Cкользить до самого неба

I.Ведьма.

Маленькие одинокие глазки в толпе. Чего тебе надобно? Господи… Ну, кто же это?
 Ускоряю шаги… Так… Забыла отнести бумаги. Ничего сделаю это завтра. Не позвонила нашей зверюге-начальнице… Все не то… Черт… на расслабление осталось мало времени – скоро за дочками в сад. Так… в доме как всегда беспорядок. Зашла. Хлопнула дверью. Тревожная тишина. Скидываю плащ – швыряю сумку и стою мгновение в полном отупении. Бессмысленные движения и снова холод тишины. Крадутся звуки в безмолвии, крадутся мысли…Неуверенно мнутся. Все. Побежали, побежали, побежали… Дзыыыынь – упорно звонят в дверь. Дзыыыыынь – еще более проникновенно. В оцепенении зависли провода… Какие, к черту, провода? О чем это я? А по комнате все разносилось резкое и пронзительное дребезжание. Чуть-чуть холодного света. Вижу кого-то в паутине света.
- Здравствуйте. Я хочу вам помочь. (Озноб спускается все ниже и цепляется за одиночество маленьких проникновенных старушечьих глаз)
- Вы кто? Мне не надо помогать. (Казалось, что холод поселился в моем доме).
- Я – твоя судьба. И тебе от меня не уйти. (Старуха зацепилась за меня взглядом и уже раскачивается и взбирается по мне все выше и выше – чертвощина).
- Что вам от меня надо? (Качели летят и летят – то я вверху, то внизу. Как же спрыгнуть вниз? Как же…)
- Будем вместе скользить… (Гримаска сострадания)
- Убирайтесь вон. (Пытаюсь вытолкать старуху на улицу, она упирается, и почему-то сжимается сердце)
- Я сейчас уйду, но я все о тебе ведаю. (Отчаянно пытаюсь закрыть дверь, но ведьму никак не вытолкать). У тебя есть муж и две дочки. Вскоре ты познакомишься c мужчиной, который нашаманит тебе столько радости, что сердце будет требовать пощады; и окунет тебя в такую грусть, что уже будет не выплыть… А твой муж бросит тебя с двумя детьми... Ха-ха, - сухонько засмеялась. Вот тебе мой адрес ( протянула желтую сухую записочку). Возьми его и сохрани, потом узнаешь, зачем.
Она растворилась так же, как растворился омерзительный звон. В руках трепыхалась та же бумажка. Я прямо в туфлях легла на диван и попыталась зарыться в подушку… Ко мне пришел сон, или же я неслышно без шороха вошла в свой сон, приоткрыла розовый флер и увидела песчаную дорогу, размытую осенними слезинками. По обеим сторонам дороги - поля, с одной стороны – высохшая грязная бурая трава, по другую сторону – высокая пшеница, которую нежно треплет теплый летний ветерок. По дороге иду я, в красной куртке, уворачиваясь от холода и воспоминаний – мне всего 16 лет. Я упрямо иду вперед, ноги мои вязнут, как в болоте – идти не хочется, но стоять холодно и одиноко, поэтому я не останавливаясь, продолжаю корявое шествие к лету. На летнем поле женщина лет 30 в белом крестьянском одеянии косит пшеницу. «Что за идиотизм? Разве пшеницу косят?!» – послала мысль в лето. Женщина замерла, почему-то смотрит на меня и улыбается. Я не могу разглядеть ее лицо, но мне кажется оно очень знакомым. Она машет мне и зовет меня по имени… Ил-го-на... Я понимаю, что я – это она. Барабанит черный холод в окно… Оглядываюсь – нету никакого окна… Снова стук барабаном о стекло… Открываю глаза: открытое окно с грохотом бьется о небо… В руках все та же бумажка. Всего лишь сон.

На следующий день наше счастливое семейство отправилось на прогулку. Моя младшая доченька с гордостью вела за лапу своего огромного потрепанного зайца, который когда-то был нежно-розовым. За вторую лапку его взяла вторая дочка. И вот милый заяц успешно перескакивает через лужи. Мама с папой держатся за руки - вот оно счастье.
  ...Через лужи счастья и ненастья мы прыгали вместе еще несколько лет. Я не вспоминала нашествие холода в тот странный день. Все было бы неплохо, если бы не темный трамвай...

