О маленьких серых людях

Ну, во-первых, здравствуйте.
Что бы вам такого рассказать?
Я знаю, вы ждете сенсации, хочу вас огорчить – ее скорее всего не будет.
Ну что вы тычете мне свой диктофон? Хотите, чтобы я разозлилась, да? Не думаете же вы, что меня удержат эти дурацкие веревки? Или думаете? А?
Черт, не надо так шарахаться. А то я позову своих любимых тюремщиков и они вас выпроводят. Мне нельзя волноваться. А то я разозлюсь и… Ну, вам понятно, что тогда может случиться.
А вообще, вы зря боитесь. Веревки-то это понятно, это ерунда, плевое дело. Порвать их ничего не стоит, вот прутья – это посложнее будет. А ну-ка попробуем… Оп-па, видите, как просто было освободиться от веревок…
О, черт. Интервью на сегодня кажется закончилось.
Эй, только не по голове, не надо бить по голове! Ох…

- Разрешите вас проводить. Сегодня она слегка не в духе.
- Позвольте мне еще раз попробовать.
- Хорошо, но не подходите к решетке слишком близко. Вы знаете, ее единственную держат за железной дверью. И ту приходится менять раз в месяц. Я вообще считаю, что с ней зря так носятся. Сказать по секрету – я ее сам боюсь.
- Все будет нормально.
- Ох, Ольга Александровна, вы не первая кто так говорит. Вы знаете, одному она чуть не оторвала голову – мы тогда еще не знали, на что она способна и не приняли особых мер предосторожности.
- Я все же попробую.

- Здравствуй еще раз. Может мы все же поговорим?
- Вот блин, опять меня побили. Черт, ну какого я постоянно нарываюсь, а? Приход психиатра – это пожалуй единственное доступное мне сейчас развлечение. Не считая музыки. Они посчитали, что музыка меня успокаивает.
А вы, как я посмотрю, не из трусих. Я-то думала все, больше вас никогда не увижу.
Вы ведь знаете как меня зовут? Нет? Ну вы даете! Это ж неправильное имя! Нет, серьезно. Не надо на меня так таращиться, вы ведь психиатр, не так ли? И вы знали, с кем столкнетесь, когда сюда шли, не так ли? Ну и чего тогда удивляться?
- Послушай, Лида, я здесь, чтобы тебе помочь, не надо себя так вести.
- И где они вас таких набирают, а? Сколько вас таких было уже. И все зубы об меня обломали. Я буду вести себя так, как хочу и ничего вы мне не сделаете. Я же сумасшедшая. Прекрасно же сами знаете. Вы меня сейчас разозлите, сюда прибегут мои охранники, дадут мне палкой по башке и закроют в камере. Они ее правда называют палатой, но какая же это палата?
Кстати… строго между нами… я ведь не сумасшедшая. Я вполне нормальная. За что меня связывают перед вашим визитом, ведь все равно толку нет никакого, я же могу развязаться в любой момент…
Эй-эй, я же только пошутила, я пошутила, я не собираюсь развязываться, не надо меня бить!...
Ох… второй раз и все по тому же месту. У меня скоро дырка в голове будет, если меня так бить.
- Вот видите? Может, пойдете? У нее бывают плохие дни, и тогда ее лучше не трогать.
- Нет-нет, все в порядке. Я не понимаю, за что вы ее так бьете, она же не пыталась ничего сделать.
- Вы ее просто не знаете. Если она начала рвать веревки, значит жди беды.
- Ага, заступница нашлась! Как же вы меня все раздражаете! Иди отсюда, я не хочу разговаривать!
- Все. Вот теперь вам и правда придется уйти. Она злится.
- Я не просто злюсь!
- Все, все идемте отсюда.

Мои веревки лопнули и я бросилась к прутьям. Я прекрасно знаю, на что способна. Один из прутьев начал поддаваться и я вне всякого сомнения освободилась бы через двадцать секунд и тогда новоиспеченная психиатрша узнала бы, что может Лидия, когда ее разозлят. Но двадцати секунд мне конечно не дали. Прибежали охранники и вновь меня избили и кинули в мою камеру с изрисованными стенами. Еще и пригрозили отобрать мелки, которыми я пишу. Но этого они не сделают, потому что тогда ни одна железная дверь меня не удержит.
Кажется новенькую психиатршу я больше не увижу. На вид она слабенькая. Хотя внешность обманчива. Вот до нее был у меня один мужик. Здоровый мужик такой – и психиатр. Я сначала подумала, что это мой новый охранник. Если бы это было так, меня бы давно не было в живых. А мужик оказался трусом. Когда я показала ему свой фокус с разрыванием веревок, он ушел и с тех пор разговаривал со мной только через пуленепробиваемое стекло по телефону. А после того, как он меня разозлил и я попыталась разбить стекло головой (кстати, оно треснуло, еще пара ударов – и я на свободе) – он смылся. А я потом долго думала – почему я сразу не догадалась долбануть башкой по стеклу. Этот мужик – он вообще был извращенец и считал, что все мои беды от моей сексуальной неудовлетворенности. По глазам видно было – он не против побыть удовлетворителем. Противно вспоминать.
А теперь вот эту крысу прислали. Старая дева. Она наверное считает, что все мои беды от того, что меня в детстве мало наказывали. И будет взывать к моей совести. Бе-е, скука какая.
Черт. Отбой. Писать вслепую мало проку.

