Что посеешь, ,,

 Ч Т О П О С Е Е Ш Ь…
 

 Автовокзал был наполнен привычным шумом и суетой. Кто-то пытался уехать, кто-то только что приехал и сразу же был окружён назойливыми таксистами, громко предлагавшими свои услуги. Незаметно проскальзывали подозрительные молодые люди, одетые в незапоминающуюся одежду. Местные торговцы зазывали покупателей, расхваливая свой товар.
 Баба Нюра посмотрела по сторонам, ища свободное место. Возле лотка с яркими журналами и газетами было свободно. Она, тяжело ступая пухлыми ногами, прошла и села, поставив рядом небольшую сумку в чёрно-белую клетку, в которой были все её пожитки и документы. Ноги болели, но она привыкла к этой боли и почти не замечала её. Душевная боль была сильнее и нестерпимее. Она жгла и давила, не давала забыться. От неё не было лекарств. Жизнь стала тягостной, ненужной. И никуда нельзя было деться, ничего нельзя было изменить. Баба Нюра посмотрела по сторонам, пытаясь отвлечь себя.
 Газетный лоток пестрел яркими портретами красоток, вызывающими у неё только отвращение, молодые люди ей виделись пустыми и бессовестными, а все остальные ей казались недобрыми и равнодушными. Она всех и всё видела сквозь свою боль. Мир вокруг неё был сам по себе, а она будто и не среди этого мира.
 Ей надо ждать автобус целых два часа. Можно было прийти позже, но не хотелось оставаться там, что раньше было её домом. Баба Нюра тусклыми глазами посмотрела вокруг и погрузилась в свои горькие думы.
 Сколько так сидела, она не знает. Только вдруг она словно пробудилась от внезапного капризного крика ребёнка. На другой конец скамейки села женщина, немного моложе бабы Нюры. На руках она пыталась удержать извивающегося и орущего мальчонку, лет четырёх-пяти. Он требовал себе отдельного места, но всё было занято. Бабушка хотела усадить внука себе на колени, но он выпинался и орал. Рядом стояла молодая женщина, вероятно мать мальчика. Она пыталась вразумить его, но ребёнок продолжал требовать своего. Тогда женщина взяла его за руку и увела к киоску, где продавали всякую мелочь. Вскоре они появились снова. В руках у ребёнка была красивая машинка. Он, не раздумывая, принялся катать её по бабушкиным коленям, плечам. Иногда мальчик увлекался и начинал возить машинкой прямо по лицу бабушки. Она смущённо пыталась отвести его руку, но мальчишка упрямо лез в лицо. На все замечания ребёнок не реагировал или даже умышленно пытался проделать как раз то, что ему запрещали.
 Уже почти все люди смотрели на поединок бабушки и внука. Мать мальчика и не пыталась остановить расшалившегося сорванца. Бабушка, чувствуя взгляды окружающих, смущённо пыталась угомонить ребёнка, закрывая своё лицо руками. Наконец она не выдержала и шлёпнула мальчишку ниже пояса. Мальчишка на мгновение остановился, потом со всей своей силы ударил бабушку по коленке. Женщина снова шлёпнула малыша. И он громко заревел, глядя на мать.
 - Ну, что вы, мам? Ведь это же ребёнок! Он просто играет, - возмущённо сказала молодая женщина пожилой, видимо свекрови.
 Все, кто наблюдал за этим поединком, заговорили, загудели осуждающе.
 Но молодую маму совсем не смущала такая реакция всех присутствующих, оказавшихся невольными свидетелями их, видимо не таких уж редких стычек со свекровью. А мальчишка продолжал громко реветь, глядя на бабушку глазёнками, полными обиды. Мать гладила его по голове, а потом снова увела к тому же киоску с разной мелочью. Мальчишка затих в ожидании очередной игрушки. Он победно оглянулся на бабушку, продолжавшую сидеть на скамейке.
 Пожилая женщина сидела сжавшись, будто от удара. Глаза её блестели, и она старалась спрятать их от людских взглядов, словно скрыть внутреннюю рану, постыдную и смердящую. Ей было стыдно за себя, за внука и за эту молодую женщину, ставшую членом её семьи только по документам, но совершенно не принимающую её, свекровь, как старшего человека, как мать.
 Баба Нюра смотрела вслед молодой матери, горделиво ведущей своего отпрыска и вспоминала о том, как она сама, в такие же годы, часто потакала всем капризам своего единственного сына. Свекровь тогда ей не раз говорила: « Нюрка, слёзы себе растишь, а не сына. Сеять с умом надо и любить разумом, а не сердцем. Погубишь его». А она тогда обижалась на свекровь, думала, что просто не любит её и внука. Упрямо делала так, как самой хотелось. Первый кусочек ему, сыну. Всё, что попросит, торопилась исполнить. У неё детства не было, так пусть хоть сын понежится под материнским крылышком. Нежила долго. Не заметила, как взрослым стал, а всё на неё, на мать надеялся. Сначала просил, а потом требовать стал. Винила во всём сноху свою, считала, что она науськивает сына. Всё тяжелей жизнь становилась в родном доме. Уже не одна сноха сменилась, да никак не хотелось соглашаться, что сын не прав. Всё женщин обвиняла. Свекровь давно умерла, хоть не увидела её, Нюркиных, страданий и позора. Пока муж жив был, всё защита была. А как схоронила, так совсем житья не стало. Работать не в силах, а сын не верит, считает, что притворяется. Дошло до того, что пенсию отнимать стал, а есть не даёт. Говорит: «Заработаешь, если захочешь».Вот и пришлось уйти из дома, где всё своими руками сделано, где жизнь и здоровье оставлено. Ничего не мило. Согласна остаток дней в доме престарелых провести, покоя и куска хлеба хотелось.
 И теперь только, глядя на молодую мать, так слепо любящую своего сына, она увидела себя, свои ошибки. Можно ли повернуть время вспять? Можно ли выпрямить кривое дерево, когда оно застарело? И винить больше некого, кроме себя. Казалось, что добро, любовь сеяла, а горечь одна выросла. Никуда не денешься, пожинать самой пришлось…
 По лицу бабы Нюры текли слёзы. Она не замечала их, не вытирала. Словно по бороздам, стекали они по морщинам и капали на руки, скорбно сложенные на коленях. А рядом с нею лелеялось и росло чьё-то будущее горе, чужая будущая боль и горькая старость.