О чем молчал дед Ничипор

          О том, что дед умер, я узнала только через полгода. Дед он мне был вовсе не родной, но было в нем что-то очень близкое.
          Выйдет бывало из своей "халупки" (домом назвать было трудно приспособленную под жилье маленькую, метра, наверно, 3 х 3, летную кухоньку), сядет на лавку у входа и сидит. Долго сидит, весь день-деньской. Сидит и ... молчит.
          - Вот-вот, - думала я, - наберусь смелости и поговорю с дедом, о чем он ТАК молчит?
          Только не успела...

          Помню, была школьницей, первый или второй класс окончила, привозили меня в деревню к тетке "пожить". Все было ново и интересно. Лес с грибами, поле с колосьями, которые мы заворачивали в разноцветную фольгу, и получался красивый букетик. А уж грядки с клубникой... казалось, нет им конца и края. До сих пор слышу этот запах ароматной клубники! А какой вкусной была обжаренной на сковороде до золотистого цвета "картопля", которую запивали сладковатым на вкус кислым молоком, даже не запивали, а черпали из миски ложкой.

          Дед был трудяга. Дом в котором он жил с женой, воспитывая детей, оставил сыну, который женился, а сам переселился в эту летную кухоньку. Все хозяйство было на нем, целый день все что-то делал то в сарае, то на поле, и для внуков находил время. Невестка работала в колхозе с утра до вечера, сын - бригадир тоже был целый день на работе. Поэтому Маруся и Иван – мои двоюродные - большей частью были с бабой да с дедом.
          Помню, как однажды дед посадил меня на коня, взял его под уздцы и сделал круг по двору. Счастья-то было девчонке из города покататься на коне! Тут же собравшаяся босоногая деревенская ребятня стала просить деда покатать, да тот сослался на работу...

          Иногда, по вечерам, я осторожно проникала в его "домик". Мне нравилось рассматривать фотографии, которые были собраны, как одна большая панорама, в рамке на стене. Дед мне показывал моего отца, которого я почти не знала, он умер, когда я была маленькой, рассказывал каким он был, затем, как бы извиняясь, спрашивал "пьет ли мамка?" и проводил шершавой ладонью по голове. Потом приносил большую миску клубники и говорил "ешь сколько хочешь". Я ела и никак не могла понять, почему бабушка меня ругала за две-три ягодки, сорванные на грядке, а дед так много дает, что и не съесть!..

          ...После интерната опять приехала в деревню. Захотелось увидеть тетю, крестного. Шла от автобусной остановки до недалекого хутора и удивлялась: совсем не бесконечные, оказывается, были клубничные грядки, и не таким бескрайним поле...

          Дед с пустой корзиной шел навстречу, увидев меня, прищурился, с минуту помолчал, а потом так неуверенно: "Дунькина?" (Евдокией звали мою мать). Помолчав немножко в ответ на мой кивок, проговорил: "Приехала. Вот и хорошо, и поживи". Я прильнула к его морщинистой, заросшей щетиной щеке и подумала, что только один ты, дед, наверное, и будешь мне рад.

          Из дома вышла тетка с мужем, проговорив что-то очень быстро и нараспев, посетовала, что нечем угостить... И мне вдруг захотелось догнать деда, который уже исчезал за дорогой, сесть на траву у обочины дороги и говорить, говорить, говорить... А еще очень хотелось плакать... Как хочется теперь... От того, что не успела сказать деду, как радовалось мое сердце при встрече с ним, как сожалею, что не успела узнать о его жизни, о том, что он любил, о чем думал, что переживал и о чем ТАК молчал, глядя по вечерам на небо, красное от заката солнца, или серое от находящих на него дождевых туч...

          Теперь-то я знаю, что так молчат - о самом главном. Когда, созерцая земное, суетное и проходящее, ум устремляется к небесному. Тогда вот ТАК и молчится… И молчать так может только человек с чистой душой, иначе не будет такого смелого взгляда в Небеса.

Ольга РОЛИЧ, г.Брест.