Как навсегда уехать из ссср

КАК НАВСЕГДА УЕХАТЬ ИЗ СССР

(УСТАРЕВШАЯ ИНСТРУКЦИЯ)




Предупреждение.
Патриотов прошу дальше не читать,
все равно не понравится.





 Погадаю я на картах,
 Карты правду говорят!



Предисловие.

 В конце восьмидесятых годов, в телевизионной программе «Взгляд»,промелькнул эпизод: корреспондент пристает на улице к прохожим с вопросом: «Какая у Вас мечта?», и в ответ одна молодая женщина, полушутя, крикнула в телекамеру: «В Америку хочу!»
 Не думаю, что женщина эта была «подсадной уткой». Также ясно, что ни один кадр не мог появиться на советских телеэкранах случайно, без так называемого «согласования». И «мальчики из «Взгляда»» – вполне кагебешные ребята, причем некоторые даже во втором поколении. Третьего поколения тогда почти не было, - об этом в свое время позаботился Сталин.
 КГБ хорошо знал (и знает!) настроения людей. Показанная сцена – иллюстрация к той информации, которую хотел он вдолбить в упрямые головы сидевших на самом верху и давно уже не видевших и не слышавших, что происходит в стране.
 А в стране в это время половина сознательного населения мечтала уехать за границу. Небольшая часть мечтавших даже предприняла некоторые шаги в этом направлении. Небольшая часть из предпринявших некоторые шаги зашла в своих попытках достаточно далеко. Небольшая часть из зашедших в своих попытках достаточно далеко смогла, действительно, уехать за границу. И уж совсем немногие из уехавших за границу смогли там остаться. Но даже из тех, кто смог остаться, мало кому удалось не сбиться в русскую кучу, а адаптироваться и стать частью новой страны. Надеюсь, что к числу тех немногих принадлежу и я.




Глава первая.
Казенный дом

 - Мне поручено сообщить, что решением Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик Вы лишаетесь советского гражданства. Прошу сдать паспорт и военный билет.
 В голосе Елены Ивановны звучал не просто металл, но и демонстративное презрение. «Видимо, так ее проинструктировали,» - подумал я.
 Елена Ивановна возглавляла местный ОВИР и по долгу службы встречалась и беседовала со мной уже несколько раз. На встречи эти я ходил с удовольствием и говорил обо всем, что в голову придет. Елена Ивановна почти всегда со мной не соглашалась, сдержанно и серьезно отстаивала правоту официальной точки зрения. В то время я наивно и горячо ненавидел коммунистов и как-то случайно в разговоре ляпнул:
- Коммунистов можно разделить на две группы – дураки и сволочи, и еще неизвестно, какая из них хуже.
От обиды у Елены Ивановны задрожали губы:
- Я восемнадцатилетней девчонкой вступила в Партию, и тогда это был самый счастливый день моей жизни. Так кто же я по-вашему?
 Из наших разговоров я давно понял, что интеллектуальной глыбой она не является, кроме того я знал также, что она берет взятки, и даже знал людей, которые ей взятки давали. Но сказать честно: «Немного от первого и чуть побольше от второго» я, конечно, не мог. Если каждый будет говорить мне в лицо, что он обо мне думает, может быть, и я буду слышать одни оскорбления.
 Подошла секретарша забрать мои документы. На этот раз мы были в кабинете не одни. Кроме секретарши, обычно сидевшей в «предбаннике» и контролирующей поток желающих получить визы, здесь находился мрачный немолодой мужчина. Не знаю, кто это был. Мне его не представили, а сам он до конца не произнес ни слова.
 Я торопливо зашарил по карманам в поисках паспорта и военного билета. Как разволнуюсь, так становлюсь суетливым. Военного билета было не жалко. В свое время пришлось потратить много сил, чтобы уклониться от армии. И теперь в голове у меня мелькнула приятная мысль – «Больше уже не «забреют»». А вот паспорт отдавать не хотелось. «Молоткастый и серпастый» хоть и звучит как «зубастый и клыкастый», но он был как бы частью меня самого.
 Взамен мне дали тусклую книжечку маленького формата с названием «Удостоверение лица без гражданства». Все записи в ней были сделаны на двух языках – русском и, почему-то, французском. Я подумал, что это, наверно, с тех времен осталось, когда французские гувернантки учили детей русских дворян, и тихонько, про себя, рассмеялся. Нервное напряжение отступило.
 Елена Ивановна теми же брезгливо-презрительными интонациями зачитала, каких прав и обязанностей я лишаюсь. Меня это больше не волновало. В советской талонной системе я получал главный талон – на свободу.




Глава вторая.
 Пустые хлопоты

 Для отоваривания любого талона надо выстоять очередь. Самая длинная очередь была в американское посольство. Состояла она , в основном, из веселых парней моложе тридцати и серьезных женщин за сорок. Парни галдели, смеялись, некоторые небрежно обнимали подруг. Женщины были молчаливы, одиноки и, явно, страдали от избытка религиозности и подозрительности. Вокруг очереди как слепни вокруг коровы кружились непонятные личности – кто-то что-то предлагал, кто-то за кем-то следил, а кто просто глазел на всё это, наслаждаясь круговоротом жизни.
 Через два часа томительного ожидания подошла и моя очередь заглянуть в заветное окошко. Там я увидел усталую девушку, которая вежливо улыбнулась и сказала с легким иностранным акцентом:
- Слушаю Вас.
- Вот, - я протянул ей свое удостоверение, - Я – Лицо без гражданства и хотел бы выехать в США. Что для этого нужно сделать?
Девушка посмотрела на меня с недоумением:
- Отсутствие гражданства – это Ваша личная проблема, и права на въезд в Соединенные Штаты оно не дает. До свидания. Следующий.
 Такого удара я не ожидал и, не представляя, что делать дальше, отошел от окна.
 С минуту растерянно смотрел на очередь, потом вздохнул и подумал: «Ничего, посольств и консульств много, а я один». Шутка в стиле советской продавщицы была не очень удачной. Но шок прошел, я был готов действовать дальше.
 У немецкого посольства топтались даже две толпы, которые между собой не смешивались. Как я потом выяснил, одна состояла из интеллигентных евреев, вторая – из казахстанских немцев. Интуитивно я пошел сразу к первой. Высокий парень с ироничной улыбкой объяснил мне, что Германия евреев «принимает», и они ждут, как их запустят вовнутрь и раздадут анкеты.
- Я не еврей, а лицо без гражданства, - смущенно сознался я.
- Не знаю, - с сомнением сказал парень, - тебе надо у них спросить.
И он показал на двух работников посольства, стоявших около толпы казахстанских немцев.
 В отличие от усталой американской девушки немцы были вежливы и терпеливы, но совершенно не говорили по-русски. Тут же какая-то бабушка, выделенная толпой за знание немецкого, добровольно выполняла обязанности переводчика. Результаты переговоров были печальны. Ни среди русских немцев, ни среди евреев родни у меня не было, а, значит, не было и шансов уехать в Германию.
 Я медленно шел вдоль длинного ряда «Мерседесов» и «Фольксвагенов» с оторванными московской шпаной эмблемами и думал, что делать дальше.
 Уже без какой-либо надежды, чисто из любопытства, я пришел к канадскому посольству. Толпы здесь вообще не было, зато стоял бдительный милиционер. Доблестных советских милиционеров я не видел, к счастью, уже больше десяти лет. Говорят, они сильно изменились, и нынешний, прежде чем задать вопрос, для начала пару раз стукнет тебе по почкам. Врут, наверно. За весь период моей бурной юности я знал только один достоверный случай милицейского рукоприкладства. Рассказал его мой тогдашний друг Сашка Глухов, которого я не видел уже двадцать шесть лет.
 На одной из вечеринок у Сашкиного знакомого украли дорогую ондатровую шапку, и всех участников этой вечеринки вызывали к следователю. Подошла и Сашкина очередь. Следователь встретил его приветливо, предложил сесть напротив, потом включил настольную лампу, направил ее Сашке в глаза и прежним приветливым голосом сказал:
- Ну, рассказывай, кому ты шапку продал.
- Не брал я ее, - удивился Сашка.
Тогда следователь неспеша привстал, перегнулся через стол и вдруг сильно и резко ударил Сашку ладонью по лицу.
Сашка заплакал.
Следователь был неплохим психологом. С минуту он смотрел на плачущего восемнадцатилетнего студента из благополучной семьи, потом сказал:
- Ладно, можешь идти. Но если ты чего-то знаешь, а нем не говоришь, - привлекём за соучастие.
Это «привлекём» запомнилось Сашке очень надолго.

