Красота внутри психо

Бульвар Сент-Рапир - I

- Добрый день.
- Добрый.
- Хотите женщину?
- М-м, нет.
- Вы не хотите женщину? Весьма подозрительно.
- Ну что вы! Женщину то я хочу. Но сейчас момент несколько этически не приемлемый.
- Отлично. Значит, вы хотели бы мою жену?
- Увольте!
- Позво-ольте. Разве мою жену и женщиной назвать нельзя?!
- Ну что вы!
- Значит, таки хотите!
- Ну, м-м… если мыслить с точки зрения потенциально возможного желания, как биологического явления разум…еет… …
Именно в этот момент господин Карльён получает серебряным канделябром в лоб от господина Андреева. Затем в левое ухо, плечо и еще дважды в нос. Уничтоженный благородным металлом он падает и бьется головой о рояль.
Еще во времена Платона драка среди философов часто находила себе мотив внутри логических парадоксов. И вот сейчас господин Карльён лежит на мягком ковре и рассуждает о том, что логическое заключение не может строиться путем слития фактов частных и общих. В то время как оскорбленный господин Андреев дрожащими от возбуждения руками, перебирает твердые предметы в поисках подходящего орудия действий. Остановив свой выбор на Вьето (спящем коте) и счетши его наиболее дерзким и трагически жестоким, он берет кота за задние лапы и решительным шагом направляется в сторону господина Карльёна.

Ученый проспект Гаргантюа - II

Этим ничем не примечательным утром профессор Уокерман как всегда шагал по проспекту Гаргантюа, оставляя за собой стройные ряды уличных фонарей.
Профессор очень опаздывал на последний поезд, отбывающий в Орингтон, и потому изрядно нервничал. Ведь теперь ему придется сосредоточиться лишь на тротуаре и ширине шага. Теперь ему не удастся взглянуть на небо, которое утром прекрасно как никогда. Или послушать Патрицию, которая по привычке поёт утром старые арии. Невозможным представляется так же кормление мармеладом очаровательного кота мадам Ирнской, который хронически волновался при виде профессора и вместо того чтобы мурлыкать мяукал.
А все по вине проклятых зябликов, что жутко храпели утром. Вообще, Уокерман очень приличный человек и при иных обстоятельствах никогда бы не стал будить спящих на карнизе зябликов, но так по-свински храпеть – невыносимо! Местом, где профессор пил утренний кофе был большой балкон, немного выступающий впереди общей конструкции. Когда утром солнечные лучи насквозь пронизывали желтые стекла балкона, он загорался, словно огромный сияющий янтарь, отбрасывая невообразимые желтые тени и производя тем самым неизгладимое впечатление чуда. Но сегодня всё очарование рассвета и аромат свежего кофе пали прахом при нелепом храпе нескольких зябликов.
Птички, разумеется, обиделись и хором обгадили выходящего из дому профессора. Чтобы сменить галстук в полоску на галстук в клеточку, понадобилось минут десять, никак не меньше.

Теперь стройная улица из каменных домиков и высоких ив осталась позади. Уокерман стоит возле стеклянного купола станции и дышит вслед уходящему поезду. На пустыре дует ветер, нежно перебирая желтые литья кленов, а заодно и всклокоченную шевелюру профессора, который молча проклинал несчастных птиц. Он опоздал! Впервые за свою карьеру он не придет на семинар и студентов отпустят по домам. Очевидно, он не успеет и на второе занятие, хотя вполне возможно успеет на лекцию, что начнется часа черед три.
Расстроенный и подавленный Уокерман стоял на гранитных ступенях, с каждой минутой теряя уважение к себе. И вдруг профессора захлестнуло волной нового чувства. Первое мгновение он не смог осознать это чувство, так как слишком давно не испытывал ничего подобного. Единственное, что он почувствовал так это то, как сердце стало меньше и умолкло, как кровь в холодных венах застыла, и ветер вокруг стал чужим, свистящим. Профессор резко обернулся. Откуда-то с запада двинулась невидимая стена, сплетенная из тьмы и неизвестности. Тут он понял. Ему страшно.
Уже двадцать с лишним лет Уокерман ездил на работу поездом. Он садился в глубокое бархатное кресло и читал газету, которая еще хранила запах типографской краски. Он даже в окно никогда не смотрел, потому и не знал что там. Раньше это был просто путь, который надо переждать. Утренние двадцать минут в поезде за чашкой кофе и прессой. Может быть болтовня с милой проводницей или игра в шахматы. Не более того.
Сейчас - иначе. Впереди одинокие рельсы и высокие ели; однообразные облака и крики дикой кукушки, отдающие зловещим эхом, словно в пустой комнате. Тут Станислав Уокерман понял, что не помнит, когда в последний раз оказывался один в пустой комнате или кромешной тьме. Сейчас это казалось ему важным чрезвычайно. Кто его знает, что там впереди? Господи! Да, что там может быть? Оберфюрер СС, который специально воскрес с целью изловить старого еврея? Бред, конечно.
Смелым шагом скептика профессор двигался вдоль рельсов. С каждым пройденным метром мрачные мысли испарялись, а на смену приходили радужные и цветные фантазии. Ведь он – ветеран академического и умственного труда идет по рельсам в родной университет, чтобы преподать кое-кому урок! Пусть и обгаженный сонными зябликами.

