Мистер президент

 

Я люблю свою маму. Она похожа на солнце, когда улыбается, и на птицу, когда хлопочет у плиты. Моя мама лучше всех, лучше всех, лучше!
 Мы ходим с ней по улице и я держу ее за руку – это величайшее счастье в моей жизни, ибо там, где она – там возносятся голоса света на небо и поют рыбы в аквариуме, и Бог улыбается из облаков, и освещаются солнцем крыши. Мы катим в коляске младшую сестру, похожую на маленькую сморщенную обезьяну, и я иду за мамой по советской улице.
 Утро красит нежным светом мостовые, у Кремля стоят постовые, мы идем по солнечной улице – так мы выглядели до того, как не умерли, но это не высечено на наших могильных плитах.
 Я всегда мечтал убить отца, чтобы спать с ней рядом и держать ее всю ночь за руку. И, если бы не орала истошно сестра, то, может быть, однажды я так и поступил бы. И за что она так любила его? За умение прибить две доски к третьей? За потные ноги, вытянутые перед телевизором? С высоты двухъярусной кровати я смотрел на него сверху, смотрел до рези в глазах, смотрел ему в пах...На семи ветрах, на семи холмах поют птицы из его радио, поют о том, какой он хороший и какой плохой я. И он трогает ее везде.
 Мы ходили в зоопарк, видели отраженными себя в зеркалах, носили полушубки, слушали «Доброе утро, Москва!», и мы были москвичи, а пап был рабочий на заводе, и мама была фея.
 Но что-то приходило издалека. Шуршали в закоулках века, и поступь бетонных стен крошила любовь мою в мел. Командор шел по плитам, чтобы нас разлучить, я чувствую его запах, я не знаю, как жить. Сестра из коляски торчит, как редис из грядки, свиданья с феей, как строчки, кратки.
 Шаги стучат по советской улице. Я что-то чувствую, и лоб мой хмурится. Выхожу с матерью, держу ее за руку. Никому не отдам, увезу ее за реку, будем вместе жить и коров доить, и лапшу варить, и детей растить. Платья шелк шуршит, и я чую шаги Командора.
 Однажды, после первого класса, фея подарила велосипед, и боги завидовали, глядя с высоты, потому что я на нем ездил, гонял по длинному коридору и сбивал развешанное на веревках белье. А сколько было воздуха, сколько было воздуха, воздуха...
 И потом еще она, фея, смотрела телевизор и еще она плакала, плакала слезами, морской водой, и юбка ее шелестела, и торчала из кресла, как русалочий хвост. По телевизору показывали тогда, как хоронили бога по фамилии Черненко, и она любила его! О, как любили ее глаза этого водяного, она расплетала волосы перед телевизором и плакала, плакала своими морскими слезами, а его катили по черной телеге навстречу ветру и развевались волшебные флаги, в организмах женщин не хватало влаги, и я понял, кого любит фея!
 Этот бог был молод, он носил тунику в юности и ухаживал за мамой и дарил ей лебеду со школьного участка! Он пел ей песни и серенады под окнами общежития пединститута, это все было! Я бы убил его, если бы он не лежал в телеге сегодня.
- Мама!
 Она не оглядывается, она смотрит телевизор.
- Мама!
- Чего тебе? – она недовольна, я отвлек ее.
- А ужин когда будет? «Мама, оторвись от телевизора, я тебя люблю, а он нет, мама, оторвись от телевизора, я хочу уткнуться в твою юбку носом, мама!!!»
 Мне хочется плакать, и сдерживаюсь, потому что я мужчина.
- Мама, кто это? «Как хорошо, что он уже умер, как хорошо!»
Она шуршит юбкой, когда поворачивается на кресле.
- Это президент нашей страны. – говорит она со слезами в голосе.
Подумаешь, президент! Я тоже буду президентом!
 Она сидит и плачет, я все сделаю! Я убью любого, кто встанет на моем пути! Я буду таким, как он, украду миллион, продам тромбон, но она меня полюбит!!! Она будет любить меня больше, когда меня покажут по телевизору, и она будет любить меня, и будет шуршать юбкой.
 О мама! И я поцелую твою грудь!


