Так на роду написано

Вторые сутки Алексей, равно как и все его близкие, не находил себе места. Его сердце сжималось от криков и стонов, доносящихся из комнаты умирающего. Хотелось бежать прочь и не возвращаться пока все, наконец, не успокоиться. Тем более это было легче всего, потому как на дворе стояло жаркое лето, дом находился на краю деревни, поблизости от большого озера, где можно было провести весь день, а может даже и ночь. Но Алексей не мог так поступить. Он оставался в доме единственным мужчиной, за исключением умирающего отца матери, и хоть пользы от него не было практически никакой, он все же мог при необходимости сходить в аптеку, магазин, достать все, что потребуется. Вот он и не решался идти на озеро, и вообще отходить далеко. Алексей лежал на скамейке, под окном кухни, дремля в вечерней прохладе. Ему не хотелось переступать порог дома, возвращаться обратно в душные помещения, пропахшие лекарствами, он собирался всю ночь провести на скамейке, прислушиваясь к возне и разговорам на кухне. Алексей любил своего деда, уважая и побаиваясь одновременно, но видеть его на кровати, разбитого предсмертными муками, внук не находил в себе сил. Еще недавно дед ходил на охоту, приносил добычу, какая только попадалась в опустевшем лесу, был крепким, выносливым, и вот сильная болезнь внезапно поразила его, приковав к постели и превратив в беспомощного старца. Уже давно стало понятно, что старику не суждено поправиться, но смерть откладывала свой визит уже вторые сутки, от чего, впрочем, деду легче не становилось. Напротив, агония продолжалась, терзая его с большей силой. Лекарства, естественно, вылечить уже не могли, принося лишь временное облегчение. Старик метался, ругался и кричал, когда боль оставляла его ненадолго под действием сильных препаратов, или, просто стонал, когда она вновь возвращалась. Он, мучаясь сам, мучил других, изводя всех бесконечными придирками и капризами. К ночи старику стало совсем плохо, его начал разбивать паралич. Несчастный перестал шевелиться, замолчал, и уже ничего никому не говорил и не стонал. Конечности старика стали холодеть, приобретая постепенно синеватый оттенок; вот-вот, казалось, смерть заберет мученика, но шло время, а в нем по-прежнему теплилась жизнь, хотя он сам жаждал избавления от нее всеми силами. В полночь к Алексею, спящему на скамейке, вышла мать.
-Что такое? - взволнованно спросил Алексей, когда мать разбудила его, - Сходить куда?
Белокурая женщина с запавшими щеками, с кругами под некогда ясными глазами, устало опустилась на скамейку рядом с сыном.
-Дед зовет, - произнесла она.
-Зачем? – растерянно спросил Алексей.
-Проститься.
-Это…обязательно? – робко спросил он, заглядывая в глаза матери.
-Не бойся, иди.
-Глупости! Я не боюсь, вовсе.
Алексей направился к двери, пытаясь на ходу успокоиться, потому как в действительности, и он это хорошо понимал, боялся идти к умирающему деду. Во-первых не хотел видеть его слабым, изнемогающим от болезни, а во-вторых испытывал суеверный ужас перед человеком, находящимся одной ногой за порогом жизни. Стоило только Алексею войти в дом, как он моментально ощутил на себе тяжесть царящей в нем атмосферы. Казалось сам воздух стал осязаем, пропитавшись запахом различных лекарств, как в аптеке, ладаном, как в церкви, и еще чем-то малоприятным. Было душно, темно, но самым поразительным Алексею показалось тишина, нарушаемая лишь звоном комаров, и отсутствие родных. С замирающим сердцем молодой человек прошел через две темные комнаты, в одной из которых увидел свою сестру, стоявшую на коленях перед образами, спиной к нему. Не найдя слов, он молча прошел мимо нее в последнюю, самую дальнюю комнату, дверь которой была закрыта. Постояв несколько мгновений и собравшись с духом, Алексей медленно отворил дверь, входя в узкую продолговатую комнатку без окон. В нос ударил тот самый неприятный резкий запах, а глаза остановились на высокой железной кровати и лежащем на ней человеке. Тусклый свет от стоявших рядом на тумбочке свечей, оставлял на лице старика причудливо-страшные тени. Алексей сел на стоящую рядом с кроватью табуретку, оказавшись между дедом и плачущей в углу бабкой, его женой, с которой они прожили вместе тридцать лет. Будучи по натуре довольно суровой, подстать своему мужу, она все дни его болезни не проронила и слезинки, не переставая, тем не менее, браниться на него, за его капризы, и огрызаться в ответ на упреки и претензии. Теперь же, в последние часы земной жизни своего супруга, Бабка Фекла, осознав до конца всю безысходность положения, не выдержала и тихо заплакала.