Итак, продолжаем. Мой дневник, мое послание потомству. Ха, какое там потомство, аж самой смешно стало.
Мой дурацкий дневник, мое единственное средство общения с внешним миром. Толстая-толстая тетрадь, исписано листов 40. Было бы больше, если бы меня не отвлекали.
Итак, день не знаю какой, месяц кажется май. Я по-прежнему в психбольнице, за мной по-прежнему наблюдают две камеры, до которых мне не дотянуться, во-первых потому что высоко, а во-вторых потому что за экраном наблюдает охрана и если я полезу к камерам, они прибегут и настучат мне по голове.
Новость дня: у меня новый психоаналитик. Крыса по имени Ольга Александровна.
Еще новость дня: сегодня день посещений и наверное придет моя мама. Она меня тоже боится, поэтому мы разговариваем через решетку. С одной стороны мне еще везет – она хотя бы не жалеет денег на мое лечение. Именно поэтому надо мной тут не издеваются, и держат в одиночной камере и психоаналитиков подсылают. Я знаю, как обстоят дела с бедными сумасшедшими. И я благодарю Бога, что родилась в обеспеченной семье.
Ха, прочитала, что написала и самой смешно. Не издеваются, ага. Бьют почем зря, вот что я вам скажу. и главное, даже при маме. И она ничего не говорит, только плачет и уходит. Охрана конечно не злобствует, но бьет всегда по голове. Правда один раз напинали по почкам. Вот такая беда. Неделю потом больно в туалет ходить было и я совсем не пила. Ну тогда я их совсем разозлила. Может я про это уже писала. Я не перечитываю написанное, потому что если буду, то совсем крыша съедет.
Оп-па, несут уколы. Черт, не знаю, как у других больных, а меня колют почем зря. И таблетки дают. После них голова пустая и летать охота. Не знаю, что такое. И с памятью что-то не то. Вообще ничего не помню.

- Дочка, ну как, тебе уже лучше? – мама как всегда плачет, но близко к решетке не подходит.
- Ага, мне хорошо, даже очень. Я после таблеток. Поэтому плохо мне быть не может.
- К тебе уже приходила новый врач?
- Я думаю, что больше она не придет.
- Зачем ты так делаешь? Почему ты не хочешь лечиться? Врачи тебе помогут, ты должна их слушаться. Неужели хочешь всю жизнь просидеть в психбольнице?
- А мне и так придется всю жизнь здесь просидеть. А знаешь почему? Потому что я убийца.
- Ну зачем ты так говоришь?
- Не надо плакать, мам. Ты ведь мне тоже не поверила.

Короче договорились до того, что она разревелась в голос. Я в свою очередь разнервничалась и начала бросаться на прутья клетки, получила успокоительный удар по голове, которого мне оказалось мало. Меня били до тех пор, пока я не отключилась.
Вот теперь я опять в камере. Пишу свой дурацкий дневник, смотрю в окно. Мебели у меня тут нет, поэтому пишу на подоконнике. На окне решетки в руку толщиной. Ха, как будто они меня удержат! Но если я сейчас начну их ломать, то охранник быстро прибежит и успокоит меня дубинкой. Или электрошоком. Бронебойная штука, надо сказать. После того, как ко мне первый раз его применили, я полчаса корчилась на полу. Очень больно. Поэтому я решетки не трогаю. Просто стою и мирно пишу в дневнике.
Еще одна причина, по которой я стою около окна. В камере темно. Поганец охранник не включает мне свет, говорит, что на улице и так светло. Но это он один такой. Другие не такие поганцы. И этот, я думаю, скоро включит. Это он так, издевается. Я его не вижу, но знаю, что он сидит перед экраном и внимательно читает порножурнал. Надо показать ему фак. Или задницу. Нет, задницу не стоит, еще обидится, а вот фак пожалуй можно…

М-да, не стоило. Ну да ладно, я не знала, что он такой. Правда. Он у нас новенький. Я даже не знаю как его звать. Ладно хоть дубинкой не бил, только на пол уронил и пару раз пнул. Это все фигня, это не больно. Другие вот на мои факи не обижаются, а он обиделся.
Теперь этот поганец точно свет не включит.