У меня хорошие оценки, меня хвалят, меня любят целки. Хожу в КВНы, езжу на шашлыки. Я красив, как бог, во мне нет тоски. Мать орет на кухне, полная и седая, наматывает бигуди на букли, охает, приседая.
 У нас есть дача, в семье я старший. Если кто-то плачет, ору: «Мать вашу!». Женщин считаю просто балластом, большинство мужчин – высшей кастой. Раздаются тыц-тыц дискотек., вокруг мебель в стиле хай-тек. Я уже не мальчик, люблю кровати. Ни одна еще не сказала «хватит».
 На мне новый плащ, черный-черный, я в нем очень нравлюсь девчонкам. Если вазы бьются, я знаю, как склеить. Учусь в МГИМО по вполне понятным причинам. Живу дома, не мою посуду. Я был счастлив здесь и уже не буду.
 Какого черта они все путаются под ногами! Отец седой, как лунь, пачкает прихожую сапогами. Сестра – дура, тоже будет училкой.
 Велосипед валяется в кладовке. Забраться туда требует определенной сноровки, но чего не сделаешь ради удовольствия лишний раз увидеть, какой ты был лопух! К счастью, об этом никто не говорит вслух.
 Езжу на метро в университет. Разглядываю лица людей, живущих в стране, где все упало, даже члены. Здорово чувствовать себя нищим! Как хорошо, что я молод, что я могу жить. Надо купить еще презервативов. Поедем с ней на Воробьевы, будем кормить голубей у остановки. У нее красивая грудь, талия чуть полновата. Мы гуляем по улицам Арбата. Там все ужасно заставлено машинами. Москва –это монструозный город, все ужасно дорого, но удивительно то, что в нищей стране кто-то находит деньги и покупает коврики для собачек за 200 у.е.(об этом пишут в газетах, которые уже не лежат в клозетах, потому что мы пользуемся туалетной бумагой).
 Если что-то еще есть в мире, то это метро. Провожу срез читательских интересов, глядя на обложки. Ни разу не встречал здесь Пушкина. Есть нищие умники с Достоевским, есть богатые идиоты с Акуниным, есть нищие идиоты с Донцовой и, наконец, печальные матроны с Анжеликой. С ними они спят. Ночью они проникают друг в друга и усугубляют свое уродство.
 Между собаками и хозяевами есть определенное сходство. В метро много профессиональных нищих.
 Я никогда не подаю и ненавижу нищих.
 Звонит мобильник. Да здравствуют женщины, раздвигающие ноги! Я купил ей колечко в ювелирном магазине. Наблюдал в ответ звериную радость. Хорошо работающий прием может употребляться многократно.
- Какие у тебя планы? – она держит меня под руку, когда мы выходим из кафешки. Вечерняя Москва звенит, как тетива. Я разглядываю витрины и думаю, что куплю, когда разбогатею.
- Лучше ко мне.
- Твои же все время дома.
- Ну, положим, в театры не ходят, разве только мама. Зато не стучат в дверь, как твой папаша.
Я любуюсь мерсом, проезжающим мимо. Водила въезжает в проулок, игнорируя кирпич. Хорошо вымыта, блестит.
- Вообще-то я не это имела в виду. – шепчет она мне на ухо. – Я имела в виду вообще, на будущее.
- Я тебе уже говорил, что раньше тридцати не женюсь.
Сейчас заплачет. Тон раздражительный.
- Я имела в виду…ну…что ты хочешь делать дальше. Ведь тебя политика интересует?
- Ну, интересует. Дальше что? Знаешь, сколько надо денег, чтобы вылезти?
Она кивает, как будто и вправду знает. Идиотка!
- Что это за модель поехала? – тыкаю в шестерку БМВ.
- Семерка? – робко.
- Дура, я тебе пятьсот раз объяснял, чем семерка от пятерки отличается!
Всхлипывает. Нет, с ней так нельзя. У нее папа – декан.
- Ладно, поехали. А то я замерз уже.
Карьера – это самое важное в жизни. Потом я все-таки женюсь на ней.


- Да что вы говорите? По-вашему, я совсем идиот? Дорогая, подожди немного (это в компофон!) у меня тут гости! Мне плевать, что у нас есть Дума! Была Дума- не будет Думы! Как говорится, одной Думой больше, одной меньше! Пусть бастуют. Побастуют и перестанут.
 Удвойте охрану. Соберите военных, пусть будут готовы. Да, дорогая, сейчас! Ты, как всегда, не вовремя. Дети в Америке, им ничего не грозит.
 На стене висит мой портрет, я вижу его каждое утро. ПО - дурному как-то нарисовали, взгляд очень жесткий получился. Иногда я поворачиваю его лицом к стене, чтобы не мешал работать. Если, конечно, не предстоит никаких встреч. Как хочется всадить нож в этот портрет.
 Нужно заказать еще один костюм. На этот какая-то идиотка прошлый раз пролила кофе прямо перед телекамерой. Гаврюша лично позаботился, чтобы она вылетела оттуда. «Ничего страшного! – сказал я с улыбкой. – Жена отстирает». Жена, конечно, уже забыла, как выглядит стиральная машина.
 Ненавижу эти дорожки, что за идиотский цвет!
 Лада что-то странно выглядит, надо показать ее ветеринару. Сразу же после выборов эта шпана обзавелась такими же собаками. Желтая пресса пишет о том, что десять лет назад Лада загрызла ребенка. Идиоты! Неужели я стал бы ее держать после этого?
 Люблю швейцарские часы. Когда-нибудь я куплю сундук, какой-нибудь старинный, положу в него все эти вещи и пусть меня хоронят вместе с ним. С сундуком, внутри которого будут лучшие в мире швейцарские часы. Представляю, как будут вопить крысы-родственники по квартирам!
 