-Почему свечи? – шепотом спросил Алексей.
-Так заставил зажечь, - подавляя рыдания ответила бабка Фекла, - говорил такой свет ему глаза режет.
Алексей всмотрелся в неподвижное лицо спящего, в его резко обозначившиеся черты, в глубоко запавшие глаза, скривившийся на бок, от паралича, рот, и ощутил страстное желание уйти, пока тот не проснулся, словно человек, лежащий теперь перед ним, на самом деле не был тем самым здоровым крепким дедом, которого знал молодой человек и привык видеть.
-Я, пожалуй, пойду, - прошептал Алексей, вставая, - не хочу его будить.
-Стой! – прохрипел старик, открыв глаза.
Алексей, уже было поднявшийся, вздрогнул от неожиданности и поспешил сесть обратно.
-Бабка! – позвал умирающий, - Выбрось эту дрянь, что у меня под головой и положи тряпку какую или мешок, ну, не знаю, что там у тебя. Да побыстрей! Времени мало.
Бабка Фекла, пробурчав что-то себе под нос, поспешила исполнить повеление, вытирая наворачивающиеся на глаза слезы. Как только под головой старика оказалась свернутая тряпица, он незамедлительно отослал жену вон из комнаты.
-Пшла прочь! – прикрикнул он на бабку.
Опешившая бабка Фекла непонимающе уставилась на мужа – она, видимо, собиралась проститься с ним, покаяться в чем-то как подобает жене, и не ожидала от него грубости.
-Ну, что глазами-то хлопашь? Али русского языка не понимашь? Говорят тебе – пошла прочь. Оставь нас!
Сплюнув в сердцах, бабка Фекла засеменила к выходу. Не получилось у нее сердечного разговора, и вместо теплых слов, она, не оборачиваясь, ответила следующее:
-Нечистый дух! Хоть бы смерти постыдился!
-Глупая баба, - пробурчал старик, когда за женой закрылась дверь, - попрощаться ей захотелось, времени нет на сопли.
-Ну, Лешка, - обратился к нему дед, - я тебя за помощью позвал. Ты мне помочь должен.
-Чем?
-Быстрее отойти.
Алексей отшатнулся от кровати, пораженный словами деда.
-Да я не порешить себя прошу, пошто испужался? – усмехнулся старик.
«Сколько можно называть меня трусом? – в мыслях возмутился молодой человек – Сначала мама, теперь дед»
-Я не трус, - вслух процедил Алексей сквозь зубы.
-Тогда бери мою руку и молчи.
Переселив себя, Алексей дотронулся до ледяной руки старика, не понимая, как это может ему помочь быстрее умереть. Дед, тем временем, что-то беззвучно шептал, закрыв глаза. Неожиданно Алексей почувствовал себя плохо. Он беспомощно обвел взглядом комнату, ища образ, еще недавно находившийся здесь, но ничего не нашел. Видимо по желанию старика иконы вынесли прочь. Странный все-таки у него был дед. «Нечистый дух, - вспомнил Алексей любимое бабушкино выражение, употребляемое ею по отношению к мужу». Ему снова захотелось уйти, но так же, как и тремя минутами ранее, он заставил себя остаться, вспомнив слово «трус». Наконец дед разрешил ему убрать свою руку, после чего Алексей почувствовал облегчение. Наступила тишина, прошло некоторое время, а молодой человек продолжал сидеть рядом с умирающим, не решаясь уйти.
-А, пришла все-таки, - произнес старик, с трудом шевеля немеющим языком, - чего стоишь в дверях-то? Проходи. Я уж тебя заждался.
Алексей заглянул в лицо деда, - тот остекленевшим неподвижным взглядом смотрел за спину внука на закрытую дверь, будто там кто-то стоял. Молодой человек, чувствуя холодный озноб по всему телу, медленно повернулся назад. Как он и ожидал, около двери никого не было, в комнате они с дедом были одни. Когда Алексей повернулся обратно к старику, долгожданная смерть сделала свое дело, погасив в нем последние искры жизни.