- Эй там! – я начала стучать в дверь.
- Чего тебе, ненормальная?
- Ничего. В туалет хочу.
- Потерпишь.
- Ты что, не читал инструкцию? Я в туалет хочу, ты меня должен отвести, пока я не разнервничалась! Ну пожалуйста, ну не будь скотиной! Ну я очень хочу!
Нет, на самом деле я не очень хочу. Так, позывы только начались. Но если я буду вести себя так, будто мне не очень приспичило, он меня не выпустит.
- Сиди и молчи, ненормальная!
- Слушай, ну что ты за поганец? Убирать кто будет? Мне очень-очень хочется, ну пожалуйста.
Вот самое неприятное в моем теперешнем положении. Я не могу выйти и пойти в туалет. А в моей камере (ну хорошо, палате) туалета нет. И вот представьте себе, что каждый раз как вам приспичит по нужде, вы должны упрашивать кого-то, чтобы он вам позволил это сделать… не думаю, что многие это выдержат. И главное, что стучать сильно нельзя. А то единственное место, куда я отправлюсь, будет не туалет, а загадочная и таинственная страна под названием «Бессознательное состояние».
Охранник стоит за дверью, это я точно знаю. Он наверное раздумывает, почему я вдруг заткнулась. И не пора ли расчехлить дубинку. А вообще я считаю, что он садист. И его место в соседней камере. Вообще все охранники садисты. А этот особенный. Не знаю, откуда его такого взяли.
- Эй ты, психбольная!
- Чего?
- Ты еще хочешь в туалет, или нет?
- Конечно хочу, что за вопросы?
- Ну тогда пошли. И держи свой рот на замке, если не хочешь отправиться в далекое путешествие в страну бессознательного.
Далекое путешествие в страну бессознательного – так этот поганец называет то состояние, которое обычно наступает после хорошего удара по голове. Я от него заразилась этой фразочкой.
- Давай, психованная, руки на стену, чтоб я видел.
Конечно, как без этого. Он сначала посмотрит в окошко в двери и убедится, что у меня руки на стене. Потом, держа дубинку наготове, зайдет в камеру и вывернет мне руки за спину. Потом поведет в туалет, подождет за дверью и отведет обратно. Закроет дверь.
Если честно, у меня миллиард возможностей, чтобы его грохнуть. Но… я же не сумасшедшая, не так ли? Одного-то я грохну, зато остальные грохнут меня. Бить будут долго и больно, могут даже что-нибудь сломать. Я же сумасшедшая, бесправное существо. Я даже голосовать права не имею, не то что там уж что-то уж…
Вот все мое развлечение. В туалет и обратно. Если в туалете задержишься больше трех минут, охрана ломает дверь. Потому что не положено. И никого не волнует, запор у тебя или понос. Три минуты – и все.
Скоро обед принесут. Надо пока не забыла, нарисовать что-нибудь кровавое для моей новой психиатрши. Они страсть как любят рисунки, это я уже знаю. я и стараюсь, пускай я и не художник. Но это не главное. Можно так просто клякс понаставить и они будут радостно изучать картинку в течение получаса как минимум. Но я же уважаю своих врачей, я им нарисую что-нибудь красивое, например какой-нибудь труп. Пускай озадачиваются.
Да, про обед, кстати. Кормят тут из рук вон плохо. Просто препогано, вот что надо сказать. хотя иногда мне приносят что-нибудь сносное, вроде молока с печеньем, но это случается крайне редко. Чаще приходится жрать какую-то кашу пластиковой ложкой. Потому что нормальные ложки мне не дают. Только пластиковые. А про вилки… Вилки мне и не снятся. Про ножики вообще говорить нечего. А все знаете почему? Потому что я – особо опасная, вот почему.
А почему я особо опасная? Ну потому что так решили. Я вам честно скажу… я ведь нормальная. И то, в чем меня обвиняют – не я это была. Честное слово не я.
А кто? А этого я вам не скажу, потому что вы тоже будете кричать, что я сумасшедшая. Но это правда. Однако эту правду я уже никому никогда не расскажу. Мне не нравится, когда меня называют ненормальной. Я от этого злюсь. А вы еще не знаете, что бывает, когда я злюсь.
Интересно, как бы допроситься, чтобы мне тут свет включили? А то мне около окна стоять несколько поднадоело. Я каждый день около него торчу. Я точно знаю все расписание дня остальных психов. Вот сейчас после обеда их выпустят погулять. А меня не выпустят. Меня выпускают один раз в неделю, и по вечерам, когда во дворе никого нет. Мне нравится гулять вечером, потому что вечером уже холодно. Я люблю мерзнуть. Но скоро придет лето. И это мне не нравится. Потому что летом жарко. А в жару я просто чувствую, как схожу с ума по-настоящему. И знаете еще что? В жару приходят они.
Вообще, я думаю, что персоналу этой клиники было бы проще, если бы меня не надо было выпускать вовсе. Но мне нужен хоть какой-нибудь свежий воздух, и окна, круглосуточно распахнутого, мне не хватает. Тем более, если попадется охранник повреднее, он заставляет меня окно закрыть. Но после моей большой просьбы, обращенной к директору психиатрической клиники (м-да, тогда и мама тоже постаралась – видимо дала взятку, не знаю), мне разрешили не закрывать окно вообще. Так что я его теперь и не закрываю.
Даже зимой. Хотя зимой пару раз было страшно холодно, даже под одеялом.
Да кстати. Кровати у меня тоже нет. Сплю на полу. Зато пол мягкий. И стены мягкие. Потолок наверное тоже мягкий, но до него я достаю, только если влезу на подоконник. А если я влезу на подоконник, прибегает охрана и двумя-тремя ударами меня с него скидывает. Так что я не рискую. Ну и вообще – зачем мне знать, какой потолок в моей камере? Ведь это интересует только ненормальных, а я совершенно в своем уме.

