Стоик

Каротажники сообщили дрянную весть – трасса скважины не туда ушла.
Так с глубокими скважинами бывает – соотношение диаметра и протяженности трассы несоизмеримо велико.

Для того, чтобы трассу исправить, иногда приходится новый ствол делать, зарезая его на некотором расстоянии от забоя, предварительно заткнув существующий стальным клином.

Дело это несколько более муторное, нежели читать эти пояснения.
И времени отнимает гораздо больше, порой и неделю…

А мы были далеко от базы экспедиции, в тундре, и доставить нам клин, цемент для его закрепления в скважине, еще некоторые мелочи – было возможно лишь по воздуху.

В первый день, после сеанса радиосвязи, на котором сделали заказ на вертолет, все сидели на кухне, пили бражку, "дулись" в карты… И обсуждали планы на последующую пару дней очевидного простоя.

И буровики-аборигены постановили:
Всем, кроме студента, идти на рыбалку вверх по Чебечети, на озеро. А студенту дежурить по буровой и охранять повариху с практиканткой-гидрогеологиней.

Студент – то есть я – был в негодовании и некотором смятенном недоумении.
Проблема состояла в том, что с пересменкой улетел Генка, штатный поварихин любовник, и повариха ходила злая, кормила всех одними макаронами, тушенку к ним грохала на стол прямо в банке, не открывая ее и не разогревая…

Никто не хотел пожертвовать собой !

И, едва услышав вердикт общего собрания о назначении меня дежурным, повариха резко повеселела.
Огромная, шкафоподобная казачка из Ростова-на-Дону окинула меня хищно-оценивающим взглядом и заявила на всю кухню:
- Идите-идите ! А мы тут студента изнасилуем !

Ей было трудно не поверить…

...и потому, в то время как поутру команда рыбаков ушла в туман, неся сети, лодку, весла и мешки под рыбу, я шустро покинул свое спальное место, проник на продуктовый склад, кинул в рюкзак буханку хлеба и банку сгущенного молока, прихватил спиннинг возле радиостанции и – сдулся в направлении харюзевых ямин.
Припрятал я все свое имущество под валуном, и налегке пришел на буровую.
Вышел на радиосвязь, доложил обстановку и, как ни в чем не бывало, отправился на кухню.

Там я убедился, что в шутке такой женщины, как наша казачка, есть лишь малая доля шутки.
Обитательницы кухонного балка прихорошились, как на бал, а на столе стоял вполне приличный завтрак – как мне тут же вкрадчиво сообщили, специально для меня.
И тушенка была в макаронах, и все было горячее.

И мне стало жутковато, вполне серьезно – жутковато !

Но завтрак я съел, чай выпил и сказался – мол надо мне на буровую отлучиться, я скоро, бабоньки… И – с видом самоуверенным до самодовольства – почапал к буровой, завернул за угол, а уж оттуда рысцой припустил к моему тайнику.

В тундре было хорошо, тепло, мошку сбивало ветром, ручей журчал, ягель был нагретым, упруго-мягким.
Я спал, потом рыбачил, ел свежевытащенных рыб, пил воду из ручья, нежился под солнечными лучами, снова задремывал…
Так продолжалось до вечера, до сумерек – полярный день уже к тому времени пошел на убыль.

Потянув время, насколько возможно, прихватил пару рыбин для простуженного «ньюфа» спящего в моем вагончике, и побрел в наш вахтовый поселок.
У поселка перешел на крадущийся шаг индейца, идущего по тропе войны, проскользнул в свой вагончик, тихонько притворил дверь.

Ньюф радостно забил хвостом, закашлял, зачихал – бедный ребенок.
Я скормил ему рыбин по кусочкам, напихав антибиотик внутрь мякоти.

Привалил к двери пару тумбочек, стол, стулья, все подпер – ручкой швабры, потряс… Вроде – все крепко стоит !
Улегся на койку, под койку заполз пес.
То-о-олько задремал….