Через три дня Алексею исполнилось семнадцать лет…

 ************

Пытаясь справиться с волнением, Алексей шел по узкой дорожке из неровного потрескавшегося бетона, зажатой между высоким забором из сетки и стеной дома. В тени, под навесом из виноградных лоз, защищающим от палящего солнца идти было легко и приятно, но только молодой человек, двадцати одного года, в последнее время мало обращал внимания на окружающие его вещи. Вот и теперь, поглощенный собственными мыслями и переживаниями, Алексей почти не заметил перемены, произошедшей, когда он скрылся от беспощадных солнечных лучей под навесом. Машинально вытерев пот со лба, Алексей еще раз попытался прогнать прочь навязчивые беспочвенные страхи, преследовавшие его вот уже как месяц. Мучаясь в тайне от других, он боялся кому-либо рассказывать, что с ним происходит, порою даже не веря самому себе, настолько невероятные события с ним случались. Все происходило медленно, постепенно, в продолжение четырех лет, но абсолютно неизбежно, наваливаясь на молодого человека, будто огромный снежный ком, от которого нет спасения. Поначалу он не придавал этому значения, потом, что вполне естественно, отказывался верить, но затем, скрепя сердце, мужественно признался самому себе в реальности своих переживаний. «По крайней мере, для меня, все это самая настоящая реальность», - думал Алексей бессонными ночами, начиная страшиться самого себя. Да и как оставаться равнодушным к непонятным звукам, странным теням, таинственным голосам, постепенно наполнившим жизнь Алексея, отодвигая прочее на задний план. Неожиданно для него самого, мир наполнился неслышимыми ранее красивейшими, а подчас, наоборот, жуткими мелодиями, доносящимися, казалось, с самих бескрайних глубин неба; разумными тенями, свободно гулявшими темными безлунными ночами и боязливо прятавшимися по углам при свете дня; тихим неразборчивым шепотом невидимых глазу существ; непонятными страхами, предчувствиями, унять которые Алексею никак не удавалось. Он постоянно ощущал приближение чего-то страшного, грозного; того, перед чем и он, и многие другие всего лишь бесполезная пыль мироздания. Но самым жутким было предчувствие, совершенно ясное предчувствие того, что это Нечто поглотит его, Алексея, навеки. С каждым днем все его чувства обострялись, мир наполнялся все более таинственными явлениями, на фоне которых суетная людская жизнь меркла, а такие обыденные людские потребности как сон, еда, воспроизводство выглядели и вовсе смешными и никчемными. Алексей, даже помимо своих собственных желаний увлекся новой жизнью, начиная себя самого воспринимать по-новому, однако, во время редких часов покоя, когда не происходило ничего сверхъестественного, молодой человек, как бы приходя в себя, в отчаянии обхватывал голову руками и беспрестанно твердил: «Я схожу с ума, схожу с ума. Я сумасшедший. Я болен». Но, как известно, Алексей был вполне нормален хотя бы потому, что душевнобольные никогда не считают себя таковыми. Приспособившись уживаться с новыми гранями бытия, открывшимися для него, Алексей, тем не менее, не мог примириться с предчувствием неизбежного прихода могущественной силы, что и привело его к дому с навесом. Алексей завернул за угол дома, очутившись прямо перед высоким крыльцом веранды. Дверь была настежь открыта, и молодой человек, поднявшись по ступеням, постучал по деревянной дверной раме, заглядывая внутрь. Грузная немолодая женщина, раскладывая карты сидя за столом, повернула голову, окинула быстрым взглядом черных глаз пришедшего незнакомца и пригласила войти. Алексей, поздоровавшись, вошел, обопнулся у порога, подошел к столу и замер, не решаясь сесть без позволения хозяйки, а женщина, занимаясь картами, не обращала на него внимания. Алексей ожидал увидеть множество больших пыльных книг, пучки сухих трав, черные свечи, банки с сомнительным содержимым, в общем, все то, что по традиции приписывают к атрибутике знахарок, но вместо всего этого, он видел скромно убранную веранду не отличавшуюся от всех виденных им ранее. Из предполагаемых вещей были лишь церковная тоненькая свеча да икона, стоявшие на столе перед женщиной. Алексею, выросшему в деревне, в среде более православной жизни, нежели в городе, было непривычно смотреть на странное сочетание святого образа с гадальными картами. «Ворожить грешно, - частенько повторяла бабка Фекла своему любопытному подрастающему внуку, стараясь не замечать ехидного выражения на лице мужа, отлично знающего увлечения жены».