 Милиционер около канадского посольства заметил мои виражи и вежливо спросил:
- Вы чего-то ищете?
- Нет, - ответил я простодушно, - я лицо без гражданства и хочу узнать, есть ли возможность выехать в Канаду.
- Лицо без гражданства? – вопросительно повторил милиционер, - Покажите-ка Удостоверение.
- Пожалуйста, - я протянул ему книжечку.
Милиционер опытным взглядом сличил меня с фотокарточкой, потом перелистнул страницу:
- У тебя нет разрешения на въезд в Москву, - он перешел на ты.
- Какого разрешения? – я понял, что влип и испугался.
- Тебе что, не сказали, что без разрешения ОВИРа ты не имеешь права отъезжать более пятидесяти километров от места прописки?
- Нет! – прикинуться лопухом всегда был лучший способ поладить с милицией. Не любят они умников. Еще в студенческие годы было известно – попался поддатый – изображай колхозного тракториста, иначе будут неприятности с деканатом.
Милиционер еще раз перелистнул в удостоверении страничку.
- Так у тебя и прописки нет!
- Мне его только выдали и ничего не объяснили, - продолжал я испуганно играть свою роль.
 Милиционер внимательно посмотрел на меня. Кажется, он все понял, но раскручивать дело ему было просто лень.
- Немедленно возвращайся домой и приведи свои документы в порядок, - благодушно сказал он и величественным жестом вернул удостоверение.
- Ага, спасибо, - я постарался побыстрее уйти из поля зрения проницательного милиционера. Сержантские погоны не соответствовали его сообразительности и с самого начала ввели меня в заблуждение.

Глава третья.
 Червовый интерес

 Месяца через три стало ясно, что легальных путей выезда из СССР не существует. Нужно искать что-то другое. После некоторых размышлений я решил купить приглашение в одну из стран бывшего соц. лагеря ( в то время такими приглашениями в Москве торговали, нелегально, конечно ), а затем перебраться дальше на Запад. Но сначала надо было найти деньги на покупку «липового» приглашения. Чтобы обсудить проблему, вместе подумать и, может быть, что-нибудь придумать, я зашел к брату. В то время у него денег было не намного больше чем у меня. Это потом, при Ельцине, он быстро разбогател – завел личного шофера, стал спонсором какой-то спортивной команды, а его жена опубликовала в местной газете статью под названием «Как я стала женой миллионера».
 Была у брата одна ценная вещь – фотоаппарат «Зенит TTL» с объективом «Гелиос 44». Стоил он тогда 240 рублей, то есть примерно месячную зарплату. К тому же просто так его не купишь – дефицит.
-Слушай, - сказал я ему немного смущенно, - подари мне «Зенит», я его в Москве на приглашение сменяю. А тебе потом «Поляроид» пришлю.
 Брат за всеми моими рывками и попытками наблюдал без особого одобрения, но в помощи никогда не отказывал. Вот и сейчас он сказал только одно слово – «Бери», а что при этом подумал, я не знаю. «Поляроид» я передал со случайным знакомым через полтора года, раньше не получилось. Знакомый этот жил в Харькове, Украина тогда уже во всю отделялась, и переслать фотоаппарат по почте он не рискнул, а в Россию поехал только через год. К тому времени, когда «Поляроид» дошел до брата, такая мелочь его не интересовала. На просьбу дать взаймы денег он мог ответить: «Возьми в ящике стола стопку в два сантиметра».
 По дороге домой, уже с фотоаппаратом, я привычно заглянул в магазин «Электрон». Заходил я туда два – три раза в неделю – посмотреть радио-фотоаппаратуру и потолкаться в отделе грампластинок. Техническими новинками советская промышленность баловала нас редко, но в музыкальном отделе могла улыбнуться удача. Улыбка эта иногда была очень скромной ( Джеймс Ласт «Танцуем без перерыва»), а иногда и щедрой (Джон Леннон «Имеджин»). На этот раз в пластинках ничего интересного не было, зато в фотоотделе появилась вещь, о которой я раньше и не слышал – конвертер на объектив «Гелиос 44». Если его привинтить на теперь уже мой «Зенит», то обыкновенный «Гелиос» превращается в мощный телеобъектив. Суеверно рассудив, что совпадения случайными не бывают, я выложил за конвертер сорок пять рублей.
 В Москве, по знакомой тропинке, я пришел к американскому посольству. Из кучи толпящихся там подозрительных типов я выбрал, на мой взгляд, наименее подозрительного.
- Дело есть, не можешь мне помочь? – с озабоченным видом сказал я ему.
- Какое? – спросил он недоверчиво.
- Нужно приглашение, лучше всего в Чехословакию.
- В Чехословакию как раз легче всего сделать, - обрадовался парень и добавил: - А сколько дашь?
- Фотоаппарат дам, «Зенит TTL», еще конвертер к нему есть. Смотри, приворачиваешь вот так, - я закопошился с объективом, - и объектив становится телеобъективом, приближает, как бинокль.
- Дай гляну, - заинтересовался парень.
 Я протянул ему «Зенит». Он осторожно и неловко взял фотоаппарат двумя руками и, прищурив один глаз, другим заглянул в видоискатель. Результат ему, явно, понравился и, осваивая новую игрушку, он начал «стрелять» объективом в разные стороны.
- Я его, пожалуй, себе оставлю, - вполголоса сказал парень, а затем громче, обращаясь ко мне: - Пойдет.
- Нет, я его тебе сейчас не дам, только после приглашения, - испуганно возразил я.
- Извини, я просто подумал, что не буду потом фотоаппарат продавать, а себе оставлю. Давно хотелось фотографией заняться.
 По тому, как парень смущенно оправдывался, я понял – не обманет. И когда он сказал, что для оформления приглашения ему нужен мой паспорт, я без колебаний отдал свое «Удостоверение лица» незнакомому человеку, понятия не имея, ни где он живет, ни как его зовут. Мы просто договорились встретиться завтра в этом же месте и в это же время.
 И, действительно, на другой день, когда я подходил к посольству, парень был уже там и крутил головой во все стороны, не зная, откуда я появлюсь.
- Привет, - сказал я ему как старому знакомому. - Ну что, всё получилось?
- Порядок, - ответил он солидно. - На, держи.
 Он протянул мне «Удостоверение лица» и большой, сложенный вчетверо, лист бумаги. Я развернул его. Это было приглашение на мое имя от неизвестно, существующего ли на этом свете чеха. Внизу, справа на листе, стояла маленькая круглая печать светло-коричневого цвета.
- Вот спасибо, - обрадовался я, - получай «Зенит».
- А где приставка к нему? – спросил парень подозрительно. Кажется, он доверял мне намного меньше, чем я ему. Конвертер лежал у меня в кармане, и, разглядывая приглашение, я забыл про него.
- Ах, да, извини, - я отдал конвертер. – Надеюсь, приглашение не фальшивое.
 И, видя, что парень сделал обиженное лицо, я добавил для смягчения ситуации:
- Знаешь, в этих делах я совсем не разбираюсь.
- Ты можешь идти в посольство и получить визу. Хоть сейчас, - парень все-таки обиделся.
 Но совет был хороший, и я пошел в чешское посольство. Впрочем, тогда оно было еще чехословацкое.