***

Чем глубже профессор погружался в собственные мысли, тем меньше он думал о рельсах. Вскоре щебень под его подошвами осторожно обратился в широкий проспект. По флангам медленно начали вырастать кирпичные домики и аккуратно подстриженные деревца. Уокерман очень удивился, обнаружив новую улицу. Прежде он был уверен, что экспресс идет сквозь еловый массив и только сквозь него. А здесь аллеи, витрины, все те же фонари и вот - колокольня. Перемещаясь от одного домика к другому, он пытался отыскать табличку с названием улицы. Но все тщетно.
Вскоре профессора обуяло чувство первооткрывателя. Вдруг он и вправду открыл новую улицу, где живут люди? Вполне возможно и то, что во время прокладки железнодорожного полотна здесь и не было ничего. А теперь эта земля освоена и застроена. Стиль построек так же неизвестен. Это вам не какой-то пуританский городок, никакая-то там деревушка в готическом стиле, это нечто новое!
Но одна деталь заслуживала особенного внимания – ярко фиолетовые грибы с желтыми пятнами росли по обеим сторонам неизвестной улицы. Грибы оказались высокими, примерно по колено профессору. И таких грибов было огромное количество. Уокерман выдвинул две теории по этому поводу. Первая состояла в том, что грибы из романа Уэллса и землю захватывают марсиане, а вторая говорила о том, что у него внутри женская сущность, о которой в своё время писал Кэрролл. Но так как профессору совсем не хотелось быть Алисой Лиддел, он предпочел думать, что грибы – это лишь генетически-агрономические изыскание местных крестьян.
Кроме того, в одном из переулков оказался театр драмы под зловещим названием «Зрелище», а рядом хлебная лавка. Очевидно, этот закоулок служил для того, что бы каждый среднестатистическим римлянин мог удовлетворить здесь все свои потребности разом.
Холодное дуло карабина уставилось в толстую шею профессора.
- Сюрреалист?
- Н-нет… - Неуверенно промямлил оторопелый профессор.
- Лицом ко мне! – Скомандовал голос.
Уокерман повернулся и увидел перед собой невысокого человечка в коричневом комбинезоне и серой майке. Лет ему было около пятидесяти или больше. Весь выпачканный, с лысиной на голове и красной еще не зажившей ранкой возле нижней губы, которая создавала впечатление того, что у старика изо рта идет кровь.