- Она похоже страшно чем-то испугана, вот что я поняла.
- Ольга Александровна. Вы конечено врач, и вам виднее, но я бы на вашем месте не слишком доверял этой девчонке. Вас, наверное, смущает ее детский вид и ее возраст, но, поверьте, опаснее ее в этой больнице, пожалуй, не найти. Вы ведь сами видели, какую силу она демонстрирует. Это невероятно, что нам удается удерживать ее в повиновении. Впрочем, не могу не сказать, что она довльно послушная. Поверьте, если бы она решила бунтовать – ее бы остановило только прямое попадание в голову из автомата. Мы стараемся, чтобы она не расстраивалась, и идет ей на многие уступки…
- Подозреваю, что в основном на эти уступки вы идете потому, что мама девочки платит вам за это, - перебила Ольга Александровна главврача.
- И это тоже, - не смутился он. – Например, ни к одному из больных не приходит лечащий врач со стороны, как это делаете вы. И я уверен, вы тоже занимаетесь этим не из альтруизма, а вам за это платят.
- Давайте оставим это в покое, - поморщилась Ольга Александровна, - Давайте о девочке.
- Как скажете, - пожал плечами главврач, - Итак, как я уже говорил, девочка является самой опасной пациенткой в нашей клинике. Поэтому ее держат в особой палате. Отдельно от всех.
- Могу я посмотреть ее палату?
- Зачем вам это? Уверяю вас, условия содержания нормальные. Даже ее мать не возражает. Да, там нет мебели, но это для ее же блага – кто знает, что она может сотворить с собой? Мы даем ей тетради и она ведет дневник. Мы разрешили ей писать ручкой, после ее клятвенного заверения, что она будет вести себя хорошо. Мы разрешили ей рисовать на стенах – и она изрисовала все, до чего достала. Для этой цели мы даже выделили ей цветные фломастеры, потому что ручкой она не смогла рисовать. У нее есть альбом, в котором она постоянно рисует. Для рисования у нее тоже все есть – карандаши, ластики, краски. Мы включаем ей музыку, когда она просит. Мы кормим ее специальным обедом. Мы даже разрешаем ей гулять – правда, отдельно от остальных, но каждую неделю. Чаще ее выводить опасно. Так что условия содержания соответствуют, так сказать, оплате.
- А что насчет избиений?
- Что вы? Какие избиения? Вы должны понять, что с ней иначе не справиться. Мы стараемся не использовать электрошок, только обычные дубинки. К тому же, мы не звери. Ее здоровья ничего не угрожает. Но не бить ее нельзя, вы же понимаете.
- Я не понимаю. Как можно бить ребенка?
- Ну, скажем так, не такой уж она и ребенок. Все-таки 16 лет, как-никак.
- Да прекратите!
- Нет, это вы прекратите! Знаете такое выражение – в чужой монастырь со своим уставом? Вот именно это вы и пытаетесь сейчас сделать! Ни один из тех, кто был до вас, не пытался лезть с указаниями! И вам лучше этого не делать.
- Я всего лишь пытаюсь помочь девочке.
- Я уже подумываю о том, чтобы закрыть вас с ней в одной палате – а потом посмотреть, как вы ей поможете. И захотите ли вы это делать. Эта девочка – убийца, перед которой меркнут многие маньяки. А вы ее еще защищаете! Да, она ненормальная. С этим я не спорю. Но однако мне порой хочется ночью придушить ее подушкой. Устроить, так сказать, несчастный случай. А знаете, почему? Потому что я ее боюсь. Видите, я признаюсь. Я боюсь ее. Она слишком отличается от остальных психов.
- Я бы хотела поговорить с ней в ее палате, - довольно невежливо перебила женщина разглагольствования.
- Это невозможно.
- Почему же?
- Да потому что мы, в некотором роде, за вас отвечаем. И если она вас прикончит – а так и будет, не сомневайтесь – ответственность ляжет на мои плечи. А мне этого не надо, вы уж поверьте.

