Мир наизнанку

«Этот город – самый лучший город на земле…»

Мне только одно интересно – с остальными городами – аналогичная фигня или нет?
Все ли города имеют свое отражение?
Мой город – имеет.
Причем такое, что лучше бы его не было.
Это не замечаешь вовсе. Только в мозгу что-то щелкнет и упадет какая-то пелена. А может наоборот, опустится.
А через секунды две – та же пелена падает (или опускается) с глаз. И видишь.
Впервые это случилось осенью. Когда я шла себе не спеша по своим делам. Шла-шла и попала в Темный Город. Ну, это я его так называю.
Честное слово, я едва не побежала с воплями по улице. Может быть, помогло то, что я просто остолбенела от шока.
Я попробую его описать так, каким я увидела его впервые. Описать спокойно и без эмоций.
Во-первых, асфальт… Он жидкий. Вернее, это даже не совсем асфальт, просто какая-то жидкая субстанция. Но я привыкла звать это асфальтом, так что пусть будет асфальт. Налит слоем примерно до щиколоток. Под ним – что-то твердое, что – я не знаю (да и что-то выяснять не хочется). К тому же асфальт липкий. Он прилипает к ногам и долго с них не отскабливается. А так как ходить по нему приходится постоянно, то ноги постоянно грязные. Другое дело, что этого никто не видит. К тому же он теплый. И двигается. Он постоянно в движении. Может, это от того, что по нему ходят люди, может (и я больше склоняюсь ко второму варианту), потому что он тоже живой, как и все остальное на темной стороне. Волны, бывает, поднимаются на высоту человеческого роста – и опускаются обратно. Ничего страшного асфальт сделать не может, поэтому он является единственным, чему я доверяю на изнанке города.
Живые дома – это страшно. Это, пожалуй, страшнее, чем все остальное. Они живые, понимаете? Они разговаривают между собой. Они – и это, пожалуй, пугает больше всего – они перемещаются. Они способны перемещаться. К счастью, недалеко. По большей части, они не сдвигаются с места, а просто раскачиваются. Их бормотание – это основной звук, слышимый на изнанке. Вопреки расхожему представлению, окна – это не глаза. Окна – это бесчисленные рты. Глаз у домов я не видела. А окна – это рты. Я думаю, если бы люди об этом знали, они бы поостереглись выглядывать в окна, а тем более, сидеть на подоконнике. Потому что неизвестно, что придет дому в голову (знать бы еще, где у него голова).
А если бы кто-нибудь был способен увидеть, на чем мы каждый день ездим! Эти бесчисленные автомобили… окостеневшие животные. Помнится, я долго не решалась сесть в трамвай в первый раз. Мне было просто невозможно себя заставить. Я пропустила тогда три или четыре, прежде чем вошла внутрь. Представьте такие огромные костяные щитки, непонятно чем скрепленные между собой. Они слегка раздвигаются – это двери. И толпа туда ломится. Окон снаружи не видно. А изнутри они есть. Это что-то вроде глаз, но глаз невидящих, слепых. Затянутых плотной зеленой пленкой. Однако зрачки в них имеются. Сиденья – кроваво-красные выступы. Я боюсь даже предположить, что это такое может быть. Но теперь я никогда не сажусь в трамваях, даже если в этот момент я нахожусь не на изнанке. На сиденьях много-много маленьких шипов, которые сминаются, когда на них садятся и распрямляются вновь, когда встают. Пол в трамвае – все тот же асфальт.
Никаких проводов на изнанке нет. Я не знаю, как передвигаются эти чудовища. Рельсов я тоже не наблюдала. Зато много раз видела две глубоких колеи, остающихся после какого-нибудь особо крупного монстра. Они открывают что-то, что я не воспринимаю совершенно. Поэтому я отворачиваюсь и жду до тех пор, пока асфальт не зальет эти дыры.
Самые страшные – это грузовики. И чем больше, тем страшнее. Хуже всего переходить дорогу, когда пара-тройка таких монстров остановится на светофоре. Идти прямо перед их мордами с горящими глазами и адским оскалом – испытание не для слабонервных.
Что творится с деревьями… Лучше не рассказывать. Это серьезное испытание для психики – ходить по аллеям между этих воспаленных разбухших живых уродов. На них нет листьев. У них есть кривые тонкие призрачные ветки и толстый-толстый разбухший ствол отвратительного бурого цвета. На стволе полно каких-то нарывов и из них сочится что-то грязно-красное. И они опять же живые. У них нет ртов, но зато есть глаза. Они смотрят злобно-равнодушно. Они наверное, не знают, что я их вижу. Что я вижу их истинную сущность. Иногда они начинают размахивать своими призрачными ветками и стараются обязательно задеть людей. Я, честно признаться, перепугалась не на шутку. Думала – все, про меня все узнали, и теперь они меня просто грохнут. Оказывается, нет. Эти их ветки совсем не ощущаются. Думаю, это их единственное развлечение. А людям от этого видимого ущерба не приносится. Но пока я к этому привыкла – прошло немало времени.
Подъезды, квартиры – это тоже отдельная песня. Особенно лифты. Ну во-первых, внутренности домов – это один сплошной багровый кошмар. Стены сочатся слизью, на полу – все та же субстанция. Двери квартир представляют собой ту же слизь, но странно загустевшую. И если в нормальном мире открывается дверь, то здесь слизь просто оттекает в сторону, пропускает входящего, а потом возвращается на свое место. Лифты – это вообще… Это просто чья-то пасть. Створки открываются не вертикально, а горизонтально. Кнопки – зубы и их много, ими усеяны все стены. Так что тут тоже возникали проблемы – на что нажать, чтобы доехать на определенный этаж.