II.Угрюмый трамвай.

Пустой угрюмый трамвай раскачивает меня и мои мысли. Я молча смотрю в задумчивости на блестящий рельс. В трамвае никого нету. Красиво блестят огоньки. Красиво смеются дети. Ах, о чем это я? Задумалась... А рядом со мной сидел мужчина лет 30. Я и вниманием-то его не удостоила. Ха! Буду я, замужняя женщина, поздно ночью рассматривать всяких темноволосых. Но почему-то он мне улыбнулся, а я ему. Ни слова не говоря он положил свою руку поверх моей. Глухое одиночество ослабило свои тиски. Я никогда не знала холода, я никогда не была девочкой, я никогда не плакала, я никогда никого не любила так, как это мгновение. Он посмотрел на меня и сказал: «Я тебя найду». И вышел на улицу...
Покачиваясь и шатаясь, я вплыла в комнату. Прикрылась рукой, зачем так много света? Зачем? Ко мне подошел мой муж, чмокнул в нос, с визгом налетели мои девочки. Я прислонилась к стене и молча улыбалась. Никто не обратил на меня внимания – кутерьма света продолжалась, и темного пятна надо мной никто и не заметил.
Струя света. Струя воды. Белизна кожи. Пена с запахом авокадо. Я вытирала слезы и подставляла свои глаза под струю воды. Тихо. Больше не шумит вода. Капля за каплей. Стихи и стихия. Я лежу, закрыв глаза. Мокрой рукой поправляю волосы и вдыхаю редкий особенный запах. Странно, так авокадо не пахнет. Это запах того незнакомца из трамвая. А ведь я только сейчас призналась себе в том, что я сама не своя именно из-за этой встречи. Вытягиваю ногу – по ней стекает пена. Кончиками пальцев снимаю пену, тру свои глаза и опять этот запах. Едва-едва капает вода. Как он смотрел? Бульк... Бульк... Я его больше никогда не увижу... Шлеп... Шлеп... Я не знаю, как его зовут... Жжжжиих. Хлопнула дверь – на пороге, радостно улыбаясь, стоял муж.
- Лапуська ты моя... А чего мы такие грустные?
- Все в порядке, все в порядке. Слишком светло.
- Ха-ха... О чем это ты говоришь?
- Скользко – не садись здесь. (Заскользила рукой по краю ванны).
У меня хороший добрый внимательный муж... Его улыбка уничтожает своей бесхитросностью. Мне вдруг вспомнилось, что тогда сказала старая ведьма. С того дня прошло 2 года.

III.Падение.

  Две недели спустя. Настроение было как у лошади в стойле, которая изо дня в день жевала траву. Так и я изо дня в день совершала бессмысленные действия, которые наполняла содержанием. Сегодня у меня было полчаса свободного времени – я прыгала через лужи, глядя себе под ноги. Затем я поскользнулась, неуклюже вскинула ноги, вспорхнула бабочкой и упала в самую грязь... Светлое полупальтишко и разводы грязи на нем. Так жалко себя, даже за это падение, какая ничтожная мелочь, но я плачу.
- Вставай, давай руку. (Вижу перед собой крепкую мужскую руку, почему-то не спешу протягивать свою)
- Ну же... (нетерпеливо подбирается рука прямо к сердцу)
- (Меня снова одурманивает запах – моя рука змеей влилась в его большую и уверенную руку) Я некрасивая, - произношу совсем как ребенок и начинаю громко плакать.
- Ну-ка успокоиться. ( Мои теплые слезинки капают ему на ладонь.) Ревешь совсем, как девочка. (Теплеет сердце от чужой уверенности)
- Я уже не плачу. (Хватаюсь за его руку и кажется от моей железной хватки сломается даже такая сильная рука).
Вытаращенно смотрю во все глаза на блеск его глаз – это тот самый человек из трамвая, запах которого даже аромат авокадо не уничтожил. Как же он меня нашел? Может он спустился с небес подобрать затоптанную в грязь душу? Я благодарно и с боязнью посмотрела на него. Он приложил палец к губам, давая понять, чтобы я ни о чем его не спрашивала. Совершенно оторопев, я совсем забыла об испачканном пальто, обо всем на свете, я шла, держа за руку неожиданного прохожего и едва поспевала за ним. Почему я иду с совершенно чужим незнакомым человеком? Я же давно должна быть дома? Последние стеклышки разума укололи размякшее сердце. Магнитизм, мне всегда нужен был только этот человек... Чечетка мыслей... Так... Спокойно... Я же ничего о нем не знаю... Притяжение... Физика... Можно ли вырваться?.. Метафизика... Неееет... Заколдовали, - вздрогнули мелкие мысли. Ааааа... Заполучили... И отчаянная последняя мысль: замуровали...
Мы шли молча. Куда? Зачем? Я уже не искала отголоски разума в воспаленном мозгу. Вдруг он остановился, схватил меня слишком резко, даже жестко и в исступлении прижал к себе. Я не сопротивлялась, в неудобном положении зависли мои ноги, замерло дыхание. В полной усталости я опустила голову ему на плечо, мне совсем не хотелось вырываться. Он ничего не делал, просто крепко держал меня в объятьях. В глазах потемнело, поплыл звон в ушах, и я с блаженством подумала: «Умираю, какое счастье!»