 В приемной посольства сидела странная семья. Судя по самодельным родинкам над переносицей, скорее всего, это были индусы. Муж, жена, двое детей – мальчик и девочка – лет, примерно, восьми и десяти. Но как они были одеты! За советское время мы привыкли, что иностранец в СССР – это или человек состоятельный (бизнесмен) или, по крайней мере, способный в течение двух недель изображать состоятельного (турист). Так бедно одетых иностранцев я раньше никогда не видел. На мужчине были четырнадцатирублевые брюки, какие носят только старики в деревнях, и наидешевейшая куртка, какие вообще никто не носит. Точно в такую куртку была одета и жена. Дети – как детдомовские, или даже еще хуже. Причем, вся одежда была новая, с иголочки, только что купленная в каком-то магазине уцененных товаров. Какими судьбами занесло их из теплых краев в холодную апрельскую Москву, и что они делают в чехословацком посольстве?
 В приемном окошке посольства показалась симпатичная сотрудница, и индус быстро, с робкой улыбкой, подошел к ней. Девушка что-то сказала ему и отрицательно покачала головой. Улыбка у индуса пропала. Он взял у девушки свои документы, вернулся к жене и тихо повторил только что услышанную фразу. У женщины на лице появилось отчаяние.
- Слушаю Вас. - девушка в окне обращалась ко мне. Нечего на чужую трагедию глазеть, своей драмы хватает.
- Мне визу. В Чехословакию, - я постарался, чтобы моя улыбка не была похожа на улыбку индуса.
- Вы как хотите- по приглашению?
- Да, вот приглашение и удостоверение личности.
Девушка с интересом посмотрела на «Удостоверение лица», а потом внимательно на приглашение. Я перестал дышать.
- Когда Вы хотите поехать в Чехословакию и на какой срок?
- Через месяц. Думаю, дня три мне хватит. Вы знаете, гостям рады два раза – когда приедут и когда уедут.
 Короткий срок и не сразу, а через месяц, я выбрал не случайно. Это менее подозрительно, чем виза с сегодняшнего дня и на максимальный срок.
- Подождите минутку, - девушка улыбнулась на мою шутку и скрылась где-то в глубине.
 Я отвернулся от окна, чтобы перевести дух и успокоиться. За время моего разговора с девушкой в приемной появился еще один человек – парень лет двадцати пяти, в дорогом джинсовом костюме и эффектных кроссовках на толстой белой подошве. Он стоял позади меня и вежливо ждал своей очереди.
- Пожалуйста, - вновь услышал я в окошке. Симпатичная девушка продолжала улыбаться. В одной руке она держала приглашение, а в другой – раскрытое, чтобы я мог видеть стоящую там визу – «Удостоверение».
- Спасибо, - почему-то грустным голосом сказал я и забрал документы. Путь на Запад был открыт.
 Пока я аккуратно упаковывал свои документы во внутренний карман, парень подошел к приемному окошку, о чем-то по-чешски поговорил с девушкой, поблагодарил ее – это, кажется, на любом языке понятно – и быстро вышел. Я поспешил за ним.
- Извините, - я догнал его метров через сто. Парень остановился и вопросительно посмотрел на меня.
- Я Вас видел в Чешском посольстве и через месяц еду в Чехословакию. Не могли бы Вы мне помочь купить доллары?
- Сколько Вам нужно и по какой цене? – деловито поинтересовался парень.
- По двадцать пять рублей за доллар. Десять долларов.
 Парень достал кошелек, вынул десятидолларовую бумажку и протянул мне.
- Согласен.
 Моя зарплата за последний месяц – десять новеньких четвертных – перешла к чеху. Он их с удовольствием пересчитал, похрустывая купюрами, положил в кошелек и удалился быстрой спортивной походкой, слегка пружиня шикарными кроссовками.
 У меня осталось два рубля бумажками, тридцать семь копеек мелочью и билет на обратную дорогу – из Москвы домой. Это будет мой последний билет на обратную дорогу, купленный в Советском Союзе, и, вообще, на следующие десять лет – последний билет назад. Мне предстоит купить еще много билетов, но все они будут в одном направлении – вперед.