В дверь скребутся и такой вкрадчивый голосок:
-Студент, ты дома ?

Затаился… Не шуршу…
- Студент ? Сту-у-уде-е-ент ! Сту…!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Царапанье в дверь прекратилось.
Начали колотить – ногой, судя по всему.
Вкрадчивое «студент» сменилось крепкими матюками и угрозами уморить меня голодом, и все равно достать и вот уж тогда !!!

Молчу… Не шуршу….

Мой воспитанник под кроватью проснулся, закашлял, заворочался.
Занервничал от шума.
И осипшим голосом рявкнул, зарычал, рявкнул…
Поплелся к баррикаде у дверей и лег – рыча и покашливая.

За дверью шушукались, совещались.
Обматерили еще разок меня и ньюфа, ушли восвояси.

Мы с псом уснули с чувством выполненного долга.

Наутро я повторил все маневры предыдущего дня, с той разницей, что горячий завтрак меня не ждал, выражения лиц моих ночных соблазнительниц ничего хорошего не обещали, и я ограничился кружкой чая на кухне и хищением со склада еще пары банок сгущенного молока.

Все – до малейшей детали повторилось и ночью…

А к обеду третьего дня моей обороны – подоспела подмога. Пришли наши рыбаки.
И были встречены знойной поварихой на пороге кухни –
- А готовить себе сами будете !!!

- Надо же, железный хлопец ! – сказали мне старшие товарищи – не каждый выдержал бы такое…

…А потом прилетела «вертушка» - привезли заказанное железо, потом ставили клин, и неделю от него отбуривались, гоняя «концы» каждые сорок минут вверх и вниз, все с ног до головы в липком сером буровом растворе, авария и – второй клин…

А потом – нашли баньку на маленьком круглом озерце, парились, охлестываясь вениками из веток лиственницы, за немением березовых, ныряли в озеро, которое на две трети состояло, как выяснилось, из ила…
И, когда пятки достигали дна, пройдя через теплый ил, они становились на голимый лед вечной мерзлоты !
И пили холодную брагу вместо кваса.

А потом была пересменка, погрузка в «вертушку», бегом, пригибаясь от ветреных лопастей, тряское стальное чрево, «ньюф», тяжело положивший черную башку на мои колени…
Открытые иллюминаторы всасывали в себя пьяный разреженный воздух и выплевывали из вертолета горький табачный дым…

Зеленая плоскость тундры с синими пятнами озер сменилась коричневыми сундуками плато Путорана, вертолет шел по ушельям, чуть не задевая страшные, почти отвесные склоны гор, а внизу вилась синяя жилочка реки…
И потом – вынырнули из-за очередного «сундука» и перед нами оказался город, укутанный желто-серым дымом над длинными шеями труб…

Мы были – дома.

Железное чрево и трубы вместит, и мешки.
Винты покромсают холодный сиреневый воздух…
Ах, как мы сегодня от наших родных далеки !
Ах, как мы сегодня от наших любимых свободны !

Стальной птеродактиль в небесной плывет пустоте…
Он счастлив ? (С душевною он незнаком пустотою…)
И что вертолету – десяток тоскующих тел ?
Он их – довезет. А душа – это место пустое.

Коснутся подошвы упругих белесых ковров
 И шелест винтов – растворится вдали за холмами.
И вот – мы сегодня свободны от ласковых слов.
От нежных объятий.
От писем, непосланных вами.

Нам нужно на время стать крепче, чем лед мерзлоты,
стараясь при этом внутри – оставаться собою…
Такая работа – сменились привычно посты,
и сталь буровая – опять приготовлена к бою.

Но будь наша воля – опять начинать «с ничего» -
мы выберем этот же путь, не уступим ни мили…

…от прежней бы жизни не взяли мы лишь одного –
- проклятой свободы от тех, кого очень любили !