Комната в коричневом свете, почти нет света. Дрожит пламя свечи. Блеск яблок из вазы. Где я? Ясно, что я живее всех живых. В бессознательном состоянии меня просто перенесли сюда. Заходит загадочный человек, он так и не сказал, как его зовут. А так ли это важно? Знаю ли я как меня зовут?
- Не вставай, Илгона, я сам подойду. (В недоумении приподымаю голову, он знает мое имя)
- Ты кто? Откуда ты знаешь, как меня зовут?
- Ты ведешь себя похоже на свое имя. Вот я и догадался. Твое имя переводится как долгая дорога, а я всегда хожу длинными дорогами, я не мог не пройти по твоей дороге. Твое имя напоминает говор одинокой птицы, которая летит по одному долгому и проникновенному пути. А я всего лишь путник, всего лишь часть твоей долгой дороги. И я есть только у тебя.
- Ты все про меня знаешь, меня это пугает. (Нервически усмехаюсь).
- Я не люблю говорить. Что могут пустые и развязные слова выразить? Да ничего. Я не говорю, я просто люблю. (Улыбнулся и поскользнулся прямо вглубь трясины глаз)
Он у моих ног. Присел на корточки, обнял бережно мою руку ладонями и тихонько подул на мою руку, как в детстве, желая избавить от боли кровоточащую рану. Грустно улыбнулся.
А ведь его глаза тоже напоминали болото, только в них не было гибели, они топили в себе по-светлому. Только эти глаза... Только это болото... Только это небо...
- Почему ты дуешь на руку? Ты думаешь, что мне так больно? (Тихонько дрожит моя рука, как листочек, колыхаемый ветром)
- Я вижу твою боль. Я не хочу, чтобы ты дрожала. И я знаю, что я – часть еще более сильной боли. (Вначале он говорил почти на срыве, потом перешел на шепот).
Он стал нежно перебирать мои волосы, постепенно осыпая их поцелуями. Разве можно целовать волосы?.. В блаженстве закрываю глаза. Почему никто никогда не целовал мои волосы?.. Соскальзываю в самую пропасть. Лечу, успеваю расправить крылья...

