь. Пустое равнодушие – нелюбовь. Но тогда я отдалась просто и легко, не размышляя слишком долго, и не жалея об этом. Утром я ушла на работу, не оставив ему записки, не поцеловав его щёку в знак благодарности за проведенную ночь. Ничего не смогла. Никак не сумела подавить в себе тупую грусть и апатию. Ушла по-английски, прикрыв дверь, и не оставив в его квартире ни одного следа своего пребывания. Два дня от Александра ничего не было слышно, а потом он вечером заехал за мной в офис с огромным букетом подсолнухов – моими любимыми цветами. И я, разумеется, всё сразу поняла. Если бы он пришёл с розами, лилиями или тюльпанами – это ничего, это можно, но подсолнухи – солнечные горячие преданные и простые цветы лета – значило любовь. И он объяснился мне в любви. Краснея и заикаясь, он предложил мне руку и сердце, опустился на колени, достал обручальное кольцо с большим жёлтым опалом посередине. А я сидела перед монитором, склонив голову поближе к клавиатуре, и делала вид, что смотрю на буквы, но слёзы застилали глаза. Я ничего не видела, я глотала солёно–горькую жидкость моей нелюбви, сглатывала новые неиссякаемые слёзы. А они безжалостно подступали и лились снова и снова, лишали меня последних сил и последнего терпения. Я не могла так. Всё жгло. За три года всё истлело, обуглилось - вместо души остался невесомый пепел, а вместо сердца – уголёк. Ничего не осталось ни у меня, ни во мне. НИЧЕГО, но главное, никого. Неужели те заветные полгода огромного счастья – это всё, что написано в моей судьбе? Неужели жизнь не возместит мне боль, не подарит мне тепло? Неужели ничего не будет и не будет никого, кто станет моей половиной, того, кто станет почти мной? Разве ничего так и не появится кромке этого огромного кольца с опалом, этого большого букета и этого посредственного, хоть и хорошего по натуре человека? Слово «ничего» пугало и жалило меня, я не знала, куда деваться от этого всюду проникающего НИЧЕГО. Куда бежать? Как что-то изменить? Забыть его и принять это кольцо с жёлтым камнем? Обручить себя нелюбовью за равнодушие? Убить любовь, выбросить уголёк и развеять пепел? Я всегда шла простыми путями, не так много сложностей и преград было в моей жизни, не так часто я плыла против течения, не так громко я протестовала, совсем вяло я боролась за себя и своё счастье. Нет, так нельзя. Я отказалась от жёлтых оков. Сказала, что жёлтый – цвет разлуки. Я отказалась от того, что находилось передо мной, я отказалась от сценария, предложенного мне жизнью. Он ушёл. Больше я никогда его не увижу.

Я долго смотрела на трубку, а потом решительно схватила её и набрала быстро-быстро любимый и дорогой номер, не забытый за эти долгие мучительные три года.
Четыре гудка…
- Алло.
Любимый, дорогой голос, который не спутаешь ни с каким другим голосом в мире. Голос, заставляющий биться моё сердце в миллион раз быстрее.
- Я слушаю. Говорите.
- Это Женя… Ты меня помнишь? Не говори ничего.… Нет, говори, говори.
- Конечно, помню.
- Три года прошло.
- Три? Я думал больше.
- Ты ушёл. Было… хорошо. Меня мучил вопрос. Почему ты ушёл?
- Женечка, я ведь не мог дать тебе ничего.
- Но я ведь не просила ничего.
- Но ты же хотела быть со мной. Всегда. Везде. Владеть мною безраздельно.
- Хотела. Я поняла потом, что очень хотела. Хотела, чтобы мы были вместе, чтобы у нас была семья.
- И я хотел.
- Да?
- Я никогда не говорил. Но к чему это говорить, если это всё равно было невыполнимо, недосягаемо.
- Не мог уйти от жены и детей…
- Не знаю, тогда не мог. Трус. Испугался и исчез, и даже не хватило смелости за всё это время позвонить тебе. Видишь, ты оказалась смелее.
- Возможно, но, честно говоря, я не знаю, зачем я позвонила, ради чего мы что-то выясняем, что-то ворошим. Я не могу сказать, что я жалею, ведь я наконец-то услышала снова твой голос.
- Не надо. Я знаю это, я это знал. Я хочу видеть тебя. Может, встретимся?
Я молчала. Ответа на его предложение у меня не было. Я не могла сказать ему «да», потому что всё повторится. Повторится любовь, повторится радость и упоительное счастье, повторится боль. Потому что он – не смелый, потому что – опять не решится уйти ко мне, потому что - опять испугается, потому что я – не ель, а всего-навсего смертная женщина. Да, я женщина, которая хочет любить, хочет верить, хочет дарить себя полностью, хочет обладать любимым мужчиной и не может смириться с тем, что его нужно с кем-то делить и куда-то для чего-то отпускать. Я не могу беззвучно просить взаимности, молча искать ответа. Я могу не винить за прошлое, но я не могу не думать о будущем. Я не могу предоставлять любимому полную неизмеримую свободу. Не умею отдавать всё и ничего не просить обратно. Да, я не способна любить так, как умеют любить только ели – молча, не требуя и на века!

- Я хочу видеть тебя. Может, встретимся? – врезалось в моё сердце, и осталось в нём раскалённым клеймом раненой любви до конца моих дней.

 
Провода.

Чудное создание сидело передо мной. Смотрело прозрачными, не знавшими горя и радости глазами. Красивая. Да, недостатков очень много, но очень красивая. Живая и разная. Молчала. А потом рваная улыбка коснулась её ресниц: « Весь мир состоит из проводов». И опять замолчала. Из проводов… Как это из проводов? Ну, да, конечно, как же… Провода… Такие тонкие и гибкие. «Весь мир состоит из проводов», - как вызов всему миру, в котором всё – провода, и больше никого, совсем никого нет. А мы? Наша любовь - тонкий провод, который каждый из нас в любой момент может перерезать. Дети идут в школы, и их пути – проводки от домов к школам, от школ к домам. А птицы летят на юг… по проводам, проведенным по траекториям их полётов. Снег идёт, и тонкие прозрачные лёски-проводки тянуться от каждой снежинки к облаку, которое их породило. Из снега показался шафран, и от него проводок к солнцу. От жизни всего-навсего натянут звенящий провод, который всегда по точной и выверенной дороге приводит нас к смерти. Можно верить во что угодно, но смерть – это смерть, а жизнь – это жизнь, и провода всегда остаются. А мы – нет. И когда я расскажу о снеге, любви, птицах и шафране, она скажет, что я слишком буквально воспринял её мимолётные слова, которые были сказаны ни к чему и, наверное, с излишним пафосом. Скажет, что я смешон, забавен, и думаю вовсе не о том, о чём должен думать взрослый человек. Скажет, что я романтик, и что это – гнусность. А я не соглашусь, и перережу провод.


Авторские права защищены!!!