Глава четвертая.
 Дальняя дорога

 В самую главную поездку своей жизни – навсегда из СССР – я решил отправиться налегке. Никаких чемоданов, сумок или пакетов. Один старенький дипломат, в котором кроме электробритвы, зубной щетки и белья уместились еще подготовленные на продажу три двухсотпятидесятиграммовые чекушки «Столичной», маленький складной «дорожный» утюг и женские часики на красивом браслете. «Дипломат» надулся, как барабан, но закрылся. Немного подумав, я его снова открыл и положил в верхний карман две тоненькие тетрадки со стихами. Хотел было еще и книгу Варгаса Льосы «Зеленый дом» (серия «Мастера современной прозы») положить, но «дипломат» взять его отказался.
 Одна из тетрадок - со стихами Эдуарда Лимонова – была написана моим корявым почерком. За несколько лет до того я услышал по радио «Свобода» необычные, буквально загипнотизировавшие меня стихи. Минут через десять догадался нажать кнопку записи у магнитофона. Потом, с магнитофонной записи, переписал их в тетрадку и тысячу раз перечитывал, наслаждаясь необычной мелодикой, хотя давно знал всё наизусть.
 А вечер замедленно в России происходит,
 Брат поднимается и через дверь выходит.
 А сестра растрогана собственным пением,
 Слеза покатилася, мешается с зреньем.
 «Глубокие» знатоки поэзии и «продвинутые» эстеты могут, конечно, презрительно сморщить носы, но для меня Лимонов открыл дверь в поэзию, за что ему навсегда спасибо. По его собственному признанию, стихи он бросил писать в начале восьмидесятых потому, что понял – лучше Бродского не напишет. Можно спросить, что это он вдруг вторым поэтом быть отказался, а сто тридцать вторым прозаиком – согласился. Ответ простой – стихи не принесли ни денег, ни славы, а на гонорары от романов можно жить. Даже остается немного на удовольствия, например, на собственную партию. Ну так захотелось в вождя поиграть, никаких денег не жалко!
 Вторая тетрадочка – совсем маленькая книжка серии «Библиотека «Огонька»» – Александр Еременко «Добавление к сопромату». Купил я ее случайно, в каком-то газетном киоске, и с тех пор с ней не расставался. Даже на работу, в школу, приносил и ученикам на уроке читал. Преподавал я историю в старших классах, а не литературу, и чтение стихов было не совсем по делу. Я приходил в класс и, вместо объяснения нового материала, доставал из портфеля тетрадочку, раскрывал наугад и начинал читать вслух:
 В глуши коленчатого вала,
 В коленной чашечке кривой
 Густая ласточка летала
 По возмутительной кривой.
 Ученики ничего не понимали и только недоуменно переглядывались. В другом же стихотворении
 Туда, где роща корабельная
 Лежит и смотрит, как живая,
 Выходит девочка дебильная,
 По желтой насыпи гуляет.
некоторые девочки принимали слово «дебильная» на свой счет и обижались.
 До сих пор, время от времени, я предпринимаю попытки чтения вслух стихов Еременко своим знакомым. Результат примерно такой же, как более десяти лет назад, в период моего учительствования. Послушайте и вы, честное слово, в последний раз.

 Что с того, что я не был здесь целых одиннадцать лет?
 За дорогой осенний лесок так же чист и подробен.
 В нем осталась дыра на том месте, где Колька Жадобин
 у ночного костра мне отлил из свинца пистолет.

 Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване,
 там невеста моя на пустом табурете сидит.
 Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
 и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.

 Я там умер вчера, и до ужаса слышно мне было,
 как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
 и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
 лошадиная сила вращалась, как бензопила.

 Пышных проводов и глупых гулянок по поводу предстоящего отъезда мы устраивать не стали. Даже не стали никому говорить. Получится – потом узнают, а нет – к чему лишние разговоры. Единственное исключение – я ездил к родителям. Попрощаться. Это будет последняя встреча с отцом. Он умрет через три года в возрасте шестидесяти лет. В тот день я не смог утром поехать на работу – у моего автомобиля неожиданно полностью разрядился и даже осыпался на короткое замыкание вполне исправный до того аккумулятор. А через несколько часов из России позвонит брат и скажет, что сегодня утром умер отец. Остановилось сердце.
 Более трех тысяч километров разделяли меня с севшим аккумулятором и моих родственников, оплакивающих так рано ушедшего хорошего человека, у которого было много друзей и просто не могло быть врагов. Царство ему небесное!

 В день моего отъезда у дочери было хорошее настроение. Она твердо знала, что скоро поедет к папе в другую страну, где ее ждет новая, интересная жизнь. Я тоже в это верил. К сожалению, из огромного числа возможностей чаще всего реализуются самые неблагоприятные.
 Мы с женой проводили дочку в школу- она училась во вторую смену- и поехали в город. Побродили по парку, посидели на скамейке перед фонтаном, пообедали в кафе «Солнце» и потихоньку дошли до вокзала. Я вдруг заметил, что выражение печали у нее на лице сменилось на безысходность и отчаяние. Ни она, ни я не знали, куда я еду, в какой стране окажусь, и когда мы снова встретимся. Я сказал ей, что если у меня не получится вызвать ее к себе, то к следующей осени я вернусь. Она не поверила и заплакала.
 Последнее, что навсегда осталось в памяти: она стоит на перроне – скромная серая юбочка, вязаная коричневая кофта, дрожащие от беззвучного плача плечи, текущие по щекам слезы и огромные, потемневшие от горя, глаза. Я стоял в вагоне, прижавшись лицом к оконному стеклу, и тоже плакал.
 Поезд тронулся.
 Лет десять спустя, в небольшой семейной ссоре, жена вдруг вспомнит этот мой отъезд в неизвестно куда и скажет полным обиды голосом:
- Я тебе это никогда не прощу.
 