Я три часа валяюсь на полу. Я в ужасе. За окном – плюс 25. А если потеплело… А если потеплело – жди прихода. Да. Именно это и случилось тем летом. Тем проклятым летом…

…- Лидка, ну какого черта? Куда тебя несет!
- Не ной, Надька! Пошли, пошли, пошли! Там дальше будет вообще клево!
- Да не вижу я ничего клевого! Я устала, мне жарко и пить хочется. Куда мы идем по этим старым рельсам?
- В старый трамвайный парк, разумеется!
- Куда? – Надька, моя лучшая подружка, остановилась.
- Пойдем, пойдем! Там здорово! – мне и в самом деле нравилось там бывать. Особенно летом, когда жара стоит такая, что асфальт липнет к ботинкам. Мне до жути нравилось сидеть на нагретых рельсах и смотреть на ворон, что в большом количестве здесь летали. Это все же была свалка, как-никак. Ну то есть, трамвайный парк, переделанный под свалку.
- Эй, - остановилась она, - Не пойду я туда. Да ну, че там делать?
- Надь, ну пошли, ну ведь уже почти дошли, ну что тебе стоит?
- Не хочу! Мне жарко. И вообще, противно ходить по свалкам. Что тебя вечно куда-то тянет?
- Ну блин, ну ведь уже почти дошли, ну давай еще чуть-чуть!
В конце концов я уговорила ее пойти со мной.
На свалке-парке как всегда было жарко, душно и грязно. Я пошла по рельсине, из всех сил стараясь не падать с нее.
- Брось ты эту ерунду, - сказала Надька, - Что ты вечно как маленькая.
Я не обращала внимания. И вообще, наверное зря я ее сюда привела. Все-таки некоторые места лучше никому вообще не показывать. Вот и это относилось к таким. Или не так – есть люди, которых лучше не приводить в такие места. Надька как раз относилась к таким. Нет, она была хорошей девчонкой, но… но, блин, слишком уж приземленной, слишком материальной… в отличие от меня. Я-то все время витаю в облаках, не желая спускаться на землю. С Надькой лучше всего было ходить по магазинам, а не… короче понятно.
- Ну что, все? Насмотрелась? Пошли обратно.
- Да подожди ты, - сказала я, усаживаясь на рельсу. Это было мое любимое место. Здесь так удобно сидеть, задрав ноги на поваленное дерево. Или можно лечь на спину, разглядывая ярко-голубое ослепительное небо и солнце. И ворон, в большом количестве живущих здесь. Совершенно непередаваемые ощущения. Никто-никто-никто, пожалуй, не в состоянии понять меня.
- Слушай, Лидка, ну пошли уже, хватит тебе здесь сидеть, - канючила Надька, аккуратно присев рядом со мной.
- Сейчас, сейчас, - на меня опять накатило желание вообще не двигаться, а так просто сидеть и сидеть. До тех пор, пока кто-нибудь не придет и меня отсюда не заберет. Это место вообще… располагало к неторопливости и замедленности. Здесь даже время как-то… замедлялось.
- Ну я тогда пошла.
- Ну и иди, - я прикрыла глаза, - Я еще посижу. Вечером увидимся.
Надька пошла было прочь, но остановилась.
- Ты это слышишь?
- Что? Ворон? Конечно, слышу. И сверчков тоже слышу. И еще много чего слышу. Ветер, например.
- Нет, а вот это? Как будто кто-то разговаривает?
- А, ну так конечно. Это вон там люди ходят – они и разговаривают. Я на это внимания не обращаю. Сюда никто не заходит. Кроме мальчишек, но и те ненадолго. Были здесь правда двое. постоянно ходили-ходили, а потом тоже пропали. Тут только я постоянно хожу.
- Нет, Лид, серьезно. Тут кто-то есть, - Надька заозиралась по сторонам. – Давай пойдем отсюда, ну пожалуйста, ну я тебя очень прошу. Я боюсь одна уходить. И здесь сидеть тоже боюсь.
- Не говори ерунды, это всего лишь свалка…
И тогда появились они. Как же это сказать… как они выглядели… никак… маленькие серые люди. У них были длинные серые волосы и длинные серые бороды. Строго говоря, из-за волос я не смогла разглядеть, есть ли у них вообще туловища. Но вот руки у них были. Они периодически воздевали их к небесам и бормотали что-то, покачивая головами. У них были печальные одинаковые лица. И большие-большие черные глаза.
- Что это? – крикнула Надька.
А я… а я в тот момент как оцепенела. И двигаться не могла. Могла лишь заворожено смотреть на них широко раскрытыми глазами. Да и, честно признаться, не хотелось мне что-либо делать. Я же говорю – транс. Мне… признаться совсем уж откровенно… мне нравились эти люди. Они настолько отличались от обыденной повседневности, настолько были необычными, что мне не хотелось, чтобы они пропадали. Мне нравились их черные-черные глаза, их серый цвет, их мелодичное и на удивление благозвучное бормотание.
С их появлением замерло вообще все. Вороны прекратили каркать. Небо слегка потемнело – как перед грозой. Ветер, который сегодня дул весь день, тоже успокоился.
И только два звука не хотели стихать – их мелодичное бормотание и громкий вопль Надьки.
- Не кричи, - сказала я как сквозь вату, - Не мешай слушать.
Они обернулись ко мне. Покачали головами, как мне показалось, одобрительно. И принялись окружать Надьку. А я не могла взять в толк – откуда их тут столько? И откуда они вообще берутся. Вроде некоторые, как я видела, вышли из-за старого ржавого трамвая. А как насчет остальных?
Вот уже целая толпа маленьких серых людей собралась здесь, на свалке. Большинство окружили истошно орущую Надьку, часть подошла ко мне. А я все никак не могла взять в толк – чего Надька так орет? Что тут такого?
Подошедшие ко мне ходили вокруг меня, вздыхали, качали головами, гладили по лицу и по волосам. Это было на удивление приятно для меня, и мне совсем не хотелось слушать вопли моей подруги.
- Заткнись, черти тебя дери, - лениво сказала я, - Что ты орешь?
Так смешно…
Тем временем они вплотную занялись моей подругой. Они отъели ей ноги.
Знаю, звучит ужасно. Но в тот момент мне это совсем не казалось ужасным – напротив. Так интересно. Они отъели ей ноги.
Они просто съели их!!!
Черт, я несколько испугалась, но не так чтобы слишком.
А потом они разбили ей голову старыми рельсами.
Они принесли рельсы и разбили ими ей голову. Знаете, это мне уже не слишком понравилось. Зато умолкли эти проклятые крики…