 
 Когда меня убивали, то это было неожиданно, потому что после роспуска Думы прошло уже несколько лет. Что было дальше – не моя история. Жаль, испортили костюм.
 

 Старуха смотрит телевизор.
 Сегодня в восемнадцать часов тридцать две минуты представители оппозиционной группировки «Новое знамя» двумя выстрелами в голову убили президента нашей страны. Мы передаем эксклюзивный репортаж с места событий.
 Господи, что же ты не вмешался! Нафиг ты нужен, если не для этого !Я же смотрел, смотрел, смотрел на тебя каждое утро из Кремля! Я ставил тебе свечи на Пасху в оцепленном Храме Христа Спасителя!
 Жаль президента. Такой молодой. За ночь одну жена стала седой.
 Так лежи, о мой король, средь сожженных трав, на мне твоя натуральная шуба! Никто не знает, что ты говорил, когда входил в меня.
 Ура! Теперь совсем другая жизнь начнется! Поднимем Россию!
 Эта потеря тяжким бременем ляжет на нашу страну. Мы потеряли великого человека…
 Слава Богу! Это из-за него меня выкинули из посольства.
 А мне как-то фиолетово. Лишь бы платили.
 Зато гвоздики хорошо раскупаются. Нам из Кремля сделали большой заказ.
 Гроб был классный, да? Жаль, их в музее не выставляют.



 Я вспомнил, Господи, я все вспомнил! Вот, меня ведут по улицам, старуха смотрит трансляцию по телевизору. Она плачет! Господи, она плачет, моя солнечная фея плачет!
 Мама, я все сделал, как ты хотела! Я играл в эту стрелялку, и меня убили в ней! Мама, ты сидишь и плачешь, мама, ты любишь меня! О какой красивый гроб мне сделали, мне, маленькому ребенку, я в костюме, меня затягивает в воронку! Милая, ведь все сбылось: я был бос, а ты меня обула ливнями волос и слез, меня везут в красивых машинах, у меня крестик в руках, мне не снилось этого в самых желанных снах, надо мною небо, облака и солнце, я похож на музыку, где поется о том, что мы вместе, что мы встретимся снова, что мы будем там, где не нужно иного! Асфальт неровен, асфальт тернист, за гробом шагает известный артист, и я счастлив, я счастлив, мама, как никогда не был в стенах храма!
 Я вижу свет, мама, я вижу свет. Я ухожу туда, где нет поражений и нет побед, где примут любым, где простят все. Я стал седым, но не встретил Ее, знал женщин, не знал любви, мама, обернись назад, не реви! Мы пускали кораблики в ванной когда-то. Иногда я жалею, что не был солдатом. Твои косы целую я – твой любовник, твой усталый Эдип, твой отпетый терновник!
 Ты читала обо мне в газетах. Помнишь, когда было лето, мы переливали время в озерах, как все это минуло скоро…
 Если бы мы не смотрели телевизор, я б не бился, безумный, на черных карнизах, не желал быть сверху и не быть снизу, почему ты смотрела тогда с укоризной?
 Музыка ночи поет во мне.
 Нет в этом смысла, в моем сне.
 Заплетались дороги, клубились снега.
 Сколько раз раздевался для тебя донага?
 Я искал тебя, проходя через женские лица,
 пробовал топиться, пробовал молиться.
 Ты – навеки моя, моя райская птица.
 Дети мои плачут, но я их не знаю. Я жил для тебя и для тебя умираю.
 

- Никогда не оценить нам этой утраты.
- Да он был страшен, как черт рогатый.
- А что, при нем было ****ато!
- Нужно уже назначать дату.

Посмотрите в выборный бюллетень 2025 года и пришлите факсом в Содом мое имя, я забыл его.
 
 Январь 2005