Есть, находясь здесь, вообще невозможно. Вместо еды – неведомые зародыши неведомых существ. Они пищат и извиваются. Пить тоже сложно – все жидкости превращаются в одну – бледно розовую слизь.
Самое главное – люди. Я вот говорю – люди, люди, но на самом деле людей здесь нет и в помине. По улицам ходят животные. Причем, животные-мутанты, неизлечимо больные. Общаться на первых порах было неимоверно сложно. Разговариваешь, скажем, с продавцом в магазине, а потом – раз! И ты на изнанке. И перед тобой не молоденькая девушка со светлыми волосами, а отвратная крыса с красной кожей и редкой жесткой щетиной на всем лице. Причем волосы на голове остаются прежними. Вот это тоже было страшно. Некоторые люди, правда, похожи на людей, но их уродство тоже велико – например, глубоко проваленные глаза, наросты на лбу, волосы, торчащие из каких-то нарывов, дыры вместо носов, да и вообще…
Вообще, такое чувство, что весь город неизлечимо болен чем-то заразным. Потому что вся изнанка в нарывах, язвах, гнойниках, каких-то вздутиях, шишках. Здесь, в нормальном мире этого не видно. Но болезнь есть.
Вопреки моим ожиданиям, на изнанке практически нет звуков. Только бесконечный шепот домов и приглушенное рычание окостеневших транспортных монстров. Все остальное слышится как будто через вату. Отчетливо слышен лишь один звук – звук собственных шагов. Ах да, и еще один – открывание замков. Не знаю почему, но если среди ночи кто-то открывает дверь в соседнем доме – слышно так, будто замок находится у тебя над ухом.
Про цвета могу сказать одно – их тут почти нет. Серый, багровый и кислотно-зеленый. Багровые вздутия и опухоли, бесчисленные язвы и раны. Кислотно-зеленое – то, что сочится из багрового. Серое – все остальное.
Дышать на первых порах тоже было сложно. Нет, не потому, что противно пахнет. А потому что просто воздух здесь какой-то… тяжелый, что ли. Его приходилось буквально проталкивать в себя. Он застревал в горле и не желал потом выходить назад. Так что в первый момент мне вполне реально грозила смерть от удушья. Это только потом я привыкла. К тому же в воздухе имеются какие-то черные волокна, которыми вполне можно подавиться. Я не знаю, что это, да и, честно признаться, что-то не стремлюсь узнать. Потому что, если я это вдруг узнаю, тогда мне придется от них шарахаться, а это означает постоянные метания по улице. Я видела, это самые волокна исходят от людей, деревьев и домов. Но не от машин. Ни в коем случае не от машин. Машины выделяют другое – противное зеленоватое (опять зеленоватое) свечение. Вдохнешь такое – и ком в горле обеспечен часа на два, а то и три (если, скажем, это будет большая машина).
Со временем я научилась видеть больше. Я теперь вижу людей, какие они есть в реале. Их истинный облик просвечивает через звериный. И наоборот – звериный проглядывает через людской, когда я нахожусь в нормальном мире. Я не могу понять зависимость. Вот например, в трамвае. Сидит такая себе маленькая девочка, просто прелесть. А глянешь на нее с изнанки – огромное неуклюжее чудовище с вывернутыми губами и рогами вместо глаз (глаза могут находиться в самом неожиданном месте – скажем, на руках). А глянешь на здоровую злобную кондукторшу – и видишь бледную тощую полурыбу-полуптицу с затравленным выражением в слезящихся глазах.
Одежда на людях вся одинакова – сплошь грязно-серые куски материи, в которые они укутываются. Причем, если одни укутываются основательно, то другие просто драпируют тканью некоторые участки тела. По большей части это гламурные девицы, на которых и в обычном мире одежды минимум. Но здесь это выглядит просто отвратительно. Чем больше обнаженного тела, тем больше нарывов и язв выставлено напоказ.
Единственное, чего я не могу увидеть – это то, как с изнанки выгляжу я. Я думаю, это потому, что увидеть себя с изнанки – это просто чистый крышеснос. Когда я смотрю на себя, я вижу то же самое привычное тело и одежду.
Да, кстати. В зеркало смотреть бесполезно. Если ты находишься на изнанке, то, глядя в зеркало ты видишь нормальную сторону. В первые дни я даже думала о том, как бы приспособить себе к глазам зеркало, но так и не придумала, а потом мне оно уже стало не нужно.
Я привыкла и мне даже нравится жить вот так. Приятно, знаете ли, знать, что ты такая особенная. Все видят лицо, а ты – раз! – и заглянула с изнанки. Только в последнее время… Я начала немножко себе задумываться…
Если город болен, то его, наверное, надо лечить. Но о том, что он болен – никто ведь не знает. Черт, да никто даже не догадывается об этом! А если не лечить такую серьезную болезнь (а в том, что болезнь серьезная, я даже не сомневаюсь – и вы бы не сомневались, увидев эти нарывы), то рано или поздно это приведет к неизбежному финалу – смерти. А что будет, когда умрет город?
Совершенно ясно, что в одиночку здесь сделать ничего нельзя. Поэтому теперь я ищу тех, кто тоже способен заглянуть на изнанку.
Пока безуспешно, но я не отчаиваюсь.
Жизнь – это бесконечный поиск, не так ли?
И еще – может, кто-нибудь все же знает, как это лечить?