Так. Кажется за мной пришли. Вроде как обед принесли. А может, уже и ужин. Что-то я за временем совсем не слежу. А все потому, что мне снова страшно. Но я должна все дописать. Просто обязана.
Ну, так я и знала. Опять каша. Кажется, у меня скоро будет аллергия на все эти каши. Хоть бы котлетку принесли.
- Эй, там! Который обед разносит! Что опять всякого дерьма наварили? Сделали бы хоть котлет. Или чего-нибудь. Достали уже ваши каши!
- Жри что дали, сволочь психованная! – а это уже мой любимый охранник.
- Сам вот и жри всякую ерунду! Я хочу котлету!
- Жри, сказал, а то я сейчас зайду в камеру и пожелаю тебе спокойной ночи!
Я хотела постучать по двери головой, но вовремя одумалась. Есть мне все же хотелось, а если я сейчас буду продолжать буянить, меня вырубят. И поесть не дадут. Так что лучше я сначала поем.
- Эй ты, сволочь ненормальная! Ты чего заткнулась, а?
- Я ем, придурок!
- А вот за придурка ты у меня получишь! – о нет, он кажется расчехлил дубинку! Черт, я совсем забыла, это же психованный охранник, его нельзя злить! Черт, вот блин! Все, не поесть мне.
Я решила брать от жизни все и съесть, что успею, поэтому быстро набила себе рот. Охранник заржал.
- Чего, психованная, испугалась? Ну и зря. Живи пока, я сегодня добрый.
Ни хрена себе добрый.