 В Москве нужно было быстро пересесть в пражский поезд, так что я едва успел в привокзальном буфете купить две банки рыбных консервов и батон. Закупленное продовольствие решил сохранить как неприкосновенный запас на самый крайний случай, а до Праги кормиться в вагоне-ресторане – проесть оставшиеся двадцать восемь рублей.
 В одном купе со мной оказались двое сотрудников, точнее, сотрудник и сотрудница, какого-то «отраслевого издания». Название журнала я забыл – то ли «Столичное свиноводство», то ли «Проблемы внутреннего строительства», то ли что-то подобное.
 Мужчина был молодой, около тридцати, невысокий, широкий, с крупными волосатыми руками и начавшим уверенно расти животом. Женщина, напротив, очень худая, высокая, немного сутулая, чем-то напоминающая покойного к тому времени члена Политбюро Суслова. Определить ее возраст оказалось непросто. Скорее всего, около сорока, но ошибка могла быть на десять лет в любую сторону.
 С попутчиками мне повезло. Во-первых, они оказались приятными и интересными собеседниками, а во-вторых, точнее, даже во-первых, они взяли в дорогу такое количество продовольствия – всевозможных вареных куриц, колбасы, консервов, паштета и прочая, и прочая – что ходить в вагон-ресторан мне уже было не нужно. Чтобы не совсем чувствовать себя нахлебником, я покупал на всех троих чай у проводника.
 С нами ехала еще одна женщина лет тридцати пяти. Она вышла замуж за чеха, работавшего у них на заводе, и теперь переезжала к нему, с огромным количеством сумок и чемоданов разного размера. На ПМЖ – как пишут чиновники в своих документах. Наших разговоров о последних публикациях в «Новом мире» и «Знамени» она поддерживать не могла и почти все время проводила в соседнем купе.
 Сотрудники отраслевого журнала (кажется, он все-таки назывался « Мелиорация и ДОСААФ ») собирались изучать в Праге зарубежный опыт. Подобные командировки хорошо дополняли не слишком развитый в советское время иностранный туризм. Конечно, приходилось ограничиваться, в основном, соц. странами, но зато за казенный счет. Как стали говорить несколько позже: «Халява, сэр».
 Я вызывал у них интерес тем, что уклонялся от ответа, куда и зачем еду. Честно говоря, точного ответа я и сам не знал. Часа за два до прибытия в Прагу мой попутчик не выдержал и сказал:
- Ну вот, мы почти и приехали. Скоро разойдемся по своим дорогам и никогда не встретимся. Может, на прощанье откроешь свой секрет?
- Да нет никакого секрета, - ответил я смущенно. - Я - лицо без гражданства, еду на Запад, а где остановлюсь – сам не знаю.
 На лицах у обоих моих попутчиков появилось разочарование, словно я их в чем-то обманул. Кажется даже, они подумали, что зря меня кормили всю дорогу. Скучно, когда пропадает таинственность.
 К сожалению, я на самом деле забыл и название теперь уже вряд ли существующего журнала, и имена моих интеллигентных попутчиков. Может, вы вспомните – середина мая тысяча девятьсот девяносто первого года, поезд «Москва – Прага», на верхней полке одного из купе лежит какой-то парень, читает полученного от вас «Николая Николаевича» и смеется так, что вы начинаете за него опасаться – или он от смеха вывалится вниз и, при его немалом весе, серьезно пострадает, или же ему будет плохо прямо там, на полке, и придется искать врача.
 Я радостно машу рукой в случайно направленный на меня объектив телекамеры и говорю им спасибо за вкусные московские харчи и за то вежливое любопытство по отношению ко мне, которое было приятнее гусиного паштета.
 Но если это и произойдет, то много лет спустя, а пока мы подъехали к Чопу, с интересом понаблюдали за сменой колес в поезде на узкоколейные и медленно въехали в пограничную зону. Советских пограничников традиционно опасались, ставя почти в один ряд с кагебешниками. Вот и сейчас все засуетились, зашебуршились, как мыши. Меня даже попросили на минуту выйти из купе, чтобы что-то где-то спрятать. Мне скрывать было нечего, но я тоже занервничал – частично из-за документов, частично
из-за общей атмосферы.
 И напрасно. Таможенный досмотр прошел быстро, корректно, а мое «Удостоверение лица» вызвало у проверявшего лейтенанта лишь презрительную усмешку.
 Поезд перекатил на чешскую сторону. Что произошло дальше, было для меня совершенно неожиданно. Сначала – грубое и хамское обращение чешских пограничников с теми, у кого был советский паспорт, в том числе и со мной. Чехи чувствовали наступавшее освобождение и, скорее всего, бессознательно мстили бывшему «старшему брату» за десятилетия унижений. Но главный сюрприз был даже не в этом. Нашу тихую, неразговорчивую попутчицу, ехавшую к мужу-чеху, отказались впустить на территорию Чехословакии.
- Как! – возмутилась было женщина, - Вот – приглашение, вот – виза, я к мужу еду.
- Смотрите, - сказал чешский пограничник, - на Вашем приглашении такая печать (он показал пальцем на большую синюю печать в ее приглашении), - а нужно такую, - он снова ткнул пальцем, на этот раз в мое приглашение, которое всё еще держал в руке.
На моем листке печать была в два раза меньше и другого цвета. «Ай да московский парень – на самом деле не обманул», – подумал я и облегченно выдохнул. Последние две минуты я не только не дышал, но даже сердце уже не билось.
- Берите Ваши вещи и выходите из вагона, - сказал пограничник женщине. – Со следующим поездом Вы вернетесь назад.
- Никуда я не пойду, меня муж ждет в Праге, - мрачно ответила женщина.
- Это Ваши вещи? – пограничник показал на длинный ряд сумок и чемоданов, подготовленных к таможенному досмотру.
- Мои, - ответила она.
 Пограничник выглянул из купе и что-то крикнул по-чешски. Зашли еще двое. Разговаривавший с женщиной пограничник взял ее под руку, двое других забрали багаж. Все было проделано привычно, ловко и равнодушно. Это равнодушие почему-то особенно подавляло.
 Неожиданно женщина сделала резкое движение, освободилась от руки пограничника и закричала: «Не трогайте меня, никуда я не пойду, меня в Праге муж ждет.»
 После этого она села на свое место, вцепилась двумя руками в вагонный столик и заплакала. Двое пограничников вынесли ее багаж на перрон, вернулись, взяли женщину за руки и собрались было тащить ее из вагона, как чемодан.
- Подождите, - вдруг властным голосом сказала интеллигентная сотрудница редакции. Чехи с удивлением посмотрели на нее. – Успокойтесь, пожалуйста, - продолжила она, обращаясь к женщине. - Скажите, где Вас ждет муж, мы ему сообщим, что Вы его ждете здесь. Он позвонит и все уладит. А Вы, - она обернулась к пограничникам, - подождите часов десять, пусть женщина у Вас посидит; если никто не позвонит, отправите ее назад. Я сейчас запишу, как называется эта станция и Ваш телефон.
- Он на вокзал придет. Номер вагона он знает и будет меня встречать, - всхлипывая сказала женщина.
- Не волнуйтесь, все будет хорошо, - успокоила ее неожиданная защитница.
 Пограничники увидели, что разговор окончен, и увели под руки плакавшую и все еще слегка упиравшуюся женщину.
 Было около полуночи. Поезд тронулся, и мы в подавленном настроении легли спать.
 Утром, так же мрачно, мы смотрели, как незнакомые сельские пейзажи в окне сменились городскими. Поезд шел все медленнее и медленнее. Вокзал.
 По перрону к нашему вагону подбежал мужчина с большим букетом цветов и с радостной улыбкой. Мои попутчики подошли к нему и стали что-то объяснять. Я не стал вмешиваться в разговор, прошел мимо, не сказав даже «до свидания». Через зал пражского вокзала я шел со все усиливавшимся стуком сердца. До меня начинало доходить, что я сделал – оказался в чужой стране, без языка, без денег, без знакомых и без возможности вернуться назад. Я вышел с вокзала и здесь, на верхней ступеньке широкой лестницы, спускающейся к тротуару, меня вдруг проняло, что называется, до конца. Нет, в обморок я не хлопнулся, и коленки не подкосились. Но то, что я испытал, можно описать одним коротким словом – шок.