IV.Семья.
Очнулась. Домашний яркий свет. Подбегает весело ко мне моя маленькая доченька. В растерянности смотрю на нее, кажется не видела ее очень долго. Смех пронзительный со стороны, как в кинотеатре.
- Мамотька, милая, маленькая моя мамотька, не глусти. (Гогочет). Не будес глустить?
- Зайка, я не грущу. Я устала. А ты знаешь, что такое грусть?
- Да-да, знаю. Мама, мне одиноко, как бегемотику из мультика. Он так говолил.
- (Роняю одежду и слезинки): Ты знаешь, что такое одиноко?
- Да, мамотька. (Почти слезки запутались в бархатных ресничках). Мы вместе глустим. А потему мы глустим? (Прижимает ручонками мою голову и трется о мою щеку)
- Не знаю. (Дрожит моя жизнь). А ты как думаешь?
- Потому сто нет соколадки. (Ясные глаза уставились на меня)
- Ха-ха...Правильно, моя хорошая. Горько ухмыляюсь, едва сглотнув слезу. Ты меня любишь? Люби меня, потому что мне одиноко.
- Я люблю тебя, мамотька, клепко-клепко. И ты меня люби.
- Я люблю тебя, я очень люблю тебя, я... очень... тебя... люблю... (Собираю губами соль своих слез с ее личика).
Мы смеемся. Ха-ха... Просто нет шоколадки. Громкая музыка бьет по вискам. Я кружусь в танце по комнате. Я возвожу в степень все свои желания, я возношусь до самого неба. Я падаю на пол, лежу на животе, извиваюсь змеей – это мой танец, это, чтоб вы знали, такой мой особый танец! Закидываю голову назад, хохочу до боли самого неба, извивающееся тело – вниз до самой земли... Тяну напряженные пальцы вверх – я хотела достать до самого неба. Так могу танцевать, когда совсем плохо. Когда мне плохо, я танцую. Чертовщина... «Ох, к кому пойти успокоиться?» - пронзительный голос вопрошал себя... Песня закончилась. А неземная боль продолжается...
Заходит муж, слегка взволнован. Прижимает меня к себе:
- Что с тобой? Ты вся дрожишь? Почему у тебя такой взгляд, как будто я тебя убил?
- (Отталкиваю его в исступлении). Не трогай меня. Уйди, я тебя ненавижу... Нет, постой, бросаюсь ему на шею и высмаркиваюсь в его футболку. Не отдавай меня никому и от меня самой спаси меня.
- Что ты, Илгоночка, я никому тебя не отдам. Посмотри на меня? Отчего ты такая?
- (Стыдливо отвожу взгляд, хватаю кружку, чтобы ее вымыть. Иду на кухню. Если бы я еще сама знала, что происходит со мной). Сквозь зубы бубню: все нормально . Просто стало грустно. Ты же знаешь, иногда накатывает. (Включаю воду погрмоче, чтобы не слышно было, как предательски задрожал голос). Я сама не знаю, что со мной. Прости меня. Прости.
- Да, знаю. Обошлось без кровопусканий?
- О чем это ты?
- Да так. Давай шоколадку твою съедим. Я уже привык приносить тебе допинг. Не грусти.
- Свою съешь сам, у меня есть другая, особая. Она горькая. Мне сейчас нужна именно такая.
- Ах, эта... (Нервно дрогнули скулы на лице мужа). Ну, дай уж и мне кусочек твоих страданий.
- Извини, не могу – это мое лекарство от самой себя, которое я уже принимаю полгода по крошечным долькам.
- А что произошло на сей раз?
- Ничего, правда, ни-че-го. Разве обязательно что-то должно произойти?!

V. Колыбельная.

Я могу ответить, что же произошло? Всего лишь во мне поселился незнакомый доселе страх, незнакомая вкрадчивая ложь. Я полюбила свою боль. Боль? Свою? Чужую ли? Не понимаю, не постигаю, не догоняю... Я хочу увидеть еще раз того незнакомого человека, который полюбил мою боль. Так не бывает... Так не может быть. В бессилии падаю на кровать... Опять прорывается реальность в мой полуобморок. Открываю глаза, передо мной старшая дочка, невинно смотрит на меня телячьими глазами и говорит:
- Мамочка, ты что забыла? Мы ждем твою колыбельную песенку.
- Конечно-конечно, моя хорошая, сейчас мамочка придет. Иди укладывай маленькую, я сейчас буду.
 Лежим втроем на большой кровати, младшая держит меня за ручку.
- Ну, пой, мамотька.
- (дергается, дрожит и срывается голос) Про кого вы хотите, мои заиньки?
- Про хомячка, - кричит маленькая.
- Пою тихонечко: жил на свете хо-мя-чок... Во-о-олк за ним придет... Хомячка украдет... Хомячок упадет и слезой зашибет... Не придет за ним волчок... Соскользит он с горы... ради вечности... игры... (голос совсем обрывается, не могу удержаться – тону в болоте своих слез)
- Мамочка, мамочка... Теребят меня обе дочки за руку: ты же неправильную песенку поешь, совсем неправильную.
- Да, доченьки, я знаю. Голос совсем глухо отозвался.
- А почему же тогда так поешь?
- Я не могу. ( Прерываюсь). Простите меня, мои хорошие... (Они с плачем бросаются мне на шею)
Я оставляю их одних. Маленькая доченька жалобно мяукает: мяу-мяу-мяу. Это она так зовет меня к себе. Понимаю, что сама плачущая ее успокоить не смогу. Беру себя в руки, подхожу к ней, ласково с ней разговариваю. Обещаю, что скоро вернусь, прекрасно понимая, что это ложь. Она сдерживает слезки и совсем по-взрослому обещает больше не мяукать. Только я удаляюсь, как слышу жалобное и одинокое мяуканье. Не выдерживаю, я же не из камня. Возвращаюсь, спим вместе. Втроем. На большой кровати.