Так. Темнеет. Надо просить у охранника, чтобы включил свет, а то я уже не могу писать - бумаги не вижу.
Я помахала руками перед камерой.
- Чего тебе, психованная? – охранник отозвался, конечно, не сразу – а то какой же он охранник?
- Свет включи, а то дышать темно, - привычно сказала я и быстро зажала рот рукой. Да, этот не то что все, этот может и не понять.
- Я не понял – чего тебе темно делать? – он встал, подошел к двери и отодвинул маленькое окошечко, - Ты что – издеваешься надо мной?
- Нет, нет и не думаю, просто мне нужен свет, - поспешила я уверить его в своей полной благонадежности.
- Ишь какая. Свет ей нужен. И без света посидишь!
Но он все-таки его включает. Потому что иначе я буду буянить, его наверное об этом предупредили. Я могу обходиться без света днем, когда можно писать и рисовать возле окошка. Но не ночью…

…- Что вы с ней делаете? – язык очень плохо слушался, в ушах звенело. Может, мне голову напекло и все это – всего лишь мираж?
Надькины крики давно стихли. Теперь все маленькие люди столпились возле меня. Они стояли кругом, смотрели на меня черными дырами глаз и покачивали головами.
- Что вам надо?
Молча, не произнося ни звука один из них подошел ко мне и провел рукой по лицу. Так же поступил второй, третий…
- Что вы делаете со мной?
Странно – почему я не могу кричать, я ведь так боюсь их? Теперь я действительно боюсь их…
Ко мне подошел последний, сказал пару слов на своем языке и бросил что-то мне на колени.
Потом они все пропали. Просто скрылись из виду. А я посмотрела, что за предмет он мне кинул. Это было маленькое карманное зеркальце. Я заглянула в него.
И тогда я откричалась за все время вынужденного молчания.
Они просто вытерли об меня свои руки, испачканные в крови моей подружки.
Вот тут-то меня и нашли. И никто, никто-никто-никто не поверил в то, что я не убивала Надьку. И конечно никто не поверил в то, что я рассказывала. И я попала в психушку.
Сколько слез было пролито мной… Сколько оскорблений я выслушала… Сколько допросов было… Сколько…
Короче, меня признали полностью невменяемой и отправили на лечение. И главное – никто не додумался до простой вещи – ну как я умудрилась бы отгрызть ей ноги? Но мне они вообще ничего не объясняли и не докладывались, вот и все дела. Короче, не знаю, какие они выводы сделали. Но я загремела надолго.
Вначале меня держали в детской психбольнице со всеми остальными. Мне это не слишком нравилось, потому что вот они-то были настоящие психи. Им там всякие голоса слышались. Они там кошмары по ночам видели. Некоторые буйные были, я от них не знала где прятаться. У одной все галлюцинация была настойчивая – она во мне своего давно пропавшего отца видела. А дети-дауны – это вообще нечто невероятное. Я никак не могла себе взять в ум – зачем их кормят вместе со всеми? Противно же. Короче, мне там не нравилось по-страшному. Санитарки там эти еще… Ух, как вспомню, так плохо делается. Блин, да лучше пусть меня теперешние охранники по триста раз на дню бьют.
Забыла – в это время начался сезон дождей. А через неделю он закончился.
Это было днем. Я сидела на своей кровати в палате и рисовала. Мои соседки по комнате тоже были здесь. И еще пара-тройка их подружек. В общей сложности – восемь человек не считая меня.
И небо потемнело. И все стихло, осталось только мелодичное бормотание. И из-под кроватей стали выходить они…
Что было потом – наверное, вы догадались. Они перебили всех. Они отъели им ноги и разбили головы ножками от табуретов. А потом опять подошли и гладили меня по лицу окровавленными руками.
Что подумали все эти врачи, прибежавшие на мой отчаянный вопль – думаю, тоже понятно.
Меня быстро перевели в психбольницу для взрослых, к тому же для преступников. Там меня посадили в отдельную камеру. Там я еще могла с кем-то общаться кроме охраны и психоаналитиков. Рядом со мной сидела одна женщина. Мы с ней переговаривались через стену. По ночам. Пока не приходила охрана и не наводила порядок. Там меня выпускали гулять со всеми. Там мне было неплохо. До тех пор, пока они не убили мою соседку. И еще трех женщин. Это было на прогулке и я опять оказалась рядом.
Ну, опять во всем обвинили меня. Тут правда в дело вступили деньги моих родителей и меня закрыли в частную клинику. Теперь я здесь. Тут конечно, условия содержания лучше, чем в двух первых. Но все-таки на волю хочется. У меня тут своя камера, я же говорю. И соседи есть, но до них не достучаться. И я их, честно признаться, боюсь. И не слишком хочу с ними общаться. И охрана тут – ну просто звери.
Теперь я боюсь. Потому что приходит лето. А летом жарко. А в жару приходят они. И если они опять кого-нибудь убьют, то меня опять куда-нибудь денут. Или придушат ночью по-тихому, вот и все дела…