Глава последняя.
Козыри крести-дураки на месте

 Проверенный способ снятия нервного напряжения – вспомнить подходящую по теме глупую шутку или анекдот - на этот раз не сработал. Я сделал глубокий вдох, сбежал вниз по ступенькам и слился с толпой, идущей от вокзала. Метров через пятьсот поток вынес меня на небольшой рынок. Я подошел к киоску, торговавшему винно-водочной продукцией, и постоял несколько минут , изучая цены.
 Свои чекушки «Столичной» я решил продавать процентов на тридцать дешевле, чем в киоске. Сколько просить за часы и утюг - было неясно.
 Дальний конец одного из рыночных прилавков оказался свободен. Я подошел и выставил на него свой товар. Стоявшая рядом пожилая женщина посмотрела на меня, улыбнулась и сказала по-русски:
- Вы из Союза?
- Да! – обрадовался я. – Вы говорите по-русски!
- Я – русская, - ответила она, - уже тридцать с лишним лет здесь живу.
- Везет Вам, - искренне сказал я.
- Почему же мне везет? – удивилась женщина. – Я уже старая, а жизнь везде одинаковая. Работать нужно, денег не хватает... Ну покажи, что привез, - она сменила тему.
- Не много. Водка, утюг складной и вот еще часы женские.
- Так, утюг я у тебя, пожалуй, куплю. Дочери на дачу. Не очень он мне и нужен, просто помочь хочу. Водку мы тоже сейчас продадим, - она окликнула молодую пару богемного вида, продававшую картины за соседним прилавком.
 Девушка в узких, плотно облегающих джинсах и просторном свитере быстро подошла к нам, поговорила с женщиной по-чешски, не торгуясь купила одну чекушку водки и убежала к своему длинноволосому другу. Он тут же открыл бутылочку, сделал осторожный глоток, важно кивнул и вернул ее девушке. Девушка тоже глотнула «из горла», отдала остаток парню, подошла ко мне, купила остальные две чекушки и что-то сказала женщине.
- Она спрашивает, нет ли еще, - перевела та.
- Нет, - ответил я и посмотрел на длинноволосого: первую чекушку, уже пустую, он поставил на прилавок рядом с картинами.
Стоять здесь дальше с одними часами было как-то неловко.
- Может, Вы у меня часы купите? - спросил я у женщины.- Смотрите, какие красивые, и отдам недорого.
- Зачем они мне, - пожала та плечами.
- Спасибо большое, Вы мне очень помогли, - с чувством сказал я, затем положил часики в карман, взял сильно полегчавший дипломат и медленно пошел смотреть красавицу Злату Прагу. Спешить было некуда.

 К вечеру усталость, жажда и голод заставили меня вернуться на вокзал. Я купил там литровый пакет молока и пошел искать укромное место – раскрыть банку консервов посреди зала было как-то неловко. Немного помотавшись по задворкам, я, наконец, нашел закуток с каменной стеной с одной стороны, деревянным забором с другой, железнодорожной насыпью с третьей и пустырем с четвертой. Здесь, спрятавшись от всего мира, я съел первую банку консервов, погрыз окаменевший за три дня батон и выпил полпакета молока. Жить стало легче.

 Уже давно стемнело, а я все сидел, прислонившись спиной к холодной каменной стене, пока совсем не замерз. Нужно было возвращаться на вокзал и что-то предпринимать.
 На вокзале я подошел к огромной, в полстены, карте Чехословакии с нанесенной разными цветами схемой железнодорожных путей. Минут пять я стоял перед ней и, наконец, решился – покупаю билет до Железной Руды, оттуда три километра до немецкой границы, а там видно будет.
 Билет купить оказалось непросто – девушка в кассе демонстративно отказалась понимать русский язык. Я встал в очередь в другую кассу, составил пару предложений по-английски и без проблем купил билет. Как я заметил, это было нормой – хамить русским и прогибаться перед иностранцами, говорившими по-немецки или по-английски.
 «По-русски – только с русскими,» – решил я. Потом подумал и сообразил, что устанавливать контакт с живущими здесь русскими тоже не самое безопасное занятие. Днем, в городе, я видел несколько русских, торговавших на рынке ( не на том, где был я, а другом, большом ) всякой всячиной. Вид у них был уголовный. Меньше говори, больше слушай – правило универсальное. А уж если что нужно спросить – ломаный английский здесь лучше правильного русского.
 Поезд на Железную Руду уходил рано утром, и я поднялся в зал ожидания на второй этаж – отдохнуть и подремать. Около полуночи появились несколько полицейских и стали проверять документы. От страха я покрылся испариной. Почему я стал так бояться полицейских – не знаю. Виза у меня не фальшивая. Билет на утренний поезд, дающий право спокойно сидеть и ждать, тоже имелся.
 Пока я себя так успокаивал, один из полицейских уже дошел до меня, вежливо улыбнулся, прошел мимо и спросил документы у сидевшего через два места парня в джинсах с рюкзаком. Это первый случай, когда мой типаж сработал так, как мне бы хотелось. Розовощекий, с несколько избыточным весом, в кожаном плаще, с «дипломатом» и при галстуке – больше всего я был похож на чиновника средней руки. Вообще-то, плащ не кожаный, а дермантиновый, но импортный, югославский, и единогласно признавался кожаным. Сшит он был в то короткое золотое время, когда Тито уже умер, а югославы еще не успели передраться.