VI. Поиск.

Прошла неделя, я ходила как потерянная, постоянно глазами искала себя ту самую, которая видела его. Его не было. Но я знала, что он обязательно еще найдет меня. Нашел. Нашел в тот момент, когда уже не было сил ждать. Он подхватил меня на руки и стал неистово кружить. Я кричала так, как может кричать восторг, я хохотала, у меня кружилась голова, и все кружилось в безудержном танце. Он поставил меня на землю, а не было никакой земли – она вертелась под ногами. И поделом ей. Он стал меня целовать, не давая равновесию возобладать надо мной. А его и не было, разум унесся самолетом в небо. Он слегка коснулся моих губ, а потом его губы легонько и нежно обняли меня всю. А он целовал меня в шею. Резко скинул с меня одежды – как призрачные покрывала, будто не было ни пуговиц, ни завязочек, ни рюшечек – ничего – он скинул все то, что могло мешать. Медленно падали осенние листья, дул ветер со стороны моей мечты, но мне не холодно. Он согрел меня своим взглядом, ему не нужны слова. Своими нежными трепетными пальцами он дотронулся до моей шеи, затем его руки скользнули вниз по позвоночнику. Мне казалось, что раздался хрупкий звон – это я рассыпалась на тысячи осколков в его руках...
И снова долгое ожидание. Томление. Лихорадка. Но я ведь умею ждать, и мне теперь ничего не страшно. Меня обнимает муж, он меня целует, и этот поцелуй отделяется от меня, он не сливается со мной. Почему? Я холодна совсем. Прошу не трогать меня, хочется спать. Во сне я снова проскальзываю в свои грезы... Я лечу, парю... Вот они желанные руки. Я не могу сдержать себя, я набрасываюсь на того, кто лежит рядом, резко и неугомонно отправляюсь в долгий путь к себе... Дикость... Падаю... Кричу... Мечусь... Бешусь... И едва сдерживаю слезы – я понимаю, что кричит тело, а вовсе не душа. Делаю все возможное, чтобы эти слезы не увидел муж. Бедный, за что ему все это? Трясущимися руками подтягиваю одеяло на себя. Муж уже мирно спит, я тихонько плачу. Зачем я плАчу? За что плачУ? Кого хочу? Как убежать от себя? Как выжить? Я знаю, что умру без него... Сдохну...

VII. Непонятная дорога.

Прошел год. Иду по осеннему парку. Курю сигарету нервной рукой. Смахиваю небо со лба. Подбрасываю листья. Я – Илгона, та, у которой долгая дорога, та, которая умеет ждать. Я больше не гляжу по сторонам, моя дорога – это прозрачное небо. Я смотрю только на него. Но свою руку я не протяну ему... Нету взгляда с небес – мой муж и в правду меня бросил. Он же не святой. А тот, кто нашаманил мне столько радости, давно превратил ее в стойкую боль. Я нашла адрес старой ведьмы. Пришла туда и увидела, что на этой улице нет такого номера дома, и никогда не было. Я спросила у обитателей соседних домов - не знают ли они про ведьму, но они все посмотрели на меня, как на далекую глухую непонятную дорогу и замкнули поскорее свои двери. Я так и знала. Это просто была встреча с куском меня самой. Весело заскользили желтые листья вверх – до самого неба, чтобы никогда не вернуться.