- Нет, вы понимаете – я должна с ней поговорить. Потому что я вижу, что она чем-то испугана. Почему вы не даете мне поговорить с ней наедине?
- Я же вам русским языком говорю – потому что мне потом за вас отвечать. Вы не знакомы с ее послужным списком? Вы, что не читали историю болезни?
- Нет, я все читала, но меня это не пугает. Я хочу поговорить с ней в ее палате. Чтобы рядом не было охраны. Чтобы они не прерывали разговор. Чтобы она не боялась.
- Еще скажите – чтобы ее не связывали. Хотя связывать ее и в самом деле бесполезно – она все равно развяжется.
- Я готова принять на себя все последствия.
- Значит так. Я вас предупреждаю в последний раз. Если вы не прекратите свои эти закидоны, то я свяжусь с ее родителями и скажу им, что вы – некомпетентный врач, и что я вынужден настаивать на прекращении ваших услуг. Это так, на будущее. А вообще, я надеюсь, что вы все-таки успокоитесь и будете работать как прежде. Ведь мы с вами прекрасно понимаем, что ей уже ничем не помочь. Что она так и останется ненормальной.

- Ну вот, Лида, нас с тобой наконец оставили одних. Как ты на это смотришь?
- С презрением, вот как. Почему я должна радоваться тому обстоятельству, что мы остались вдвоем? Вы что, мой возлюбленный? Ведь нет. Так что, радоваться тут нечему.
- Но ты теперь можешь все мне рассказать. Чем ты так испугана? Я думаю, мы с тобой поговорим нормально.
- Ага, поговорим. О чем мне с вами разговаривать? Теперь все бесполезно, - я сидела в дальнем углу, обхватив колени руками и знала, что сейчас будет. Знала, что мы тут совершенно даже не одни. И знала, что из-за дури вот этой самой старой девы я теперь буду страдать по новой. Я даже хотела, чтобы ее убили.

Вчера вечером они приходили опять. Они говорили со мной. Они сказали, что я им нужна. Они сказали, что они живут в моем разуме довольно долго. А выйти смогли лишь недавно. Они проецируются через меня в наш мир. А это значит, я все же ненормальная. Не могут у нормального человека жить в разуме такие странные серые людишки.

- Я ведь всего лишь хочу тебе помочь. Почему ты не хочешь со мной говорить?
- Нечего говорить, - я не глядя швырнула в нее тетрадкой-дневником, - Читайте, здесь все сказано. А потом – бегите отсюда со всех ног. Иначе не успеете. Или, если хотите, можете дать мне что-нибудь острое. Тогда всем будет легче.
- Что ты такое говоришь?
- Они проецируются через меня, вы понимаете? В моей голове живут маленькие серые люди с большими черными глазами. Они убивают. Понимаете? Значит, убиваю все-таки я. Потому что я не могу с ними справиться.
- Ты о чем?
- Сами увидите. Они уже здесь. Вы их слышите?

На самом деле, единственное что слышала Ольга Александровна – это тяжелое дыхание девочки, подходившей к ней.
- Ну вот, видите? Я не могу их остановить. А как только они увидят кровь – вашу кровь – я вообще отключусь. Вы зря сюда пришли. Когда я одна – они не выходят.
За спиной у Лиды была обычная шариковая ручка и она воткнула ее в глаз Ольги Александровны…

Я боюсь. Они с каждым днем становятся все сильнее. Я ушла в лес и живу тут одна. Я не хожу к людям. Но не далее как вчера сюда зашла веселая компания. После того, как я их встретила, они стали уже не такими веселыми.
Да… После того, как они убили психиатршу, а потом и прибежавшего на мой крик охранника, а потом и еще пару-тройку охранников, я выбралась из психбольницы. Я же говорила – меня не удержат ни одни решетки.
Потом было долгое-долгое путешествие. Они убивали всех, кого я видела. Вы знаете… я теперь слепая. Я сама себе вырезала глаза, чтобы никого не видеть. Но все дело в том, что я все равно вижу. Я прекрасно вижу вот эту бумагу, на которой пишу. Я вижу их глазами. Они выходили каждый день. И каждый день убивали.
Но теперь я ушла в лес и они выходят чуть пореже. Тут все-таки не людная улица. И практически никого нет.
Я не могу дождаться зимы. Зимой, я думаю, будет полегче – они не любят холода.
Я сама себя ненавижу.
Но убивать себя не собираюсь – пока…
Пока они не решат, что смогут обойтись без меня.