***

Прошло двадцать минут, за которые профессора успели привести к баррикаде и снабдить некоторой информацией по поводу происходящего вокруг.
Улица была перекрыта школьными партами, диванами, тумбочками и даже кресла зубного нынешнее ополчение не пожалело. Со стороны это напоминало линию обороны. Казалось, местные партизаны ждали какого-то нападения с фронта и всеми силами готовились отразить его. Всюду суетились люди. Правда вооружены они были слабо – штук шесть карабинов, пять слабеньким кольтов и так, по мелочи: вилы, ножи – для ближнего боя.
- Я же вам говорю, здесь вот уже двадцать пять лет ходит утренний поезд по университетской линии. Вот прямо по этой улице.
- Когда они придут вы должны быть готовы. – Все твердил начальник обороны.
- Господи помилуй! Кто они?
- Сюрреалисты.
Этот разговор уже изрядно надоел профессору. Он поднялся с кресла, что стояло прямо посреди улицы. Вокруг росли все те же грибы. К общей картине добавились лишь полотна Дали, которые почему-то висели на внешних стенах домов и телеграфных столбах.
Начальник обороны трагически взмахнул руками.
- Как видите, мы проигрываем. Вся улица скорее сгинет в их проклятой красоте! Останьтесь с нами, профессор, нам так нужен ученый, который будет разрабатывать новые виды борьбы с убогим искусством.
- Я не могу! – Он на мгновение задумался. – Конечно, у меня есть дела гораздо более важные. Вот например, сегодня я непременно должен присутствовать на лекции по детской сексуальности.
В этот момент мальчик, сидящий на высоком комоде, закричал:
- Они идут! Все занять свои позиции!
Начальник охраны встрепенулся и театральным движением перезарядил ружьё. Люди вокруг рассредоточились по огневым точкам. Женщины и дети спрятались в своих домах. Из-за горизонта показался не стройный отряд. Чтобы было лучше видно, профессор подбежал к одному из огневых рубежей и, выхватив из рук какого-то оборванца бинокль, увидел врага в лицо.
Создания те оказались действительно кошмарны. Их тела были исковерканы: слева от кричащего дерева плелась тварь с глазом, вросшим в ладонь, вместо лба у него алое сердце, а пальцы заменены бесконечно длинными коленями. И вся его форма расплывалась за измерения реальности, отовсюду выступали неправильные углы,… а голоса. Голоса их проникали в самую душу. И каждый среди них был таков. Человек-ресницы, человек-шар, человек-тетраедр. Были даже существа похожи на каркас недостроенной церкви. Уокерману стало так противно, что захотелось взять ружьё и искоренить уродов с лица земли. Всех до одного. Еще раз взглянув в бинокль, он увидел, что этих существ окружает еще более мерзкая и неестественная обстановка, чем они сами. Шли они по раскаленным докрасна фиалкам, облака несколько надтреснуты и обросшие карим папоротником. А по периметру пешего строя ковыляли три твари цвета сентября.
Однако вместо того, чтобы драться Уокерман бросил бинокль и тот звонко ударился о асфальт. Отвернувшись, он бросился бежать к ближайшему убежищу. Спустя некоторое время он заметил старика. Тот махал рукой, обозначая укрытие.

***

Андреев поливал цветы. И только он собирался полить герань, как заметил занимательную вещицу. Сорняк, росший рядом с геранью, стал больше чем сам цветок. Недолго думая, философ вырвал цветок и с чувством полил сорняк.
Уокерман оказался в небольшой подвальном помещении двухэтажного коттеджа, что стоял в метрах пятидесяти от баррикады. Вокруг уют и тепло. Всюду книги.
- Но какого черта им надо? Что за зло их так исковеркало? – Интересовался профессор, чуть успокоившись. В ладонях его покоилась теплая чашка ароматного чая.
- Это они сами с собой сделали. – Отвечал философ. - Это все проклятый сюрреализм, понимаете профессор, о чем я пытаюсь сказать?
- Ну… я..
- Вот я и говорю: они считают, что это красиво. – Андреев взял чайничек и подлил Уокерману свежего чая. В воздухе запахло бергамотом. – Видите ли, новое искусство! Вы посмотрите на эти грибы или полотна… - скоро улица полностью попадет под влияния сюрреализма. Эх, это все власть ассоциаций и символов. Скоро реальность потеряет для них какое бы то ни было значение. Они всюду тащат своё искусство! Новую красоту! Оглянитесь вокруг, - здесь одни старики! Вся молодежь переметнулась в неправильный лес.
Уокерман принюхался.
- Простите, мне кажется, дурно пахнет, вы не находите?
- Позво-о-ольте! Это моя библиотека, вы хотите сказать, что я плохой хозяин и у меня воняет?
- Нет, я только подумал, что сюр…
- Мину-у-уточку, вы хотите сказать, что вонь в библиотеке – это не признак плохого тона? Какая же вы свинья!
- На самом деле, я согласен. То есть в общем смысле…
- Ах, вы! Старая тварь!
Философ бросился к шкафчику, где лежал кот Вьето. Он уже был мертв и источал тот самый запах, который почувствовал профессор, но для убийства еще одного хама вполне годился. А впрочем, даже удобнее, тело животного окоченело, стало твердым. Красота!