-Чего стоишь? Садись, – сказала женщина, убирая карты.
Алексей сел.
-Гадать пришел, приворожить кого, или наоборот отвернуть?
Алексей не справился с терзавшими его по дороге к знахарке страхами, и они, окрепшие от грубого низкого голоса ведуньи, овладели им полностью.
-Нет, - пробормотал тихо Алексей, - почему вы так решили?
Знахарка, устремив на посетителя проницательный взгляд бездонных глаз, медленно проговорила:
-Люди вашего возраста обычно за этим приходят.
Оба, и женщина, и молодой человек, будто боясь пошевелиться, замерли, молча смотря друг другу в глаза, словно они либо когда-то были знакомы, либо знали друг о друге нечто сокровенное, но, сомневаясь все еще, те ли они на самом деле, пытались выяснить это, заметив нечто определенное во внешности.
-Или хотите на кого-то порчу наслать? – вдруг добавила знахарка
-Не-ет, - еле слышно ответил Алексей, но, оживившись, спросил, - А вы и порчу насылаете?
-Могу, - ответила женщина не отводя глаз.
-Я думал знахарки только лечат, - признался молодой человек, - У вас, вот, и образ стоит, - кивнул Алексей на икону.
Знахарка положила икону изображением вниз, криво ухмыльнувшись при этом.
-Поймите, молодой человек, грань между тем и другим тонка. В моем, к примеру, случае она определяется суммой, - подмигнула лукаво ведунья.
Впервые за два года, в течение которых Алексей слышал таинственный, неведомо кому принадлежавший шепот, он отчетливо услышал в невнятном бормотании одно слово «ведьма». «Неужели ведьма?» - подумал он, с интересом рассматривая мясистое красноватое лицо полной женщины. С начала разговора оно утратило строгое надменное выражение, приобретя хитрое и лукавое.
-Так чего же вы хотите? – настаивала женщина.
-Чтобы вы помогли мне понять, что со мной происходит.
Ведунья удивилась такой просьбе.
-Я не в силах больше так жить, - горячо и быстро заговорил Алексей, вновь впадая в прежнее состояние страха и угнетения, - эти странные чувства мучают меня, я их не понимаю и боюсь. Наверное, я сумасшедший, но они, они, не оставляют меня…
-Так ты еще не знаешь, - тихо проговорила женщина.
-Что? – прервал Алексей свою бессвязную речь, - Простите, не расслышал.
-Положите руки перед собой, - уже громче сказала ведунья.
Алексей, до того момента, державший руки на коленях, неуверенно положил их на стол перед женщиной.
-Ладонями кверху, – лицо женщины вновь стало сосредоточенно-серьезным.
Алексей, глядя на ведунью по-детски широко раскрытыми глазами, перевернул кисти рук, тогда женщина положила на его ладони свои и закрыла глаза. Ее и без того красноватое лицо еще сильнее налилось кровью от усилий, она даже немного задрожала, потом, молниеносно открыв глаза, так взглянула на Алексея, что молодой человек слегка отстранился.
-Я боюсь тебя! – выпалила ведунья, убирая свои руки.
-Как это?
-Я те-бя бо-юсь, - по слогам повторила женщина, вскакивая со стула.
-Но постойте, - Алексей вскочил следом, - почему? Что это значит?
Женщина сгребла со стола карты, свечу, икону и поспешила в дом.
-Как это возможно, чтобы вы боялись обычного человека?
Женщина, по-видимому, пораженная словом «обычный», остановилась в дверях и покачала головой.
-Ты еще не знаешь, но очень скоро все твои вопросы разрешатся. Очень скоро. Я тебе помочь ничем не могу. Ты не болен. Это не болезнь и от этого никак не вылечишься. Видимо так на роду тебе написано, - и она скрылась за дверью, оставив молодого человека одного на веранде.