Утомительная ночь

Сидоров ночевал в гостях. По чести сказать, ночевкой это суматошное ночное время и назвать-то стыдно.

Перво-наперво, замучила духота. Хозяева на ночь уложили его в кабинете, застелив старенькой, но хрусткой от крахмала, простыней старомодный кожаный диван с высокой деревянной спинкой. На этом диване и сидеть-то было не просто, все время приходилось балансировать, чтобы не съехать вперед, или не скатиться назад, к стенке. А уж лежать было чистое мучение. Однако к норову дивана еще можно было как-то приладиться, отодвинуться в уголок, прижаться спиной к скрипучей спинке и заснуть. Но воздуха не хватало. Та душная и густая субстанция, которая висела в кабинете и заменяла воздух, пахла старым деревом и табаком.
В своих ночных маяниях, Сидоров, ненароком прижимаясь носом то к вырвавшемуся из-под простыни кожаному сидению, то к круглому, сосископодобному и ненадежно подрагивающему подлокотнику, сумел услышать и понять почти всю душистую гамму.
Превалировал прямолинейный и жестковатый запах недорогих папирос, уже давно и навсегда обосновавшихся среди потемневших книжных шкафов, застекленных обрезов книг и тяжелых, пропыленных штор. Пол, хоть давно и не ухоженный, все еще пах мастикой и добавлял своего, почти выветрившегося скипидарного ехидства. Ученой бумажной пылью пахли книжные шкафы. И отутюженной свежестью пахли простыни.
Запахи не особенно беспокоил Сидорова, но в кабинете совершенно не открывались окна. Малюсенькая открытая форточка, скорее, вызывала тоску о распахнутых огромных окнах, о свежем и прохладном воздухе, в избытке перетекающем снаружи, чем вентилировала кабинет. Сидоров смотрел слипающимися глазами на прозрачное пятно открытой форточки, представлял себе наружную прохладу, и только тем и спасался от удушья.

Во-вторых, беспокоили непривычные звуки. Дом жил какой-то своей ночной жизнью. Время от времени, без всякой причины, начинали тихонько позванивать пружины в глубине кожаной диванной утробы, а деревянный остов отвечал понимающим и сочувствующим скрипом. Где-то в углу потрескивал паркет, и кто-то шуршал под книжным шкафом. В гостиной, разделявшей спальню хозяев и кабинет, негромко и деловито подстукивали часы. Их пощелкивание, доносившееся из массивного корпуса красного дерева, временами заглушалось пугающим хрипением, на смену которому приходил колокольный звон. Днем, перемешиваясь с солнечными лучами и гомоном улицы, прорывающимся из-за окон, он не казался громким, но сейчас, в духоте бессонницы, отдавался в голове и заполнял все пространство странно ожившего дома. Мелодичный колокольчик отмечал четверть часа, приятный дуэт отбивал половину, и, предварительно как бы хрипло откашлявшись, колокол отбивал часы. Сидоров, сквозь неспокойную дрему, отсчитывал удары и удивлялся тягучести ночного времени.

И, в-третьих, Сидоров маялся животом. Гостеприимные и радушные хозяева, страшно стесняясь своей нищеты, и извинившись бессчетное количество раз, накормили Сидорова вкуснейшим гороховым супом и бесподобным пирогом с капустой. Пара рюмочек водки для мужчин и бокал шампанского для хозяйки (все спиртное предусмотрительно принес с собой Сидоров) навеяли на всех безмятежное состояние духа. Разговоры, перемежаемые воспоминаниями об общей юности радушных хозяев и родителей Сидорова, продолжались до вечера. Все были сыты, чуть пьяны, и питали друг к другу наилучшие чувства.

Перед тем, как отделить гостя в кабинет, временно превращенный в спальную комнату, хозяин самолично провел Сидорова долгими лестницами мимо соседских дверей в глубину двора, и указал на деревянную дверь, прикрывающую место всеобщего востребования.

Сидоров поблагодарил хозяина, мысленно порадовавшись тому, что по молодости лет он по ночам не нуждается в походах в сие заведение, совершил положенные перед сном процедуры, и уединился в кабинете.

Но стоило ему только прилечь, как живот, почти отвыкший от столь простой пищи, взбунтовался. Внутри Сидорова что-то бурчало, булькало и пучило. Давило неимоверно. Но как-то неровно. То тут, то там, возникали какие-то крутящие силы, и, потоптавшись на одном месте, перемещались в еще не освоенное пространство.

Замученный духотой, утомительным часовым боем, забываясь на короткие секунды, Сидоров видел себя воздушным шариком, надуваемым недружественными людьми до последних, катастрофических пределов.

Можно было, конечно, встать, одеться и добраться до спасительно деревянной двери в глубине двора. Но для этого надо было открыть с десяток смешных запоров на входных дверях, устроенных, скорее, для успокоения домовладельцев, чем для защиты от злых людей. И Сидоров совсем не был уверен, что справится с ними в одиночку. А будить стариков… Увольте, уж лучше он взорвется тут, в кабинете.


И когда держаться уже не было никаких сил, с простонародной хитростью дождавшись хриплой увертюры предколокольного звона, Сидоров расслабился…

Диван дернулся и попытался сдвинуться с места, но, задавленный собственной громоздкостью, бессильно замер на месте. Гнутый деревянный стул, на котором ночевала одежда Сидорова, козленком подпрыгнул и рыскнул от дивана. Что-то упало на неуклюжем письменном столе. Испуганно дрогнули окна массивных книжных шкафов. В гостиной, недалеко от часов, в серванте зазвенели бокалы, что-то со звоном упало и там, и, похоже, разбилось. И где-то, далеко – далеко, на тонкой испуганной ноте, загудел паровоз.

Сидоров, нисколько не удивившись привнесенным им разрушениям, с повлажневшими от счастья глазами, облегченно заснул.

…Сквозь прозрачный утренний сон, предшественник пробуждения, Сидоров услышал чуть хрипловатый голос хозяина:

- Валечка, душа моя, а ты почувствовала некое содрогание стен, странно совпавшее с заполуночным боем часов? Думается мне, что это было в два пополуночи.

- Не в два, милый мой, Олег Антонович, а в три. Конечно же, заметила. Вон, даже хрустальный бокал моей бабушки, жалость-то какая, опрокинулся и разбился…

Сидоров, еще не проснувшись, тоскливо зарылся лицом в скомканную подушку. Пробуждение обещало быть еще более мучительным, чем засыпание.

В гостиной неразборчиво забубнил телевизор, и мужской голос с долей тожества, оповестил:

- Нет, душа моя, все-таки это было в два часа. Сейчас сказали, что ровно в это время у нас в городе было маленькое землетрясение.

Сидоров, с трудом веря ушам своим, вскочил и резво бросился одеваться…
13.10.05