Дорога

Дорога только начиналась. Но этого не дано было знать усталому путнику. Он думал, что прошёл весь путь почти до конца.

Сначала, зачарованный, он шагал по асфальтированной лесной дорожке, которая казалась ему огромной. Лесное марево пахло ромашками и клевером. Ромашки то радовали, то огорчали: любит-не любит, в губы поцелует, к чёрту пошлёт... Бархатные шмели медленно летали над клевером, садились в приторную сердцевину, пили нектар и, отяжелевшие, перелетали к следующему цветку. В полуденной жаре их однотонное жужжание напоминало о снах. Путник присаживался на корточки у обочины, осторожно вырывал несколько розовых тычинок клевера и высасывал сладкий нектар. Иногда, он сходил с дорожки и углублялся в лес. Прохладный хвойно-грибной запах манил в чащу, которая вспыхивала под пробившим лучом то лживым пурпуром мухомора, то нежно-розовым сыроежки. Путник по-детски радовался каждому грибу. Смешанный лес начинал редеть, хмурые ели и корабельные сосны, как в сказке, где добро всегда побеждает зло, отступали перед совершенством молодняка – ёлочек и сосёнок в человеческий рост. Между ними, пригретыми, как матерью, солнцем, и тут, и там подмигивали из соломенных гнёзд маслята.
Лес обрывался неожиданно и перед пресыщенным лесной красотой путником открывался до горизонта безбрежный сине-сиреневый океан. Величие и простор открывшегося взрывал лёгкие, сжимал болью сердце, комком до невыносимого придавливал горло. Путник врезался с разбега в застывшее в полудрёме васильковое поле и бежал, бежал к далёкому горизонту. Обессиленный, падал на спину, раскидывал руки, пытаясь объять необъятное, и вот тогда ему открывалось действительно необъятное – по летнему высокое, лёгкое, с намёками на облака небо. Он лежал и думал: «Почему Природа, Бог или Кто-то там ещё не создал людей с глазами на макушке? Тогда, мы были бы всегда Смотрящими в Небо…»
Осыпанный пыльцой, путник вставал и брёл дальше. На голове его в такт шагу покачивались выбившиеся из венка длинные стебли васильков. Горизонт отступал, расширялся. Ещё издали виднелся край голубовато-сиреневого, который переходил в золотисто-пшеничный. Налетевший не пойми откуда мощный порыв ветра взрывался свежестью, пригибал ядрёные колосья долу, обнажал проплешины на голове Земли. Стихал яростный стрёкот кузнечиков. Одинокий дуб притягивал взгляд, как дирижёр в тишине затаившего дыханье зала. Далёкие раскаты грома звучали эхом вступающего оркестра. Внезапно потемневшее небо раскалывалось пополам гигантским всполохом молнии. И… ливневый водопад обрушивался на терзаемое ветром поле, на бегущего путника, на мечущийся в последнем яростном отчаянном припадке дуб. Крещендо молнии сотрясало мир и одинокого «дирижёра», пронизывая предсмертной судорогой. Промокший до нитки путник останавливался на секунду, заворожено глядя на огромный факел среди поля, и мчался дальше без оглядки, втягивая голову в плечи. Слёзы первобытного ужаса и восторга смешивались со струями дождя.
Ливень заканчивался так же внезапно, как и начинался. В воздухе разливались медовые запахи. Слышался первый, пробный и несмелый, стрёкот кузнечика. Над дальним лесом весело и совсем не страшно вспыхивали зарницы уходящей грозы. Только почерневший остов дуба погостом напоминал о недавнем бесновании и о том, что всё проходит быстротечно.

Усталый путник возвращался домой. Ему казалось, что он прошёл весь путь почти до конца. Но дорога только начиналась. Путнику было восемь лет.