 Утром я погрыз немного батон, допил молоко и сел в поезд на Пльзень. В Пльзени благополучно пересел со скорого на региональный, но до Железной Руды доехать не получилось. На каком-то участке дороги нужно было выйти из поезда, пересесть на автобус, проехать километров двадцать, а дальше - снова поездом. Все это я выяснил, когда из вагона меня выгнали, а автобус уже ушел.
 Следующий приходил через два часа. Погода хорошая – тепло, солнышко. Я посидел немного на скамейке у вокзала, потом решил попытать счастья на автостопе. Повезло сразу. Остановилась новенькая «Шкода-Фаворит», и на мои слова, произнесенные с максимально английским акцентом, - «Железна Руда?» - шофер согласно кивнул в ответ. По дороге выяснилось, что по-английски он не говорит, зато знает немного русский. Мы разговорились. По профессии он шахтер, «Шкоду» купил недавно и очень ей гордился. В Союзе был один раз в Донецке, в командировке. Впечатления остались самые лучшие: работали мало, гуляли много. И вообще, этот последний, встреченный на территории Чехословакии, чех был первым, кто ничего не имел против русских. На волне его положительных эмоций я тоже разоткровенничался, сказал, что из СССР уехал навсегда, где остановлюсь – еще не знаю. Пока еду в Германию, а там, может быть, дальше.
- Дальше – не надо. В Германии хорошо, - сказал чех.
- Чего же там хорошего? – спросил я.
- Всё хорошо. Много денег, порядок. Увидишь.
 Чех тоже ехал в Германию по каким-то своим делам. В нескольких километрах от границы он остановился.
- Не хочу проблем. Полиция, граница. Понимаешь.
 Я понимал и оставшийся путь прошел пешком.

 У контрольно-пропускного пункта стояла небольшая очередь из пяти – шести легковых автомобилей. Над двумя первыми наклонились пограничники и проверяли у водителей документы. Я с независимым видом прошел за их спинами и вышел на нейтральную полосу. Полоса была широкая, метров в двести, а, может, мне просто так показалось. Я шел спокойно и прямо, не спеша и не оглядываясь, и холодный пот тек по ложбинке спины вниз. Без всяких шуток – я ждал автоматной очереди.
 Около пограничной будки на немецкой стороне стояла деревянная скамейка. Из последних сил я дошел до нее, сел, откинулся на спинку и вытянул ноги. Будка закрывала меня от пограничников, и несколько минут я мог сидеть и думать, как пройти мимо, и можно ли вообще пройти. Тут мне снова улыбнулась удача – с немецкой стороны прямо к будке подъехал автобус, и из него высыпала орава ребятишек. Они окружили пограничников и загалдели, как на большой перемене. Не совсем привычные к такому гвалту, пограничники закрутили головами, пытаясь разобраться в ситуации. Я понял, что мне можно идти, и смешался с толпой. Опять сработал типаж – я выглядел учителем среди учеников. В этой привычной для меня роли я прошел мимо пограничников, вышел из галдящей кучи и, не оглядываясь, зашагал по дороге.
 Я был на свободе, на Западе, в Германии.

 О том, что количество свободы измеряется количеством денег на твоем счету в банке, мне еще предстояло узнать.

 Метров через пятьдесят дорога огибала небольшой холм и делала поворот вправо. Я остановился и посмотрел назад – границу за холмом уже не было видно.
 «Ну вот, я и за бугром», – подумал я и поднял руку для автостопа. Первая же машина – старенькая спортивная «Тойота» - притормозила.
- Мюнхен? – спросил я.
- Найн, Реген, - ответил молодой парнишка за рулем.
Что такое «Реген» я не знал, но «Тойота» ехала в направлении «от границы», и, значит, нам было по пути.
 Ощущение только что совершенного подвига переполняло меня. Я повернулся к парнишке:
- Ай`м фром Совьет Юнион.
- Оу, - вежливо ответил он.
- Я остаюсь на Западе, - сказал я по-английски.
Парнишка напрягся, а улыбка исчезла.
- В Германии остаться очень трудно, - сказал он на хорошем английском , потом добавил еще что-то, но так далеко мои знания языка не простирались, и я ничего не понял.
 Одно было ясно – я не Щаранский с Солженицыным, и моему приезду радоваться здесь никто не будет.
 Чтобы снять возникшее напряжение я достал непроданные часики и протянул их парнишке.
- Бери, подарок.
Он с удивлением посмотрел на меня и, видимо, решил, что что-то не понял.
- Бери, подарок, - повторил я.
- Спасибо, - несколько смущенно сказал парнишка и взял часики.
Через пару минут он снова достал их из кармана и принялся разглядывать. Даже к уху приложил, проверить, как тикают.
- Хорошие часы, о`кей, - сказал я, чем еще больше его смутил.
Пару лет спустя я уже знал, что подобные часы-браслет стоят не меньше ста марок, и такие подарки здесь делают только близким людям по важному поводу.
 Реген – маленький городок в горах, километров тридцать от границы. На съезде с главной дороги парнишка притормозил, выпустил меня, приветливо помахал на прощание рукой, свернул направо и укатил рассказывать друзьям про странного русского, плохо говорящего по-английски и делающего дорогие подарки.
 Я «голосовал», пока не стемнело. Водители из проезжавших машин смотрели на меня с недоумением и не останавливались.
 «Нужно искать, где переночевать, сегодня уже никуда не уедешь», - решил я и стал думать, что предпринять. Собственно, и думать-то было нечего, возможностей две: первая – идти в город и искать вокзал, но тогда я стопроцентно попадал в полицию. Вторая – в десяти метрах от дороги начинался сосновый горный лес – там и переночевать. К сожалению, я не знал, что ночью в середине мая температура в горах опускается ниже нуля.
 Когда совсем стемнело, я зашел в лес метров на пятьдесят – приходилось идти круто вверх – и нашел сухое место под сосной, рядом с пеньком, который не давал мне съехать вниз. Достал последнюю банку консервов и каменную четвертинку батона. Поужинал. У батона смог отгрызть только то, что удалось размочить в масле от консервов. Остаток убрал на завтрак. Очень хотелось пить. Последний раз я пил пятнадцать часов назад – молоко на вокзале в Праге. Ничего, сегодня так усну, а завтра найду где-нибудь воду, напьюсь и размочу остаток батона.
 Я на часок задремал и проснулся от холода и рева мотоциклов внизу на дороге. Вероятно, там проходили какие-то ночные гонки, и вой высокооборотных моторов я слышал всю ночь. Но к этому можно было как-то привыкнуть, к холоду – нет.
 Часа через два температура упала так, что когда я ворочался, хрустели льдинки. Чтобы совсем не замерзнуть до утра, я снял плащ, завязал узлом рукава, застегнул все пуговицы, достал из дипломата и одел под костюм все рубашки, сложил в несколько слоев полотенце, положил его на голову и сверху, как чехол, натянул плащ. Полотенце заткнуло горловину и утеплило конструкцию. Затем положил дипломат около пенька и сел на него, поджав ноги. Получилось что-то вроде палатки. Мешал только кусок батона – единственный твердый предмет в дипломате. Самое ценное – тепло выдыхаемого воздуха – терять было нельзя, и выдох я делал себе за пазуху – под лацкан пиджака. Так и просидел свою первую ночь на Западе, мечтая иногда о несбыточном – бокале горячего чаю с лимоном – иногда о вполне реальном – паре больших картонных коробок, которые лежали позади большого плоского здания на окраине Регена.
 С рассветом я уже стоял на дороге и протягивал руку к каждому проезжавшему автомобилю. Но удачи не было. Примерно через полтора часа на дорогу, метрах в пятидесяти от меня, вышли два толстых и усатых немца рабочего вида. Не прошло и трех минут, как около них остановился микроавтобус. Пока немцы усаживались в него, я успел подбежать.
- Плиз,...- начал было я, но последний немец обернулся, что-то гаркнул, грубо толкнул меня в плечо и захлопнул дверку.
 Так, еще один урок. Не суйся, куда тебя не просят. Несколько минут я переживал унижение. Потом вздохнул, расправил плечи, огляделся по сторонам и понял, наконец, причину неудачного «голосования»,- дорога проходила чуть выше Регена, и я стоял не на выезде, а на въезде. Выездом этот перекресток тоже был, но в другую сторону, к границе.
 Несколько километров быстрым шагом помогли согреться, но пить захотелось еще сильнее. На «автостопе», как на рыбалке: выбрать правильное место – гарантия успеха. Уже через пятнадцать минут у меня «клюнул» шикарный новенький «Опель-Омега». Водитель, по виду – молодой бизнесмен, сидел за рулем в рубашке. Пиджак на плечиках мотался над задним сиденьем. На английском он, к счастью, не говорил, только на немецком, французском и итальянском. «Ну вот, доеду до Мюнхена без глупых разговоров- в тепле и тишине»,- подумал я. Тепла было с избытком: я сидел, как капустный кочан, в плаще, пиджаке и трех рубашках. Но тишины не было – после того, как выяснилось, что цель поездки у нас совпадает, а знание языков – нет, водитель включил радио и с интересом слушал какой-то разговор на немецком. Пару раз даже рассмеялся. «Неужели и я когда-нибудь все это буду понимать?» - тоскливо подумал я и решил до Мюнхена подремать: хорошо, тепло, попить бы еще чего-нибудь. Но подремать не пришлось. «Омега» вышла на автобан и набрала двести километров в час.
 Я сам много ездил, особенно на мотоцикле, и привык считать скорость сто километров в час очень быстрой, а больше ста двадцати – просто неразумной. Сейчас же было что-то новое: ощущения высокой скорости, а, тем более, опасности не было вообще. Мягко и плавно покачиваясь, мы летели по автобану, обгоняя старенькие «Асконы» и пропуская вперед «Порше» и седьмые «BMW». Последнее меня особенно поразило. Как это можно - обгонять автомобиль, мчащийся со скоростью двести километров в час?! Причем, обгонять как-то равнодушно и спокойно, без эмоций. Кажется, я- единственный, кому эта гонка была интересна. «Дикарь в цивилизации» – нет, так оскорбительно, лучше по-другому: «я в Будущем». Пару недель спустя я скажу одному новому знакомому: «Мы попали со свиной рожей в калашный ряд, и нам эту рожу начищают».

