Великий дворник

Жил-был дворник. Нет, не тот, конечно, что драит лобовое стекло автомобиля, а обычный дворник. Человек. Имя было его Иннокентий Христофорович, хотя все его звали Василь Василичем. Непонятно, почему, но, видимо, так запомнить было проще.
И подметал этот Василь Василич три двора, и за тридцать лет убогой жизни даже забыл, что его заставило стать дворником. Начал придумывать себе особое духовное призвание, да в книжках умных рыться, чтобы подтверждение тому найти. «Я чищу дворы! – кричал с пафосом он тем пьянчугам, что собирались играть в домино за покосившимся деревянным столом. – Я чищу дворы, но это символ другого очищения. Очищения души! Понимаете вы, люди, – души!»
«Да ладно те, Василь Василич, – пьяно и смущенно улыбаясь, бубнил Алексей Андреевич, кандидат педагогических наук из двадцать первой квартиры первого подъезда. – Садись, мы те нальем!»
  Иннокентий Христофорович, то есть, Василий Васильевич (видите, сам запутался!) пыхтел, краснел, начинал что-то объяснять про разные системы взглядов, различные системы координат в моральных ценностях каждого отдельного индивидуума, ссылался на Сартра, Хайдеггера и Баха скопом, но налить все-таки позволял. Это только усугубляло положение. Через три стопки водки он едва соображал, что говорит, язык его начинал заплетаться, и даже профессор философии, когда-то работавший в Саратовском Государственном Университете (за деревянном столом собиралась вся интеллигенция трех подъездов! а вы-то думали!) ничего не мог разобрать. Да и не хотел. Знал ведь, если поймет – начнет спорить, а если начнет спорить, то Василий Васильевич, то есть, Иннокентий Христофорович, рукава засучит и драться полезет. А кулаки у него ой-ой. Ходили слухи, что он профессиональным борцом был – до того, как в дворники пошел. И что когда в деревне рос, в десять лет медведя голыми руками завалил. Это так, конечно, сказки, Сан Саныч рассказывал, а он известный краснобай и врун. Но голая правда была профессору не милее – в виде разбитого носа в последнюю и единственную пока драку.
В домино Василий Васильевич не играл, потому что попросту не умел. Все его пытались научить, но он сразу смекнул, что они хотят его игрой заткнуть. А молчать Василию Васильевичу не хотелось вовсе, он жаждал самовыражения, он желал высказать все те мысли, что накопились в его голове за долгий день уборки и размышлений. Не было только понимания. Но Василий Васильевич не унывал, проводя года в ожидании того молодого юноши, которому смог бы передать свои знания. Безусловно, тот был бы тоже дворником, ибо в сути этой великой профессии заключен глубокий философский смысл. И, может быть, уже молодому дворнику получится донести до народа те глубинные мысли, над которыми страдал Иннокентий Христофорович…?
После четвертой стопки разглагольствования Василия Васильевича принимали неожиданный оборот. Однажды он переключился на психологию. «А т знашь, кт ткой Юнг?!! – орал он в ухо ближайшего соседа, наклоняясь над ним так низко, что тот чуял кислый запах из его рта и видел прямо перед глазами огромный, похожий на огурец нос. (Да, не помянул, а вы и не поняли – Василий Васильевич был огромного роста, почти великан). – Знашь, кто такой Юнг?!! Во!!! А чт ткое коллективн бессознат –ик? Эт ткая штка… А архтипы??? Во, тк кк я гварил про отсытствие обиктивн мира, то… ентт… Бах… и пр Юнг… Мы можем повливать архтипами! Все в ншем сзнании связно, и символами мы можм упрвлять своей судьбой! Во!!! Дык я дворник собствнной дши! Дворнк сбствннй дши!!! Ккво?
Это, видимо, была «ключевая фраза» того дня, глубиной которой он собирался всех поразить. Но никто не оценил. Все молчали, погруженные в игру.
«Дворник собственной души!» – от нахлынувшего вдруг вдохновения Василий Васильевич даже выговорил без запинки этот титул. Фыркнув, он схватил бутылку водки и, размахивая ей так, будто хотел разбить об угол стола, повторил громко произнесенное. Правда, подвиг с четко проговоренной фразой не повторился, но все сразу как-то встрепенулись.
«Э-эй! – руки подслеповатого (что, впрочем, не помешало ему вникнуть в суть дела) Игоря потянулись по направлению к бутылке. – Это-то не трожь!»
«А выт и трну! – завизжал Василий Васильевич, отмахиваясь свободной рукой от жалких попыток поймать бутылку. – Двырнк сбствнной дши!!! Дврник сыбств…»
«Эх, Василич, беспринципный ты человек», – укорил его Алексей Андреевич.
«На самое святое…», – вздохнул профессор философии.
«Тихо, тихо, тихо, – подскочила к дворнику проходившая мимо, но сразу же усекшая, в чем дело, баба Нюра. – Все мы поняли, все услышали, отдай бутылочку, Васенька… ну, ну, все хорошо, мы тебя все так уважаем, так любим, Васенька… Уморился, должно быть, сегодня так усердно поработал… да все так сверкает, блестит… прям как твоя душа, мой пупсик…»
Ласковые и приторно-сладкие уговоры бабы Нюры всегда успокаивали Василия Васильевича, а потому тот вздохнул, улыбнулся устало и ушел спать, забыв бутылку в руках бабки-миротворца. Что-то буркнул, но весьма невнятно и уже не надеясь на то, что его услышат. Нет, он знал, что и «Нюрка» его не понимает, но уже хотелось спать, и с этим желанием он никак совладать не мог.
Придя в свою тесную, плохо обставленную, калитушку и закутавшись в лохмотья (деньги, редко остававшиеся после удовлетворения первых нужд, он тратил на умные книги), Василий Васильевич заснул и подумывал о новом прекрасном дне, в котором будет очищать мир от грязи.

 Кирилл Щедрин