 До Мюнхена мы доехали быстрее, чем я ожидал. Где-то на окраине «Омега» притормозила на светофоре, и водитель показал рукой, что можно выходить. Покидать теплый и комфортабельный салон не хотелось. Я вежливо улыбнулся, сказал «сэнк ю» и поспешил выйти до того, как на светофоре загорится зеленый.
 На перекрестке я огляделся. Жилой район, невысокие дома. Куда идти и что делать дальше – не знаю. Для начала решил шагать прямо – в том направлении, куда укатила «Омега». Километра через полтора дома кончились, впереди был выезд на автобан. Я повернул назад, дошел до знакомого перекрестка и оттуда повернул направо. Через несколько сот метров дома снова кончались, начиналось поле. Вдали, за полем, были видны высотные здания индустриального типа. «Что такое? Где же Мюнхен?» – ничего не понимая, я снова повернул назад, пересек ставший почти родным перекресток и пошел дальше в единственном оставшимся неисследованном направлении. И, разумеется, через пару километров вышел на окраину. Мистика какая-то! До сих пор не знаю, где я был, что это было и почему.
 Я медленно побрел назад. Куда идти? Что делать? Даже людей на улице не было. Наконец, около одного из домов увидел немца, аккуратно вытряхивающего коврики у своего «Гольфа». Я перебрал в уме весь свой словарный запас немецкого. «Хенде хох» и «Гитлер капут» совсем не подходили. Еще я знал «цурюк», но не помнил, что это означает. Вдруг меня осенило. Я быстро подошел к сосредоточенно работавшему щеткой немцу и громко сказал:
- Полицай?
Немец вздрогнул и обернулся.
«Вэа из, - начал я по-английски и закончил по-немецки: - Полицай?»
- Полицай? – переспросил немец и добавил, тоже по-английски, - двести метров прямо, с левой стороны.
 Действительно, метров через двести я увидел круглую зеленую вывеску с надписью «Polizei» и большую стеклянную дверь под ней.
 С секунду поколебавшись, я вошел. Внутри было пусто – ни людей, ни мебели. Только приемное окошко у противоположной стены. За ним сидел мужчина средних лет в зелено-коричневой форме и что-то сосредоточенно писал. Я подошел к этому окну и сказал по-английски самое главное, давно сжигавшее меня изнутри слово:
- Воды!

 
 
Эпилог

 Мне казалось, что так начинается свобода, но впереди были многие годы ограничений, унижений, тяжелой физической работы. Откуда мне было знать, что по закону о беженцах мне будет разрешено отъезжать только на расстояние не превышающее тридцать километров от места прописки. Или что имею право лишь на примитивную работу по найму, да и то, если на это место в течение месяца биржа труда не найдет немца.
 Как-то вечером жена неожиданно расплакалась.
- Что случилось? – испугался я.
- Мы так и доживем здесь свой век: ты – грузчик, а я – уборщица, - ответила она и вытерла слезы.
 Мне проще – я деревенский, крепкий мужик. А она окончила хорошую школу с золотой медалью, красный диплом не получила только потому, что один выживший из ума старик заявил, что студентка-мать – это преступление и поставил ей тройку на одном из экзаменов на третьем курсе, исходя не из ее ответа, а из того, сколько раз за семестр она осталась на лекции слушать его бред, а не убежала домой, кормить грудного ребенка. С кафедры его не увольняли по уважительной причине – ветеран войны.
- Все будет хорошо, - ответил я и тоже проглотил комок в горле. Старею, стал сентиментальным и слезливым.
Прошло еще несколько лет. Если что и меняется, то очень медленно и не всегда к лучшему. Но я знаю, правильность принятых решений часто зависит от усилий по их выполнению. Мы стиснули зубы, немного наклонились – так легче тянуть лямку – и идем вперед. Жизнь продолжается.


Декабрь 2001